Страница 9 из 12
На следующий день Томас Квик подробно описал, как перемещался от Порьюса по крошечной лесной дорожке к озеру Аппояуре. На месте всё уже было подготовлено и выглядело точь-в-точь как в ночь убийства 13 июля 1984 года. Ханс Эльвебру и инспектор-криминалист Анна Викстрём как раз добавляли к воссозданной сцене последние штрихи.
Примус, спальные мешки и другой реквизит лежали на тех же местах, как тогда, когда было совершено преступление. Из Голландии специально заказали палатку, идентичную той, которой пользовалась чета Стегехёйс. Слева, на место Маринуса Стегехёйса, лёг Эльвебру, а справа от него – Викстрём, изображавшая Янни.
Вооружённый палкой, заменявшей нож, Томас Квик не спеша подошёл к палатке, а затем остервенело бросился на неё и, неистово ударив по ней несколько раз, полез внутрь. Он хрюкал и ревел; перепуганная Анна Викстрём отчаянно закричала, зовя на помощь. Квика схватили, и своеобразный следственный эксперимент пришлось прервать.
Ни одно действие вероятного преступника не совпало с тем, что описывали следователи.
Через некоторое время реконструкцию преступления решили продолжить. Теперь Томас Квик был максимально внимателен и выполнял все движения в точном соответствии с фактами, изложенными в деле. В беседе с Пенттиненом Квик спокойно описал удар за ударом, объяснил, что делал вместе с помощником Йонни Фаребринком, и показал, как прорезал большую дыру с короткой стороны палатки, чтобы залезть внутрь.
Семь часов спустя реконструкция картины преступления завершилась. Следователи и прокурор были явно довольны результатом, о чём 12 июля написала «Экспрессен»:
«Всё прошло как нельзя лучше, – заявил ван дер Кваст, по мнению которого, во время следственного эксперимента Томас Квик наглядно продемонстрировал, что именно он и никто другой умертвил голландскую пару. – Он не только хотел, но и сумел показать, как совершалось преступление».
Всё больше настоящих и самопровозглашённых экспертов пытались объяснить, какие обстоятельства и события превратили мальчика Стуре Бергваля в серийного убийцу с садистскими наклонностями Томаса Квика. Пользующаяся уважением автор статей Черстин Винтерхед, работавшая в газете «Дагенс Нюхетер», описала родной дом Квика как место «абсолютно тихое и закрытое от окружающих. Дом, где не бывало гостей и рядом с которым не позволялось играть соседским детям».
Снова затрагивалось детство Квика, полное материнской жестокости и насилия со стороны отца – не говоря уже о двух попытках убийства. Превращение в убийцу, видимо, произошло во время последнего случая домогательства в лесу, когда Томасу Квику было всего тринадцать. В нём вспыхнуло желание убить отца, но, увидев жалкого родителя со спущенными штанами, он передумал.
– Я просто убежал. А потом я будто сделал всего один большой шаг к убийству в Векшё шестью месяцами позже, когда мне уже успело исполниться четырнадцать, – объяснял Квик.
– Вы ведь, по сути, тогда убили себя? – спросила Черстин Винтерхед.
– Да, себя, – подтвердил Квик.
В этом убийстве – как, впрочем, и во всех других – Томас Квик виделся не только преступником, но и жертвой. Убийства были своего рода воспроизведением того насилия, что он пережил в детстве. Во всяком случае, таковой была теоретическая база, из которой исходили психотерапевты в период лечения Квика в Сэтерской больнице. Взгляд следователей на ситуацию совпадал с мнением врачей.
Братья и сёстры Томаса Квика – как и их дети – слушали и читали душераздирающие рассказы о непостижимой жестокости собственных родителей с недоумением и ощущением бессилия и позора. Отныне в семействе старались избегать разговоров о Стуре; если же обстоятельства требовали упомянуть его, то называли его исключительно «ТК». Для них Стуре Бергваль перестал существовать.
Долгое время они просто молчали, но в 1995 году старший брат Квика Стен-Уве Бергваль решил представить общественности позицию родственников. В своей книге «Мой брат Томас Квик» он описал собственное видение обстановки в доме, где они выросли. Он говорил от имени всех Бергвалей, выражая сомнения в правдивости детских воспоминаний брата.
«Не сомневаюсь, что эти рассказы могут казаться ему истиной. Давно известно, что во время сеансов терапии людей призывают создавать ложные воспоминания», – сказал он «Экспрессен», подчёркивая, что его родители никак не могли делать того, что столь красочно описывал Томас Квик.
По словам Стена-Уве, книгу он написал не для того чтобы заработать денег, а для того чтобы вернуть то детство, которого его лишил своими высказываниями собственный брат. Кроме того, он желал восстановить доброе имя покойных родителей, ведь сами они уже ничего не могли сказать в своё оправдание.
«Я не утверждаю, что мы выросли в идеальной семье, но никто из нас не помнит того, что рассказывает брат. Мы не были какими-то странными и загадочными, не чувствовали себя изгоями. Мы много общались с людьми, часто путешествовали, а по праздникам, дням рождения и на Рождество встречались с родственниками».
Однако в отношении убийств, в которых признался Квик, Стен-Уве не испытывал никаких сомнений:
«Когда я услышал, что кто-то сознался в убийстве Юхана Асплунда, я тут же почувствовал, что речь идёт о моём брате. И я был уверен, что вскоре заговорят и о новых случаях».
Итак, в январе 1996 года районный суд Йелливаре начал рассматривать дело об убийствах на озере Аппояуре. Если в Питео во время выступления в суде Томас Квик попросил всех зрителей покинуть помещение, то в Йелливаре он уже выступал с явной уверенностью в своих силах. Перед публикой он весьма убедительно рассказывал о том, как убивал прибывших из Голландии супругов. Он заявил, что сперва хотел найти какого-нибудь мальчика-подростка – и именно поэтому отправился на поезде в Йокмокк, где увидел небольшую группу немецких ребят и хладнокровно выбрал среди них жертву.
На украденном дамском велосипеде он доехал до магазина, где встретил Йонни Фаребринка – «жуткого и глубоко подавленного безумца, прекрасно владеющего ножом». Выпив с приятелями, они отправились на озеро Аппояуре, где супруги Стегехёйс разбили лагерь. По словам Квика, всё случилось потому, что Йонни Фаребринк испытывал «глубокое отвращение» к голландцам, ведь сам Квик хотел всего-навсего расправиться с немецким мальчиком, которого успел заприметить в Йокмокке. Когда Квик увидел голландцев, у него вдруг возникло впечатление, что мальчик мог быть их сыном.
– Когда женщина начала это отрицать, я пришёл в ярость, – пояснил Квик в суде.
Убийство пары, ранее представлявшееся бессмысленным, постепенно стало казаться в какой-то мере логичным, хоть и безумным.
– Я пытался поднять её, чтобы её лицо оказалось рядом с моим. Хотел увидеть страх смерти в её глазах, – говорил Квик. – Но в то же время у меня не хватало на это мужества, и я просто не переставал наносить удары.
Адвокат Клаэс Боргстрём спросил, что именно вызвало у Квика ненависть к этой женщине.
– Отрицая своё родство с мальчиком, она стала в моих глазах олицетворением М, на которую была чем-то похожа даже внешне, – ответил Квик.
М – так Квик называл мать. Убийство незнакомой женщины таким образом оказалось в его сознании расправой над собственной матерью.
В Йелливаре приехал и один из тех родственников Стегехёйсов, у которых пара останавливалась в первые дни путешествия по Швеции. Он хотел лично услышать от Квика, почему Янни и Маринус должны были умереть. Выслушав объяснения обвиняемого, он сказал «Экспрессен»:
– Квик – настоящая свинья, он не имеет права жить.
Результат судебного слушания по делу об убийстве на озере едва ли можно было предугадать. Многое в рассказе Томаса Квика вызывало вопросы, особенно в той части, которая касалась помощника. Следователям не удалось найти никаких подтверждений участия Йонни Фаребринка в этой истории: никто не видел их вместе, а сам факт существования вечеринки, куда они заглянули, отрицали все те, кто якобы в ней участвовал. Фаребринка нельзя было обвинить в соучастии.