Страница 38 из 144
Давно скрылась за холмами столица, всадники втянулись в долину, по которой простиралась цепь озер, широко разлившихся в половодье; их прибрежные заросли казались теперь желтыми островками на сине-серой воде. Начались ханские охотничьи угодья: ни кочевого ставка, ни стада, лишь стаи птиц перелетали с озера на озеро да у самого окоёма по увалу бродили не то одичавшие лошади, не то куланы. Вперед помчались нукеры, растянутой цепочкой перехватили вдали озерный перешеек. К хану подъехал седобородый ловчий, держа на руке белого в серых пестринах кречета.
– Пора, повелитель.
Тохтамыш надел кожаную перчатку, ловчий бережно опустил птицу на ханскую ладонь. Загораясь душой, хан огладил чистое сухое перо большой птицы, сдернул кожаный колпачок. Кречет повел головой, круглые холодные глаза его, отразив степной простор, вспыхнули черным огнем, он распахнул тугие крылья и, слегка подброшенный, взмыл, крутой спиралью пошел в высоту. Не останавливая коня, хан принял и запустил двух соколов – черного, едва уступающего кречету величиной, и сизоватого, с рыжинкой на перьях головы. Ловчий хотел передать ему большого светло-серого тетеревятника – самую добычливую из охотничьих птиц, но хан жестом остановил его:
– Выпустишь сам.
Ястреб, сверкая желтым глазом, наклонял голову – ревниво следил за полетом соколов, хозяин успокаивал его ласковым поглаживанием. Вдали возник сверлящий визг – это всадники выпустили звуковые стрелы, чтобы вспугнуть с воды уток и гусей, улюлюкая, поскакали вдоль берегов, направляя птиц на охотников. Вспархивая, утки низко над водой тянули к берегам, Тохтамыш даже не следил за ними – его внимание заняли соколы. Белый кречет, будто не замечая дичи, делал круги, уходя выше и выше, темный сапсан, распластав острые крылья, сделал ставку на фоне легкого снежного облачка, сизый, коротко махая крыльями, стремительно приближался к поднятой утиной стае. Вот он тенью скользнул под нее, испуганные утки прянули вверх, и сизарь круто взмыл, ринулся вниз с поджатыми крыльями, хан едва уловил момент, когда он черкнул по стае, выбитый из нее белошеий селезень, мелькая оперением, закувыркался в воздухе, утки рассыпались, а сокол, снова взмыв и сделав разворот, стал падать на добычу. К нему поскакал один из охотников.
– Молодой и жадный, – сказал ловчий, по-прежнему удерживая ястреба на руке. – Пройдет год – будет хороший боец.
Хан следил за черным сапсаном, примечая краем глаза и белую точку, все еще взбирающуюся к самому куполу небесного шатра, он даже не повернул головы, когда ловчий с поощрительным вскриком подбросил ястреба навстречу налетевшей стайке красных уток, не видел, как в несколько взмахов крылатый охотник настиг их, вкогтился в добычу и, не в силах удержать ее, падал с нею на берег.
Черный сапсан со ставки почти отвесно ринулся на косяк высоколетящих крупных уток, удар пришелся по вожаку стаи, рыжегрудый селезень, теряя пух, камнем полетел прямо на охотников, сокол взмыл и, не делая ставки, ударил вдогон. Когда первая жертва его глухо стукнула о землю вблизи копыт ханского коня, в воздухе кувыркалась серая утка, а сокол, делая круг, возвращался к точке своей ставки, словно отметил ее в небе неведомым знаком.
Душа хана парила и ликовала там, в прохладной синеве над степью, рядом с соколами. Нет, не зря говорят в Орде о богатстве Москвы. Этого черного сокола Тохтамыш не отдаст и за сотенный табун. Чуть впереди и выше стояло в небе белое пятнышко кречета, он еще не показал себя, но хан уже видел по полету, это – царская птица и к добыче приучена царской. В небе нет бойца, равного соколу, а кречет – первый среди соколов. Этот белый властелин небес молодым слетком пойман где-то в северных лесах или скалах опытным охотником, долгими трудами седых княжеских сокольников обучен брать лишь красную дичь. Никогда не было у него гнезда и птенцов, не было и нужды бить первую пролетную добычу – в положенный час приставленный ловчий на серебряном блюде принесет ему битую птицу, в которой еще не замерла живая кровь. Зная об этом, крылатый воин может часами парить на свободе, чтобы в конце концов нанести тот удар, которого ждет его земной владыка. Вот такими бы нукерами окружить себя! Но таких людей надо готовить с детства, чтобы мужали рядом с тобой, возвышались рядом с тобой и знали: без тебя они – ничто на земле. Такие люди были у Чингисхана, некоторые от него перешли к Джучи и Батыю, в их числе – великие полководцы Субедэ и Бурундай. Их силой и преданностью покорил Батый заволжские народы, с их смертью притих в своей столице, едва удерживая подвластные земли, без них, не выдержав бремени власти и славы, спился и погиб жалкой смертью. Мамай тоже пытался окружить себя такими людьми, в первые темники выдвинул Темир-бека. Но не вышло из Темира царского кречета. Словно молодой азартный ястребок, кинулся он в поединок с русским воином и потерял голову перед главным сраженном.
Тохтамыш не имел возможности с отроческих лет окружить себя преданными нукерами, он до конца верит только себе и на себя лишь рассчитывает. Жизнь научила его все примечать, ни с кем не делиться задуманным, готовить большие дела в полной тайне и начинать их неожиданно для всех. Напролом идут лишь сильные, однако и они часто разбивают головы. Тохтамыш начинал слабым, его подпирала чужая сила, к собственной он только привыкает.
Не будь Тохтамыш чингизидом, законным наследником ордынского трона, он постарался бы стать преданнейшим псом того же Тимура или хана Золотой Орды, никогда не искал бы царской булавы и венца. Разве удел кречета – такого, как этот, парящий под облаком в ожидании красной дичи, хуже удела господина, что выпустил его в небо? Разве слава Субедэ, Джебэ, Бурундая ниже славы Чингисхана, Джучи и Батыя? А жизнь полководцев поистине величественна – не то что жизнь ханов. Те полководцы только следовали природе степных воителей, и нет к ним злобы и упреков ни у современников, ни в потомстве. Кто смеет упрекнуть сокола, что он кровожаден, яростен и жесток? Он – сокол, он не может стать горлицей, и чем стремительней падает на добычу, чем точнее и беспощаднее удар его когтей, тем больше верен он своей соколиной природе, тем выше ему цена. Так же, как сокола и ястреба, ценят воина и полководца. Иное – повелитель народов, хан. Есть высшая несправедливость в его положении. Люди ползают во прахе перед владыками безжалостными – теми, что развязывают кровопролитные войны, уничтожают целые государства, загоняют тысячи безвинных в темницы, самолично рубят головы или учат тому палачей, по первому навету убивают своих близких. Казалось бы, их должны проклинать, но их неустанно и громко восхваляют, в их честь при жизни воздвигают храмы, имена их запоминают на века. И казалось бы, человеколюбивых и тихих правителей должны обожать, а над ними смеются при жизни. Завидуя их царскому положению, считая и себя достойными носить венец, во всеуслышание рассказывают о них пошлые и грязные басни, пользуются их добросердечием, чтобы пуститься в безделье, разврат и всяческое беззаконие, а когда разворуют целое государство, навлекут на себя тяжелые беды – винят во всем правителя и проклинают его на всех перекрестках.
Хочешь стать смешным и жалким – будь добрым. Хочешь стать великим – топчи без жалости спины и головы.
Так что же – быть беспощадным, как голодный сокол? Да…
Но эти великие обыкновенно плохо кончают. Среди тысяч втоптанных в грязь обязательно сыщется хотя бы один, кто в ослеплении мести, даже обрекая себя на гибель, поднимет руку на властелина, и самые бдительные телохранители не всегда успевают эту руку остановить. Мамай никогда не оставлял среди «алых халатов» тех, кому причинил даже малейшее зло. А ведь предали его собственные нукеры после Калки. Иначе бы фрягам ни за что не взять Мамая, и Тохтамыш до сих пор, может быть, гонял бы его по степи.
Пока Тохтамыш казнил лишь нескольких крамольников – тех, кто нарушил приказ не поднимать меча в усобицах. Но к смерти их приговорили ханские судьи. Нет, он не станет распускать павлиньи перья доброты и всемилости, чтобы его дергали за хвост из потехи или корысти. В нем течет кровь Довелителя Сильных, он чувствует в себе кровожадность сокола и беркута, он должен следовать своей природе. Но чтобы не скрючиться от яда, как Чингисхан, не подохнуть в степи с переломанной спиной, как Джучи, не задохнуться в петле, как Джанибек, не остаться без головы, как Мамай, он сам не станет рубить ничьи шеи, наслаждаться зрелищами свирепых расправ над неугодными с переламыванием спины, вырезанием сердца и печени у живых людей, не будет оплевывать посаженных на кол. В Орде для поддержания ее законов достаточно судей и палачей. Мамай ведь тоже пришел к этому, но он долго был простым начальником войска и не раз прилюдно марал руки кровью. Что возвышает темника, то нередко роняет хана. Тохтамыш убивал врагов только в честных поединках…