Русский вор

Михаил Серегин

Русский вор

Пролог

– Проходите, гражданин Полунин. Присаживайтесь, – произнес следователь Гришаев и, сделав широкий жест рукой, указал на стул.

Черноволосый паренек, стоявший в дверях тесного кабинета с заложенными за спину руками, сел.

На вид молодому человеку было лет двадцать с небольшим. Он был среднего роста. Его крепко сбитый торс плотно облегала белая рубашка с коротким рукавом. Кроме нее, на парне были надеты джинсы черного цвета и кроссовки.

Несмотря на свою молодость и спортивную фигуру, парень выглядел как-то по-стариковски усталым и подавленным.

Его темные волосы торчали, как у человека, только что вставшего с постели. Лицо было бледное. Взгляд больших черных глаз настороженно-внимательный.

– Закуривайте, Владимир Иванович. – Гришаев положил на стол перед арестантом пачку болгарских сигарет «БТ» и зажигалку.

Полунин закурил. Пока арестант прикуривал, Гришаев внимательно следил за ним.

«Скоро месяц, как под стражей сидит. Сдал паренек, сдал, – подумал Гришаев, – тяжело ему, первый раз все же в тюрьму попал».

– Как вам спалось, Володя? – спросил Гришаев у Полунина.

Тот оторвал взгляд от зажатой в руке сигареты и несколько удивленно посмотрел на Гришаева. Сегодня следователь был мягок и предупредителен, в отличие от прошлых допросов. Полунин не мог понять, что за этим скрывается.

– Спасибо, неплохо, – произнес он. – Хотя в домашних условиях мне спится крепче.

– Шутник, – усмехнулся Гришаев. Он раскрыл папку с надписью «Дело» и, бросив на нее мимолетный взгляд, тяжело вздохнул и произнес: – Ну что, Полунин Владимир Иванович, по-прежнему будем в несознанку играть? Или все же наконец пойдешь навстречу следствию и расскажешь все чистосердечно о том, как вы по ночам нелегально литературу печатали.

Понурив голову, Полунин глубоко затянулся и, выпустив клубы дыма, спокойно ответил:

– Я вам, гражданин следователь, уже все сказал. Никакую литературу я не печатал. Я ее лишь развозил. И на этот счет есть все соответствующие документы: накладные, приходные ордера.

– Есть, есть, – согласно кивнул Гришаев, – только вот «липовые» они все, и ни по каким другим документам в издательстве «Зенит», в котором вы работали, этот тираж православной литературы не числится.

Полунин лишь пожал плечами в ответ.

– Это не мое дело, – заявил он. – Я человек маленький. В издательстве вообще временно, подрабатываю по вечерам.

Гришаев откинулся на спинку стула и, вздохнув, подумал:

«Упрямый ты парень. Крепкий орешек. Только вот не знаю, пойдет ли тебе на пользу твое упрямство. Оценят ли это те, ради которых ты так стараешься. Не знаю, не уверен...»

Гришаев поднялся со своего стула и, протиснувшись к окну, сел на подоконник.

Холодный сентябрьский ветер набросился на росшую под окном прокуратуры березу, словно намереваясь сорвать с нее разом все пожелтевшие листья. От такого внезапного напора береза резко накренилась к земле.

Сегодня был первый холодный сентябрьский день. За окном спешившие по своим делам прохожие с утра надели на себя пиджаки и кофты, спасаясь от неожиданно нагрянувшего похолодания.

– Ну вот и осень наступила, – произнес Гришаев. – Синоптики обещали дожди уже на этой неделе... Не люблю осень: дожди, лужи. Лишний раз на улицу не выйдешь. И вечно мокрые ноги. Я, Володя, как и ты, рос в бедной семье, поэтому обувь приходилось донашивать за старшим братом. А она после него была довольно потрепана. Брат, кстати, мой приблизительно в твоем же возрасте на краже попался. Посадили его. Где он теперь – один бог знает. Года два, как освободился последний раз, о нем ни слуху ни духу.

Гришаев помолчал, протянул руку за сигаретой, лежащей на столе, и, прикурив, продолжил:

– Знаешь, бывает, в медики люди идут из-за того, что в семье больные родственники есть. А я вот в юридический решил пойти после того, как у меня брата посадили. Сам не знаю почему. Может, потому, что думал помочь ему таким образом. А может, хотел оправдаться перед людьми тем, что в семье у нас не только уголовники, но и прокуроры есть.

Говоря, Гришаев не смотрел в сторону Полунина, а задумчиво уставился в окно. Владимир же был удивлен и даже смущен подобным началом сегодняшнего допроса.

Он никак не мог понять, что это – очередной фортель следователя прокуратуры, пытающегося расколоть его на признание заходом с другой стороны. Ведь до сегодняшнего дня Гришаев придерживался куда более жесткой манеры ведения допроса.

«А может, все-таки что-то случилось», – подумал Полунин, гася окурок в пепельнице на столе.

Он не ошибся. Случилось следующее: вчера Гришаева вызвал к себе заместитель прокурора города и в приватной беседе сообщил, что ему позвонили из обкома партии. Зампрокурора не назвал фамилию звонившего, но весьма прозрачно дал понять Гришаеву, что «издательское дело», которое было в его ведении, похоже, придется «спустить на тормозах»... Но не совсем, виновные по этому делу все же должны были быть наказаны. Слишком уж большой резонанс произвела в городе информация о «подпольных печатниках».

Гришаев уже пятнадцать лет проработал в прокуратуре, и за это время в его практике не раз бывали эпизоды, когда звонки из здания на улице Советской, где располагался областной комитет партии, решали судьбы многих уголовных дел. Немало людей было наказано жестче, чем они заслуживали, были случаи, когда дела намеренно разваливались, а наказанию подвергалась мелкая сошка, «стрелочники», «козлы отпущения».

«Похоже, и в этот раз дело закончится именно таким образом, – подумал Гришаев. – Черт, – выругался он про себя, – как все надоело... Только и трындят целыми днями о торжестве законности и демократии. За пятнадцать лет я так и не понял, кому служу: Фемиде или системе, которая пользуется законами только тогда, когда ей это выгодно».

В очередной раз Гришаеву пришла мысль о том, не послать ли все к черту и не уйти ли в адвокатуру. С угрюмым видом он отвернулся от окна и вернулся за свой стол. В этот момент ему на глаза попался свежий выпуск газеты «Известия» с очередной пространной речью генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева.

«Вообще-то, – подумал Гришаев, – этот Горбачев раз от раза все смелее в своих высказываниях. Может быть, действительно задули серьезные ветры перемен и многое теперь изменится... А может, это действительно мой шанс? – с неожиданным воодушевлением подумал Гришаев. – Помочь пацану, которого собираются сделать „козлом отпущения“ во всей этой истории, запустить дело так, как надо, и посадить тех, которые действительно виноваты. Ведь дураку ясно, что этот Полунин не главный фигурант в деле „печатников“. Он, конечно, знал, наверняка знал, что дело нечистое, но, по большому счету, этому парню год условно влепить, и хватит с него. Он и так на всю жизнь перепуганный».

Гришаев посмотрел на сидящего перед ним Полунина и произнес:

– Вот что, Вова, хочешь верь, хочешь не верь, многого я тебе сказать не могу. Но если бы ты сегодня рассказал мне всю правду, думаю, что я смог бы тебе помочь. В худшем случае получишь два года условно, а то и годом обойдешься. Пусть сидят те, кто это по-настоящему заслужил. Я ведь знаю, что в этой истории ты «пристяжной», хотя и не верю в то, что ты уж совсем ничего не знал. Но если ты отпираться не станешь и чистосердечное признание дашь, все будет так, как я тебе сказал. В противном случае тебя ждут серьезные испытания.

Полунин слушал Гришаева, ссутулившись, склонив голову к коленям. Наконец, когда следователь закончил, Владимир поднял голову и, усмехнувшись, проговорил:

– Спасибо вам на добром слове, но мне добавить к тому, что я сказал, нечего.

Следователь несколько секунд молчал, глядя в глаза арестанта, затем тяжело вздохнул:

– Упрямый ты. И упрямство твое на этот раз сыграет против тебя. Дай бог, если я ошибусь.