Страница 8 из 144
В Лионе еще сохранились три исторические здания, подобно вехам расставленные веками через почти равные промежутки времени и воплощающие собой образцы развития и упадка архитектуры: это церковь Эне, кафедральный собор святого Иоанна и городская ратуша. Первое из этих зданий относится ко времени Карла Великого, второе — Людовика Святого, третье — Людовика XIV.
Церковь Эне построена на том самом месте, где шестьюдесятью народами Галлии был воздвигнут храм, посвященный Августу. Четыре гранитные опоры, поддерживающие купол церкви, тоже были заимствованы христианской сестрой у своего языческого брата; прежде это были всего лишь две колонны, поднимавшиеся вверх на высоту вдвое большую нынешней и обе увенчанные изображениями богини победы. Архитектор, построивший церковь Эне, разрезал эти колонны пополам, чтобы их вид не вступал в противоречие с романским стилем остальной части здания. Их сегодняшняя высота равна двенадцати футам десяти дюймам, а это заставляет предположить, что в своем первоначальном назначении, когда эти четыре колонны составляли всего лишь две, высота каждой из них была не менее двадцати шести футов.
Над главным входом укреплен небольшой античный барельеф, изображающий трех женщин с плодами в руках. Под этими фигурами можно прочесть следующие сокращенные слова:
MAT. AUG. PH. Е. MED.
Их истолковывают так:
Matronis Augustis, Philexus Egnatius, medicus.[7]
Возраст кафедрального собора святого Иоанна на первый взгляд кажется меньше указанного нами. Его портик и фасад несомненно датируются XV веком, но они были только переделаны или всего лишь достроены в это время, для знатока же древностей точная дата сооружения собора таится в архитектуре главного нефа, камни которого несут на себе совершенно явственный отпечаток воспоминаний, привезенных из крестовых походов, и успеха, с каким в ту пору восточное искусство стало проникать к западным народам.
Одна из капелл, которые образуют боковые нефы церкви и число которых архитектор обычно доводит до семи, в память о семи таинствах, или до двенадцати, в честь двенадцати апостолов, называется капеллой Бурбона; девиз кардинала, состоящий из четырех слов: «Не надеюсь, не страшусь», воспроизведен здесь в нескольких местах, равно как и девиз брата кардинала, Петра де Бурбона, который сохранил эти слова, добавив к ним геральдическую эмблему крылатого оленя. Переплетенные между собой «П» и «А», дополняющие его девиз, — это первые буквы его собственного имени Петр и имени его жены Ан н ы Французской. Украшающие же девиз чертополохи указывают на то, что король сделал Петру де Бурбону дорогой подарок, отдав ему в жены свою дочь.
Одна из четырех колоколен, расположенных, в противоречии с архитектурными правилами того времени, по бокам здания у каждого из его углов, служит местом нахождения едва ли не самого большого колокола во Франции: он весит тридцать шесть тысяч фунтов.
Городскую ратушу, находящуюся на площади Терро, лионцы охотнее всего, по-видимому, показывают приезжим; ее фасад, построенный по чертежам Симона Мопена, являет собой все признаки тяжеловесной и холодной величественности, присущей архитектуре времен Людовика XIV, которая все же была неизмеримо выше той, что господствовала в эпоху Людовика XV, хотя архитектура во времена Людовика XV была лучше, чем во времена Термидора, во времена Термидора — лучше, чем во времена Наполеона, а во времена Наполеона — лучше, чем во времена Луи Филиппа. Искусство архитектуры умерло во Франции при великом короле, оно испустило последний вздох на руках у Перро и Лепотра, между скульптурной композицией Амуров, поддерживающих цветочную вазу, и бронзовой фигурой, олицетворяющей реку и увенчанной короной из тростника.
Что же касается олицетворения рек, то в главном вестибюле ратуши вместо одной такой фигуры вас встречают сразу две: это скульптурные изваяния Роны и Соны, вышедшие из-под резца Кусту; прежде эти композиции украшали пьедестал памятника Людовику XIV, установленного на площади Белькур. Полагаю, что теперь им предстоит занять место возле тех двух углов ратуши, что выходят на площадь Терро, и стать фонтанами; такое решение властей, однако, весьма оскорбительно для рек.
Спустившись по ступеням ратуши, вы столкнетесь лицом к лицу с одним из самых страшных эпизодов истории, происходивших когда-либо на площадях Лиона и запечатленных в его архивах: на этом самом месте упали головы Сен-Мара и де Ту.
Другое воспоминание, о событии менее отдаленном и еще более кровавом, связано с бульваром Ле-Бротто: двести десять жителей города были расстреляны здесь, когда завершилась осада Лиона. На месте их захоронения установлена пирамидальная стела, обнесенная железным ограждением.
На протяжении вот уже пяти или шести лет в Лионе ведется борьба с засильем коммерческого начала, борьба за существование в городе литературы. Посетив Лион, я был искренно восхищен невероятным упорством молодых авторов, посвятивших свою жизнь этой тяжелой работе; они напоминают рудокопов, разрабатывающих золотую жилу в гранитной породе: каждый их удар с трудом отбивает от скалы крохотные кусочки породы; и все же, благодаря этому упорному труду, новая литература получила в Лионе право гражданства и уже начинает пользоваться им. Один курьезный пример из тысячи ему подобных дает представление о том, какое влияние в вопросах искусства оказывает на негоциантов города господствующий в нем коммерческий дух.
В театре давали «Антони»; зал был полон, но, как это иногда бывает с пьесой, зрители были настроены по отношению к ней весьма скептически. Какой-то негоциант и его дочь заняли ложу напротив сцены, и рядом с ними оказался один из тех молодых авторов, о которых я только что рассказывал. Отец, с явным вниманием следивший за первой частью драмы, заметно утратил к ней интерес после сцены между Антони и хозяйкой гостиницы. И напротив, волнение его дочери, начиная с этого момента, постоянно нарастало, и в последнем акте она разразилась слезами. После того как занавес опустили, отец, в течение двух последних актов выказывавший недвусмысленные признаки нетерпения, заметил, что дочь плачет.
— Ах, черт возьми! Какая же ты у меня простушка, — сказал он, — раз тебя способен растрогать подобный вздор!
— Ах, папа, это не моя вина, — ответила сконфуженная девушка. — Извини меня, я знаю, что со стороны это выглядит нелепо.
— О да! Это ты точно подметила: именно нелепо. Я же просто не понимаю, как можно интересоваться такими неправдоподобными выдумками.
— Боже мой, папа, но я плачу как раз потому, что нахожу пьесу весьма правдивой!
— Правдивой?! Вот тебе на! Ты следила за действием?
— Я не пропустила ни одного слова!
— Прекрасно!.. В третьем акте Антони покупает место в почтовой карете, так?
— Да, я помню.
— И он платит наличными, не правда ли?
— Да-да, я помню.
— Так вот, он не потребовал скидку.
Процесс политического возрождения в Лионе шел несравненно легче: семена падали на благодатную народную почву, всегда отзывчивую и щедрую на урожай. Результаты этого республиканского воспитания сказались в ходе революции в Лионе, и замечательный лозунг «Жить, работая, или умереть, сражаясь!», который в 1832 году начертали на своем знамени рабочие, даже он один, в сравнении с требованием «Хлеба или смерти!», который выдвигали рабочие в 1792 году, отражает весь социальный прогресс за эти тридцать девять лет.
«Предвестник» — вот, без сомнения, та газета, что более всего способствовала воспитанию трудящихся масс; ее выпускает человек того же склада, что и Каррель: то же постоянство взглядов, та же приверженность к газетной полемике, та же политическая порядочность, то же бескорыстие. Однако разница между классами, к которым обращается каждый из них, обусловила разницу в стиле: Арман Каррель ближе к Паскалю, тогда как Ансельм Пететен ближе к Полю Луи.
Но самое главное и самое поразительное достижение прогресса состоит в том, что у рабочих есть газета, которую издают такие же рабочие и на страницах которой поднимаются, обсуждаются и решаются все насущные вопросы, связанные с крупной и мелкой торговлей. Я читал опубликованные в этой газете статьи по политической экономии: они были примечательны вдвойне, поскольку их авторами были практики, а не теоретики.
7
Достопочтенным женам, Филекс Эгнаций, врач (лат.).