Парижские тайны

– Вот два письма, их только что принес почтальон, – сказал Родольф.

– Ах, боже мой… извините, сударь… И вы уплатили?

– Да.

– Вы очень любезны. В таком случае я вычту эти деньги из сдачи, которую вам принесла… Сколько там?..

– Три су, – ответил Родольф, улыбаясь при мысли о странном способе расчета г-жи Пипле.

– Почему три су?.. Вы, верно, заплатили шесть су, тут же два письма.

– Я мог бы злоупотребить вашим доверием, удержав с причитающейся мне сдачи шесть су вместо трех, но я не способен на это, госпожа Пипле… Одно из двух писем оплачено. Не хочу быть нескромным. И все же должен обратить ваше внимание на то, что любовные записки вашего корреспондента очень хорошо пахнут.

– Посмотрим, что это такое, – проговорила привратница, беря конверт из атласной бумаги. – Признаться… похоже на любовное письмо. Подумайте, сударь, любовное письмо! Вот те на… Какой это шалопай осмелился?..

– А что, если бы Альфред был здесь, госпожа Пипле?

– И не говорите, я лишилась бы чувств в ваших объятиях.

– Молчу, молчу, госпожа Пипле!

– Какая же я дура!.. – сказала привратница, пожав плечами. – Знаю… знаю… письмо от офицера… Ах, как я испугалась! Но это не помешает мне рассчитаться с вами: итак, три су за одно из писем, да? Пятнадцать су за наливку и три су за доставку обоих писем, итого восемнадцать су; восемнадцать плюс два – двадцать су, прибавляем к двадцати су четыре франка, итого сто су. Счет дружбы не портит.

– А вот еще двадцать су, госпожа Пипле; у вас такой замечательный способ сводить счеты за выданные авансом деньги, что мне хочется поблагодарить вас за него.

– Двадцать су! Вы дарите мне двадцать су!.. Но за что же? – воскликнула г-жа Пипле, испуганная и удивленная столь неслыханной щедростью.

– Примите эти деньги как часть задатка за комнату, если я ее сниму.

– В таком случае я согласна, но я предупрежу Альфреда.

– Разумеется, а вот и второе письмо: оно адресовано господину Сезару Брадаманти.

– Да… это зубодер с третьего этажа… Я положу конверт в письменный сапог.

Родольфу показалось, что он ослышался, но г-жа Пипле пресерьезно бросила письмо в старый сапог с отворотами, висящий на стене.

Родольф с удивлением взглянул на нее.

– Что это? – сказал он. – Вы кладете письмо в…

– Ну да, сударь, я кладу его в письменный сапог. Таким манером ни одна записка не потеряется; когда жильцы приходят домой, Альфред или я вытряхиваем сапог, сортируем корреспонденцию, и каждый получает свое любовное письмецо.

– В вашем доме все так хорошо устроено, что мне еще больше захотелось поселиться в нем; этот сапог для писем особенно восхищает меня.

– Бог ты мой, все очень просто, – скромно сказала г-жа Пипле. – У Альфреда остался старый непарный сапог, и мы почли за лучшее использовать его на благо жильцов.

С этими словами привратница распечатала письмо, которое было ей адресовано; повернув его и так и этак, она в замешательстве обратилась к Родольфу:

– Обычно Альфред читает мои письма вслух, я-то читать не умею; не могли бы вы, сударь… быть для меня тем, чем бывает Альфред?

– С удовольствием, если дело касается этого письма, – ответил Родольф, которому очень хотелось узнать, что представляет собой корреспондент г-жи Пипле.

«Завтра в пятницу, в одиннадцать часов утра, хорошенько протопите камин в обеих комнатах, протрите зеркала и снимите чехлы с мебели и, главное, не поцарапайте позолоту, когда будете вытирать пыль.

Если я случайно задержусь и некая дама зайдет сюда с прогулки и спросит меня под именем г-на Шарля, проводите ее в мою квартиру, ключ от которой возьмите с собой и отдадите мне, когда я приду».

Несмотря на довольно неуклюже составленную записку, Родольф прекрасно понял суть дела и спросил у привратницы:

– А кто занимает второй этаж?

Старуха приложила желтый морщинистый палец к своей отвислой губе.

– Молчок… это все любовные шашни, – ответила она с лукавым смешком.

– Я спрашиваю вас об этом, милая госпожа Пипле… ведь, прежде чем поселиться в доме… хочется знать…

– Понятно… Скажи мне, с кем ты знаком, и я скажу, кто ты.

– Я как раз хотел привести эту пословицу.

– Впрочем, могу вам сообщить все, что об этом знаю, а знаю я не так уж много… Месяца полтора тому назад пришел обойщик, осмотрел второй этаж, который как раз пустовал, спросил его цену и на следующий день вернулся с красивым молодым блондином: маленькие усики, крест Почетного легиона, хорошая белая рубашка. Обращаясь к нему, обойщик говорил «ваше благородие».

– Так, значит, он военный?

– Военный! – сказала г-жа Пипле, пожимая плечами. – Полноте! С таким же успехом Альфред мог бы выдавать себя за швейцара.

– Так кто же он?

– Да состоит кем-то при штабе городской полиции; обойщик величал его «благородием» из подхалимства. Ведь и Альфреду льстит, когда его называют швейцаром. Наконец, когда офицер (мы знаем его только под этим именем) все осмотрел, он сказал обойщику: «Ладно, мне это подходит, повидайтесь с хозяином. И отделайте комнаты». – «Да, ваше благородие…» И обойщик подписал с Красноруким арендный договор на свое имя, уплатив ему за полгода вперед: видно, молодой человек не хочет, чтобы знали, кто он такой. Тут же пришли рабочие, все перевернули вверх дном, привезли диваны, шелковые занавески, зеркала в позолоченных рамах, великолепную мебель; теперь на втором этаже стало так же красиво, как в каком-нибудь кафе на бульварах! Не считая ковров, да таких толстых, мягких, что ходишь по ним, точно по звериным шкурам… Когда все было закончено, офицер пришел взглянуть, что получилось, и сказал Альфреду: «Не возьметесь ли вы содержать в порядке эту квартиру, протапливать ее время от времени и особенно к моему приходу, о котором я предупрежу вас письмом: бывать здесь я буду не часто». – «Да, ваше благородие», – ответил ему подлипала Альфред. «Скажите, сколько вы с меня возьмете?» – «Двадцать франков в месяц, ваше благородие». – «Двадцать франков, полноте, вы шутите, привратник!» И вот этот красавчик начинает торговаться, как какой-нибудь сквалыга, и мытарить простой народ из-за паршивой пятифранковой монеты, хотя только что выложил не моргнув глазом кучу денег за квартиру, в которой и жить-то не будет! Наконец мы все-таки выжали из него двенадцать франков! Право, тут поневоле взбеленишься! Грошовый офицеришка, чтоб тебе!.. Какая разница с вами, сударь! – продолжала привратница, с приятной улыбкой обращаясь к Родольфу. – Вы не выдаете себя за офицера, вид у вас самый неказистый, и все же вы сразу договорились со мной о шести франках.

– И с тех пор этот молодой человек больше не появлялся?

– Погодите, самое забавное то, что дама здорово промариновала офицера. Он уже трижды просил, как сегодня, протопить камины и прибрать комнаты в ожидании дамы. Небось все глаза проглядел!

– Никто не явился?

– Слушайте дальше. В первый раз офицер пришел разодетый, что-то напевая сквозь зубы с этаким победительным видом; он прождал добрых два часа… никого; когда он вновь проходил мимо привратницкой, мы с Пипле ждали, чтобы взглянуть на его рожу и посмеяться над ним. «Ваше благородие, – сказала я, – решительно никто не приходил к вам, ни одна дама не спрашивала вас». – «Ладно, ладно!» – пробурчал он и быстро зашагал прочь; вид у него был пристыженный, разъяренный, и от злости он грыз ногти. Во второй раз посыльный приносит записку, адресованную господину Шарлю; я заподозрила, что и на этот раз вышла осечка; мы с Пипле как раз потешались над офицером, когда он появился. «Ваше благородие, – говорю я и как заправский служака прикладываю руку к парику, – вам письмо; видно, вам и сегодня придется бить отбой!» Он смотрит на меня гордый, как Артабан, вскрывает письмо, читает его и краснеет как рак; затем, стараясь не показать виду, что раздосадован, говорит нам: «Я знал, что никто не придет, и зашел лишь для того, чтобы попросить вас получше убирать помещение». Офицер лгал, хотел скрыть, что дамочка водит его за нос; затем он ушел, поводя плечами и напевая сквозь зубы, но по всему было видно, что он донельзя раздосадован, уж поверьте мне… Поделом тебе, поделом, грошовый офицеришка! Пусть это послужит тебе уроком, когда вздумаешь выгадывать на уборке квартиры.