Эхо Непрядвы

Женщина пристально глянула на воина, охнула:

– Што ж это я? Своё да своё! Ты ли, Олексей? И боярин наш приехал. – Она стала кланяться, Тупик удержал её.

– Не надо, матушка Авдотья. Поспешаем мы, так скажи, где люди? Много ли их осталось?

Авдотья рассказала, что погибло девять мужиков, в их числе трое звонцовских. Утопилась в озере Марья, осквернённая насильниками, исчезло несколько деревенских, видно угнанных в полон, умерла дюжина детей на болоте от лихорадки. После того стан перенесли с болотного острова к пастухам, в лес. У Ивана Копыто под началом теперь целое войско, много ордынцев побито им. Сейчас он ждет, когда Орда назад покатится, людей разводит по убежищам.

Рад был услышать Тупик добрую весть о старом товарище.

– Никола, оставайся с матерью. А Фролу скажи: пусть возвращает людей в село. Позади нашего войска татар не остается.

– Пожди, Василий Андреич! Матушка, не печалуйся и благослови. Нельзя мне отставать от соратников. Я ворочусь.

Авдотья, плача, обняла сына.

– Рази я не понимаю, Николушка? На святое дело какая мать не отпустит? Ступай. Глянула на тебя – век ждать можно.

В дороге воины молчали, сочувствуя горю товарища, потерявшего сестер. Тупик дал себе слово: на обратном пути непременно побывать в Звонцах, увидеть Настену с сыном. За эту женщину с ребенком ему перед богом отвечать до конца дней. Когда уже отряды соединились, сзади показался десяток скачущих всадников. Рыжебородый воин издали закричал:

– Эгей, волкогоны! Вы от кого надумали скрыться? Да от Ваньки Копыто ворон костей не спрячет!

Тупик не выдержал чинности – помчался навстречу.

…Московское войско перешло Оку. Ночные зарева в переяславской стороне объяснили москвитянам, что покорность Олега не спасла рязанцев от ордынской расправы. Кто-то из воевод посочувствовал соседям, Владимир оборвал:

– Поделом ворам! Кто на чужом пожаре греет руки, тот и на своем погреется.

Князь был раздосадован: надежда перехватить хана растаяла – он убегал через серединные рязанские земли, и лишь далекие зарева обозначали его след. Полки не останавливались. В робкой тревоге смотрели рязанцы на многочисленные конные рати Москвы. Давно ли судачили о гибели Димитрия со всем войском, сожжении его столицы, и вдруг все переменилось как по волшебству: хан поспешно бежит, грабя владения своего союзника, а по пятам за ним движутся сильные московские полки. Главное войско Владимира шло прямо на Переяславль, лишь сторожевой полк двигался в сторону Пронска, преследуя отставшие отряды степняков и транспорты с добычей. Воротившийся было в столицу Олег снова скрылся куда-то, не ожидая для себя добра от сурового соседа.

Еще Орда не оставила русских владений, когда Владимир Храбрый рассыпал свое войско и серединные рязанские земли подверглись новому опустошению Но в отличие от ордынцев москвитяне никуда не спешили, а лесные дебри, отпугивающие степняков, были для них что дом родной. Самое же печальное: люди оказались не готовыми к новой беде – они помнили, как бережно проходили московские рати их дорогами два года назад. Теперь москвитяне не оставляли на своем пути ничего: уцелевшие селения сжигались, скот, которого кочевники почти не трогали, сбивался в гурты и отгонялся за Оку, людям давали время, чтоб только погрузиться на телеги, и под охраной конных отрядов отправляли в земли серпуховского князя. Плачем вставал тележный скрип по горьким рязанским дорогам. Что там ждет, в чужом краю, разоренном Ордой дотла? Свои-то пепелища обживать заново нелегко, чужие – и подавно. Воины Владимира были неумолимы – угоняли даже попов. Нетронутыми оставались одни монастыри да скиты. Утешители, вспоминая прежние усобицы, говорили: вот замирятся князья – и всех воротят обратно: Да что за радость – гонять из княжества в княжество, теряя последнее из нажитого? Люди открыто проклинали вражду князей, видя в ней причину всех бедствий. Народу, непрерывно терзаемому ордынскими набегами и княжескими усобицами, уже становилось ясно: с разобщенностью русской земли надо кончать. Однако знание и действие – не одно и то же. Беда заключалась в том, что каждый князь считал лишь себя достойным собирателем Руси. Но все же исток всякого великого государственного дела рождается во мнении народа, и мнение становилось общим.

Может быть, Владимир не хотел впутывать Донского в свои отношения с Олегом – полк великого князя не участвовал в разорении Рязани. Разослав сторожи, Иван Уда остановился в лесостепи между Тулой и Пронском, прикрыв рассеянные отряды Храброго. Тула – передовая крепость Москвы, стоящая посреди рязанских владений, – не была разрушена. Жители приготовились к осаде, но потрёпанная Орда не решилась на приступ и далеко обошла тульские оборонительные валы. Вблизи Дикого Поля степняки почувствовали себя в безопасности, зная, что рязанский князь их не преследует, а дымы и зарева пожаров у себя за спиной они принимали за дела своих отставших отрядов. Отступающие теперь задерживались на станах, и сторожа Тупика на берегу какой-то безымянной речки, бегущей в Дон, обнаружила большой транспорт Орды с полоном и добычей, охраняемый тысячей воинов. Сила за тем, кто наступает, – Тупик решился напасть. Создавая видимость многочисленности своего войска, он разделил отряд на сотни и в вечерних сумерках две из них направил в обход вражеского стана – ударить навстречу друг другу вдоль берега. Третью сотню повел сам.

Ночное поле, осыпанное серой ледяной крупкой, тускло посвечивало желтыми искрами, смутные тени всадников, скользящие по стылой полеглой траве, напоминали о волчьей стае, крадущейся к задремавшим отарам. Но не с овцами предстояло иметь дело разведчикам. Множество красноватых огней мерцало вдали, очерчивая расположение врага. В легкой одежде на конном ходу изрядно пробирало, а Тупик думал о полураздетых пленниках, привязанных к ордынским повозкам. Утром степняки оставят на месте привала закоченевшие тела и пойдут дальше. Полоны они нахватали изрядные, а дорога сама отберет здоровых и крепких рабов. Тупик ехал в голове сотни, между Варягом и Микулой. Плотная, как войлок, трава глушила стук копыт, огоньки разрастались, уже долетал визг подравшихся лошадей. Вот справа на речке кагакнул гуменник, слева жалобно крикнул сыч – Копыто и Додон подавали весть начальнику сторожи, что готовы к нападению. Потянуло едким дымком – один из сакмагонов вез зажженный витень, прикрывая его рукавом: горящие стрелы послужат сигналом общего удара. Набежали тучки, потушили ущербную луну, в редких желтоватых сумерках закрутились снежинки, сильнее замерцали костры вражеского стана, в их свете начали угадываться таборы распряженных повозок, являлись человеческие фигуры и силуэты лошадей. Юрт не было видно, – значит, отряд расположился ненадолго. Чуть опоздай московская сторожа, его бы и след простыл. Снег высветлил ночное поле, зачернела урема позади вражеского расположения. Вдруг надрывный стонущий крик – то ли зверя, то ли человека – пронесся в холодной тишине ночи, заставив Тупика вздрогнуть. Так кричат женщины, когда у них на глазах прикалывают детей. Может быть, какой-то полонянке приснилось ее пленение или на руках матери застывал ребенок? Ничто не переменилось в ордынском становище: степняки продолжали спокойно греться у костров, иные, оголясь по пояс, трясли над огнем вшивые рубахи, негромкая тягучая песня не прервалась, даже не сбилась в ленивом течении.

Из заснеженной травы поднялись две серые фигуры, простуженный голос спросил:

– Кара-Манул?

Отряд остановился.

– Сотник Баркан от мурзы Адаша, – спокойно ответил по-татарски сакмагон-толмач из-за плеча Тупика. – Чей отряд?

– Тысячник Бадарч гонит полон в Сарай. Какие новости вы везете? Верно ли, что Адаш поймал пронского князя и овладел его казной?

– Верно. Повелитель дарит воинам четыре повозки серебра.

Караульные защелкали языками и растворились в темноте. Сотня вышла к середине лагеря, где гуще всего горели костры. Уже различались грубые голоса, пофыркивание коней у походных коновязей. Призывное ржание послышалось в середине русского отряда. Сидящие у ближних костров воины примолкли, повернули головы.