Страница 91 из 144
Между тем один кузнец, убивший из ревности свою жену, был приговорен к смерти. Выслушав приговор, виновный попросил позволения сразиться с драконом. Его просьба была удовлетворена, и более того, ему было обещано помилование, если он выйдет победителем из схватки. Кузнец попросил два месяца на подготовку к поединку.
За это время он выковал себе доспехи из самой прочной стали, какую только смог найти, и меч, закалив его в ледяной воде Ааре и в крови только что убитого быка.
День и ночь накануне сражения он провел в молитвах в церкви Брига; утром он причастился, словно ему предстояло взойти на эшафот, после чего в условленный час направился к пещере дракона.
Едва увидев его, чудовище выскочило из своего логова и расправило крылья, которыми оно било себя по телу с таким шумом, что даже тех, кто с безопасного расстояния наблюдал за схваткой, охватил ужас.
Противники стали сходиться, словно два заклятых врага; обоих защищали доспехи: у одного из стали, у другого из чешуи.
В нескольких шагах от дракона кузнец остановился, поцеловал рукоять меча, выкованную в виде креста, и стал ждать нападения противника. Тот, со своей стороны, казалось, понимал, что на этот раз он имеет дело не с обычным горцем.
Однако после минутного колебания дракон встал на задние лапы и передними попытался схватить осужденного. Меч сверкнул, будто молния, и отрубил одну из лап чудовища. Дракон взревел, взмахнул крыльями, поднялся в воздух и облетел вокруг противника, окропив его своей кровью. Затем он стремительно стал падать вниз, намереваясь раздавить кузнеца тяжестью собственного тела; но едва чудовище оказалось в пределах досягаемости грозного меча, как он, описав новый круг, отсек ему крыло.
Изувеченный дракон упал на землю и пополз на трех лапах, при этом из обеих его ран лилась кровь, он хлестал себя хвостом по бокам и ревел, словно бык на бойне, которому мясник нанес недостаточно сильный удар дубиной. В ответ на рев, который издавал умирающий зверь, с горы раздались громкие крики радости.
Кузнец стал отважно наступать на дракона, а тот, не отрывая головы от земли, пристально, словно змея, следил за каждым его движением; однако, по мере приближения противника, чудовище втягивало шею в плечи, и, в конце концов, его голова почти скрылась под гигантским телом.
Внезапно, посчитав, что враг находится в пределах досягаемости, дракон, глаза которого, казалось, извергали пламя, стремительно распрямился и нанес кузнецу удар своей страшной головой, сломав при этом зубы о его прочные доспехи. Однако сила удара была такова, что кузнец не смог устоять на ногах и опрокинулся на землю. В тот же миг дракон набросился на поверженного противника.
Завязалась смертельная борьба: крики человека и рев зверя слились воедино; время от времени можно было различить взмах крыла или удар меча; порой вороненые доспехи кузнеца отчетливо выделялись на фоне сверкающей чешуи дракона; но, поскольку человек не мог встать на ноги, а зверь — подняться в воздух, противники, не в силах разойтись, оставались единым целым и невозможно было понять, кто из них победитель, а кто побежденный.
Поединок продолжался около четверти часа, но зрителям показалось, что он длится вечность. Внезапно с места сражения донесся вопль, такой странный и жуткий, что нельзя было определить, кому он принадлежит: человеку или чудовищу. Мечущаяся масса вдруг опала, словно волна, пару раз вздрогнула и, наконец, застыла неподвижно. Дракон ли растерзал человека или человек сразил дракона?
Собравшиеся зрители медленно, с опаской приблизились к месту схватки. Не подавая признаков жизни, человек и дракон, распростершись, лежали рядом друг с другом. На двадцать шагов кругом трава была вытоптана и срезана, как если бы косарь прошелся здесь своей косой, и это пространство было сплошь усеяно чешуей, сверкавшей, словно золотой песок.
Дракон был мертв, а человек всего лишь потерял сознание. Его привели в чувство, освободив от доспехов и облив холодной водой. Затем его отнесли обратно в селение, которое в память об этом сражении стало называться Натер с ("Змея").
Что же касается дракона, то его тело бросили в Рону.
Проходя через Натерс, я видел грот дракона: это углубление в скале, вход в которое обращен на равнину, ставшую полем битвы. Мне также показали место, где это чудовище обычно спало, и след от его чешуйчатого хвоста, сохранившийся на утесе.
Начиная с этого места тропа идет по южному склону горной цепи, разделяющей Вале и Оберланд, а так как нужно отдавать справедливость всем и всему, даже дороге, мне следует признать, что она была вполне проходимой.
Остановку я сделал в Лакее, пройдя по французским меркам около десяти льё; я вошел в кафе и пообедал там бок о бок со славным студентом, который достаточно хорошо говорил по-французски, но из всей нашей современной литературы был знаком только с "Телемахом"; он признался мне, что перечитывал это сочинение шесть раз. Я поинтересовался у него, бытуют ли в здешних окрестностях какие-либо легенды или исторические предания; он покачал головой из стороны в сторону.
— Да нет, Бог ты мой, — ответил он мне. — Здесь можно наслаждаться прекрасным видом на гору, находящуюся перед нами, но только в те дни, когда нет тумана.
Вежливо поблагодарив его, я уткнулся носом в газету "Водуазский хроникёр". Те, кто читал это издание, могут представить себе, в какую тоску оно меня ввергло.
В первой же попавшейся мне на глаза заметке сообщалось о смертном приговоре, вынесенном двум республиканцам, которые были схвачены с оружием в руках на улице Клуатр-Сен-Мерри.
Я обхватил голову руками и тяжело вздохнул. Я уже не был более в Лакее, я уже не был более в Вале — мыслями я перенесся в Париж!
Я поднял голову, закинул свой походный мешок за спину, взял палку в руку и отправился в путь.
Вот к чему мы пришли по прошествии двух лет!
Головы падают с плеч как на плитах Тюильри, так и на брусчатке Гревской площади, и, пока длится это противостояние королевской власти и народа, в гроссбух, который по всем правилам двойной бухгалтерии ведется в пользу смерти, кровавыми чернилами делает записи палач.
О! Когда же перевернут последний лист этой книги и когда бросят ее, запечатав словом "Свобода", в могилу последней жертвы?
Я шел, не останавливаясь, и от этих мыслей кровь закипала в моих жилах: я шел, утратив представление о времени и пространстве; перед моими глазами вставали кровавые картины июльских и июньских событий, а в ушах раздавались крики, пушечная канонада, ружейная пальба; я был похож на больного горячкой, который поднялся с постели и в бреду отправился в путь, преследуемый предсмертными видениями.
В таком состоянии я миновал пять или шесть селений; должно быть, их жители приняли меня за Вечного Жида, так быстро я шагал и таким молчаливым и сосредоточенным выглядел. В конце концов, меня привело в чувство ощущение свежести: шел проливной дождь; льющаяся сверху вода воздействовала на меня благотворно, так что я не стал искать укрытия и продолжил идти, но уже медленнее.
Я проходил через селение Мюнстер, со спокойствием Сократа перенося разгул стихии, как вдруг ко мне подбежал юноша лет пятнадцати — шестнадцати и заговорил со мной по-итальянски:
— Сударь, вы направляетесь к Ронскому леднику?
— Да, мой мальчик, — немедленно ответил я ему на том же языке, звуки которого заставили меня затрепетать от наслаждения.
— А вам не нужна лошадь, сударь?
— Нет.
— А проводник?
— Да, если им будешь ты.
— Охотно, сударь. За пять франков я вас отведу туда.
— Я дам тебе десять; пойдем со мной.
— Я должен пойти предупредить матушку и взять зонт.
— Ну что ж, я продолжу свой путь, а ты догонишь меня.
Славный паренек помчался обратно во весь дух, а я отправился дальше.
Странным образом устроен человеческий организм! Несколько капель воды восстановили мое душевное равновесие и утихомирили мой гнев. Петион, пребывая в тревожном ожидании мятежа, высунул руку из окна, а затем спокойно отправился спать, промолвив: "Этой ночью ничего не случится: идет дождь".