Страница 39 из 144
Предоставив вознице самому подниматься на ноги и управлять своей лошадью и повозкой как ему вздумается, мы продолжили путешествие пешком: это было утомительнее, но безопаснее. В два часа мы остановились на обед в Лидде, где нам предстояло, как это было заранее условлено, сменить лошадь и кучера; мы были весьма заинтересованы в соблюдении этой договоренности и потому со всем тщанием проследили за ее исполнением. Когда замена была произведена, мы продолжили путь, с умиротворением взирая на неторопливый шаг нашего четвероногого и благодушную физиономию его хозяина, который, кстати сказать, был здешним нотариусом. В итоге мы без малейших происшествий прибыли в Сен-Пьер, где проезжая дорога заканчивалась.
В окрестностях этого городка французская армия сделала свой последний привал перед переходом через перевал Большой Сен-Бернар, за которым ее ждали равнины Маренго. Местные жители показали нам, где стояла пехота, кавалерия и артиллерия, и объяснили, что пушки, снятые с лафетов и закрепленные на выдолбленных сосновых стволах, солдаты несли на руках, сменяя друг друга через каждые сто шагов. Кое-кто из местных крестьян был очевидцем этого подвига, достойного титанов, и с гордостью похвалялся, что он принимал в нем участие; эти люди помнили, как выглядел первый консул, помнили цвет его мундира и даже те несколько ничего не значащих слов, которые он обронил в их присутствии. Так я обнаружил здесь, за пределами Франции, живую и яркую память об этом человеке, который для нового поколения, никогда не видевшего его, представляется неким сказочным героем, рожденным чьим-то могучим воображением.
Этот осмотр местности закончился только в семь часов вечера. Когда мы вернулись в Сен-Пьер, небо было затянуто облаками и не оставалось сомнений, что ночью прольется дождь. Это заставило нас отказаться от первоначального намерения снова двинуться в путь и заночевать у монахов в приюте, поэтому, вернувшись в гостиницу, мы велели хозяину накрыть нам ужин и приготовить комнаты.
Но оказалось, что сделать это было непросто: в гостиницу прибыло несколько групп путешественников, которые, как и мы, не рискнув в преддверии ненастья и наступающих сумерек отправиться в горы, остались на ночлег в гостинице, завладели всеми ее номерами и уничтожили все имевшиеся в ней запасы провизии: нам шестерым достался лишь чердак и омлет.
Омлет был проглочен в одно мгновение; затем мы отправились осматривать нашу спальню.
По правде сказать, только в Швейцарии хозяину гостиницы может прийти в голову мысль положить спать добропорядочных христиан в подобной конуре: к этому времени пошел дождь, и сквозь дыры в дощатом потолке сочилась вода, ветер дул в щели неплотно закрытых ставней, а кроме них, на окнах не было никакой другой защиты от непогоды; кроме того, крысы, разбежавшиеся при нашем появлении, своей возней, звуки которой не могли не уловить такие чуткие уши, как наши, недвусмысленно заявляли о своих правах на помещение, которое мы собирались у них оспаривать, и о своем намерении вновь занять его, несмотря на наше соседство, стоит только нам задуть свечи.
При виде этого отвратительного чердака один из нас предложил рискнуть и в тот же вечер отправиться в монастырский приют. Конечно, нам предстояли три часа утомительного пути под дождем, но зато какие перспективы открывались перед нами в конце этого путешествия!.. Нас ждали великолепный ужин, тепло очага, плотные стены кельи и удобная постель.
Предложение было встречено с воодушевлением; мы спустились с чердака и послали за проводником. Когда он пришел через десять минут, мы попросили его завербовать в проводники еще двух местных жителей и раздобыть шесть мулов, пояснив, что этим же вечером рассчитываем отправиться на Большой Сен-Бернар и заночевать там в приюте.
— На Большой Сен-Бернар? Черт возьми! — с удивлением воскликнул проводник.
Затем он подошел к окну, выглянул наружу и, убедившись, что ненастье продлится всю ночь, подставил руку ветру, чтобы определить его направление, а затем, покачав головой, вернулся к нам:
— Итак, вы говорите, что вам нужны три проводника и шесть мулов?
— Да.
— Чтобы пойти этой ночью на Сен-Бернар?
— Да.
— Хорошо, вы их получите.
И, повернувшись к нам спиной, он отправился выполнять нашу просьбу.
Однако что-то в его поведении насторожило нас, вызвав легкую тревогу, и мы вернули его обратно.
— Дорога будет опасной? — спросили мы.
— Черт возьми!.. Льет дождь; но раз вы хотите идти на Сен-Бернар, мы постараемся вас туда довести.
— Вы ручаетесь?
— Человек может обещать лишь то, что в человеческих силах; мы сделаем все возможное; однако, если вы позволите дать совет, возьмите шестерых проводников, а не трех.
— Ну что ж, пусть будет шестеро; но вернемся к грозящей нам опасности: какова она? Мне кажется, что осень еще не настолько поздняя, чтобы надо было опасаться лавин?
— Вы правы, но только если мы не собьемся с пути.
— Но с пути можно сбиться лишь в том случае, если выпадет снег, а двадцать шестого августа это было бы весьма странным явлением!
— О! Раз уж речь зашла о снеге, то не волнуйтесь, его будет столько, что вы увязнете в нем по колено… Посмотрите на этот моросящий дождь за окном, который кажется здесь совсем безобидным, не правда ли? Так вот, всего в одном льё от Сен-Пьера, поскольку дорога в приют идет все время в гору, дождь сменится снегом.
Он опять обернулся к окну.
— И снег повалит густыми хлопьями, — добавил он, снова повернувшись к нам.
— А! Будь что будет! Идем на Сен-Бернар!
— Однако, господа… — начал было я.
— На Сен-Бернар! Кто за то, чтобы идти ночевать на Сен-Бернар, поднимите руку!
Четверо из шестерых подняли руку. Решение было принято.
— Видите ли, — продолжал проводник, — если бы вы были горцами, я бы сказал: «Хорошо, в дорогу!» Но вы — парижане, а насколько я могу судить, парижанин — существо деликатное и боящееся холода: едва его ноги попадают в снег, он начинает дрожать от озноба.
— Что ж, мы не сойдем с мулов.
— Сказать можно все что угодно, но вы будете вынуждены так поступить.
— Ну и пусть! Идите, предупредите ваших товарищей и приведите нам мулов.
— Осмелюсь заметить, господа, что за ночные прогулки полагается платить вдвое.
— Отлично. Сколько времени вам понадобится?
— Четверть часа.
— Идите.
Едва оставшись одни, мы занялись приготовлениями к походу, призванными сделать его как можно более комфортным: каждый надел поверх того, что на нем было, имевшиеся в его распоряжении блузу, редингот или плащ и наполнил свою фляжку великолепным ромом, запасы которого имелись у г-на Суассона. Мы по-братски поделили сигары, а фосфорная зажигалка, лежавшая в красном чехле, при всеобщем одобрении перекочевала с каминной полки в карман де Сюсси. Затем, бросив в огонь все, что могло гореть, мы встали у камина, чтобы запастись теплом на дорогу.
В эту минуту вошел проводник.
— Грейтесь, грейтесь, — промолвил он, — это пойдет вам только на пользу.
— Вы готовы?
— Да, командуйте.
— Ну что ж… Тогда в путь!
Мы спустились вниз и увидели, что верховые животные уже ждут нас около порога; смеясь, мы забрались им на спину, и в порыве тщеславия каждый попытался стать во главе отряда. Но всякому, кто хоть раз в жизни сидел верхом на муле, известно, что заставить его обогнать своего собрата — одна из самых трудных задач на свете; это веселое соревнование, доставившее нам немало радости, длилось около четверти часа, настолько остро мы ощущали необходимость заранее противостоять поджидающим нас треволнениям; наконец Ламарку удалось вырваться вперед; отпустив поводья, он с помощью присущих ему талантов и собственной трости сумел пустить своего мула рысью, крича при этом:
— Бояться нечего, здесь прошел Наполеон!..
Если один мул идет рысью, то на рысь переходит весь караван, и потому проводники, идущие пешком, вынуждены переходить на бег. Однако чаще всего они питают к такому темпу передвижения неприязнь, которую им удается внушить своим животным, и тогда мул, идущий первым, каким бы горячим и резвым он ни казался, внезапно останавливается, а вслед за ним вынужденно замирает в неподвижности и весь караван, будь то люди или животные. Затем вся эта вереница постепенно приходит в движение, удлиняясь по мере того, как начавшееся оживление передается от ее головы к хвосту.