Эхо Непрядвы

Слушая Фрола, Тупик невольно задумывался, как непросто, оказывается, быть хозяином на земле. Государи и знатные люди за золото и серебро выписывают заморских книжников, звездочетов, умеющих по старинным книгам и светилам угадывать, что сулит людям небо. А меньшая ли наука – читать землю, от которой кормимся? Много ли сыщется таких «землечетов», как этот звонцовский староста? Всякое знание и умение – пахаря ли, кузнеца, ткача, плотника, кричника – собирается по капле веками, передается от отца к сыну, оттого дети почти всегда знают больше отцов, хотя никогда не бывают умнее. Но каждый ли становится хранителем мудрого опыта, каждый ли прибавляет к нему свое? И что человек выбирает для себя в известном, что передает наследникам? Еремей Стреха – тоже ведь мужик не глупый: умеет и пахать, и сеять, и брать выгоду от земли. Но выгода его какая-то животная, сиюминутная – волчья. Дай волку волю – он все живое вокруг порежет, подушит, а завтра подохнет с голоду. Так же и Еремей. Стоит роща под боком – руби ее, зачем маяться, в дальний лес по дрова ездить? Приглядел кусок земли под горох и капусту – суши болото, губи родник. Чем это обернется для него завтра – дела нет. Отчего такое бездумье? Были времена – пахарь вел с лесами войну не на жизнь, а на смерть. Где-то и теперь еще лес для мужика – враг. Где-то, но не в московском уделе. Почему же таким, как Еремей, не хватает ума изменить прежнее хищническое отношение к лесам? Да и к самой земле? Может, потому, что еще глубоких корней не пустили в эту землю, не чувствуют себя ее хозяевами? Надо, надо помочь Еремею перетянуть сюда зятя с дочерью.

А Фрол – хозяин. Вся жизнь его – в сельской общине. Тупик понял это еще на Куликовом поле. Такого мужика стоит поберечь и держаться за него обеими руками.

Тупик встал, подошел к полатям, потрепал волосы старшего мальчишки.

– Как звать, богатырь?

– Васькой.

– Ишь ты, тезки мы с тобой. Пойдешь ко мне в дружину, как вырастешь?

– Не-е.

– Чего так? Аль мечей боишься?

– Дедка сказывал: все дружинники – боровья гладкие. Мужиков-то под татарские мечи поставили, а сами – за дубравой спрятались. А как мужики-то Орду побили – так и повыскакивали татарское добро хватать.

Круглое лицо старика вытянулось и стало белее бороды. У Фрола рот приоткрылся. Тупик захохотал:

– Ай да Васька-богатырь! Резанул боярину мужицкую правду! – Он снова положил руку на голову мальчонки. – Эх, брат, кабы твоя правда была! Хочешь мою послушать? Вот те крест – не совру. Было со мной в той сече два десятка дружинников, молодец к молодцу, таких теперь, поди, и не сыщешь по всей Руси. А осталось – я да еще один, и тот увечный. Сколько там полегло князей да бояр больших, не мне чета, я уж и не припомню. Простым дружинникам – счету нет. Все там славно рубились, Василий, и мужики, и дружинники. Стала татарская сила нашу ломить, тогда те, што прятались за дубравой, и пришли нам на помощь. Без них не победили бы мы, и ты никогда уж не увидал бы ни дедку, ни тятьку. Такая она, брат Василий, главная правда.

Хозяин наконец обрел дар речи:

– Батюшка родный, не слухал бы речей несмышленых!

– Он не свои речи мне говорил.

– Поди, думаешь – мои? Вот те крест – странники тут проходили, всякое баяли, а этот лешак наслухался. Я ж на Непряди-то сам был, своими глазами видал…

– Видал, а позволяешь странникам в своем дому болтать.

– Божьи люди…

– В Орде свой бог, Еремей. Откуда и куда шли те странники?

– Того не сказывали, батюшка.

– Ладно. Прощевай, брат Васька. Расти скорее.

В дверях Тупик столкнулся с девицей, выходившей в сени по какой-то надобности, ласково попрощался и с нею, невольно любуясь полыхающим на щеках румянцем, темно-русой косой, стройным станом под свободной телогреей. Что за женщины на русской земле! Пойдешь выбирать вдоль хоровода – и до самого конца не остановишься: одна другой краше. В обратную сторону пойдешь – снова одна краше другой. Закрой глаза, бери любую – и возьмешь Василису Прекрасную. Она и в седине будет красавицей, если не согнет ее непосильной работой, не иссушит домашним тиранством. Но и берегись давать Василисе Прекрасной большую волю над собой! Видывал Тупик бояр и князей, обращенных в домашних кощеев – рабов жениных прихотей. Добра жена в домашней холе да в мужней неволе… У этой красавицы за неволей-то, пожалуй, не станет дело. А вот кто будет холить ее, как уйдет из-под батюшкиного крыла во власть мужа и свекрови, в кабалу крестьянской нужды? Особенно если выдадут за немилого?

Может быть, выпитый мед заиграл, но Тупику хотелось всех осчастливить.

– Слушай-ка, хозяин, а ведь я найду жениха твоей дочке.

Мужик остолбенел в воротах.

– Спаси бог! У тебя, свет батюшка, и своих забот много.

– Теперь ваши заботы – мои. Как там говорят: выбирай узду по лошадке, а жену – по повадке – так, што ли? Боюсь, просватаешь за первого шалабола – сгубишь сокровище. Мой-то жених – молодец, и повадку невесты я видал.

Мужик схватил стремя боярина, стал целовать.

– Спаси тя бог! Спаси тя бог! Отец родимый, а у меня и другая есть, совсем молоденькая, да не хуже…

Фрол, схватясь за живот, качался в седле от смеха.

– Ну, Стреха, ну, хват! Дом зятю выклянчил, выкуп ему выклянчил, пустошь выклянчил, жениха одной дочке выклянчил – и всего лишь за четыре кружки белого меду. Дак мало ему того! Берегись, Василь Ондреич, он тя без дружины оставит.

Тупик тоже смеялся, а сказал строго:

– Только смотри у меня, Еремей! Жене, так и быть, скажи, а дочерям – ни гугу! Не тревожь девку до времени, с женихом еще надо столковаться.

Слегка приморозило. Похрустывал снег под копытами, четкие длинные тени бежали по искрящемуся полю сбоку от всадников, в бледном сиянии, льющемся с неба и с земли, растворялись звезды над бором, а бор словно сомкнул островерхие ряды, стоял по краю поля, похожий на немое черное войско. Когда отъехали, Тупик спросил:

– Ты, Фрол, случаем, не встречал тех странников?

– Не встречал, Василь Ондреич. И откуда такие?

– Из Орды… Без вас, мужики, мы не устояли бы против Мамая. То враг понял. Теперь он сеет смуту, хочет озлобить народ против государя и его служилых людей. Чтобы в другой раз мужик не охотником шел в ополчение, а бежал от набора.

Помолчав, Фрол встревожено спросил:

– Што же выходит – хан собирается воевать?

– Видно, так.

– Вот змей подколодный! Я, было, усомнился, когда ты – про курицу-то с золотыми яйцами.

– Поберегите оружье. А услышишь про таких вот «странников» – хватай и за крепкой стражей – ко мне их, в Москву. Не будет меня – прямо к воеводе.

Меж двумя большими кострами охотники устроили стол из саней, застелили его чистой дерюгой, выложили домашнюю снедь и жбаны. На угольях и вертелах жарились куски ароматной кабанятины, Роман, похрустывая паленым свиным ухом, поливал их луковым соусом на уксусе. Хотя Тупик со старостой закусили в гостях, у обоих от запаха потекли слюнки.

– Готово, Василь Андреич, можно на стол подавать, – сообщил Роман, дожевывая ухо.

– Подавай. А где же Мишка Дыбок?

– Здесь я, начальник, – ответил из темноты молодой голос. – Коней кормлю.

– А ну, покажись.

Из тени деревьев вышел к костру увалистый, среднего роста дружинник. Был он в крестьянской шубе и бараньей шапке, но покатые плечи, вольная походка, прямой взгляд, аккуратно подрезанная светлая борода, ухоженные усы сразу выдавали воинского человека.

– Жениться хочешь, Мишка?

– Велишь, Василий Андреич, женюсь.

Притихнувшие охотники засмеялись.

– Велю. Да и твое желанье надобно.

– Была бы добрая невеста – желанье будет.

– Может, есть какая на примете?

– Откуль ей взяться?

– Откуль все берут? Ну, ладно. Невеста имеется. Пора тебе, Мишка, воинов рожать. Да и упустить такую грешно.

– Богатая?

– Главное богатство – в ней. И приданое найдется.

– Спаси тя бог, Василий Андреич, за заботу.

…На другой день, в вечерних сумерках, охотничий поезд въехал в Звонцы. Устало ступали кони, лишь Орлик нетерпеливо перебирал копытами, просил повод, похрапывал словно бы с обидой и удивлением: для воинской лошади столь краткий поход был странен, и даже случившаяся к концу охоты скачка за волком едва разогрела молодую кровь скакуна. Теперь волчья шкура была приторочена к седлу всадника, еще двух серых взяли стрелки; одного из них, громадного, с косматым седым загривком, везли показать сельчанам. Этот матерый волчище, появляясь вблизи деревень, смертельно пугал людей – его принимали за оборотня, крестьяне поодиночке стали бояться ходить в лес, и охотники решили рассеять страх, доставив его в село мертвого, с обыкновенной стрелой в боку.