Эхо Непрядвы

Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил строжайший запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюет на приказы.

Когда копья ханских нукеров скрестились перед Кутлабугой, он понял, что его опередили, и проклял свое честолюбие: так и не пересел с текинца, бежать пришлось на утомленном коне, а заводных растеряли. Это же всего важнее – кто и какими словами первым расскажет хану о неудавшемся сражении. Отослав наянов, Кутлабуга остался ждать возле юрты владыки.

Подъехал Зелени-Салтан на горбоносом иноходце, и темник, всегда презиравший царевича, низко склонился. Зелени прошел в ставку, не проронив слова. Если бы мог Кутлабуга слышать разговор повелителя с сыном!..

– Великий хан, – заговорил с порога царевич, – шакал с оторванным хвостом отирается возле твоего шатра. Дозволь, я вставлю ему деревянный хвост?

Хан промолчал – он решал сейчас: немедленно уводить войско или все-таки подождать вестей от Батарбека и Шихомата?

– Повелитель, – продолжал Зелени, – я давно собирался тебе сказать: этот крымский шакал не только именует себя великим эмиром – он принял от фрягов королевскую диадему и часто является в ней перед войском. А знаешь ли ты, повелитель, что он возит за собой мешки с золотом? Зачем простому темнику собирать большую казну? Крымская земля славится чертополохами.

Хан с удивлением смотрел на сына. В интригах-то его наследник понимает!

– Зелени, твои нукеры достаточно ли храбры и ловки?

– Мои нукеры? – Царевич вопросительно уставился на отца и вдруг понял. По лицу его пошли красные пятна, в глазах метнулись волчьи огоньки. – Мои нукеры задушат бешеного быка!

– Позови к себе побитого темника и… успокой. – Хан зло усмехнулся. – Угости, как ты умеешь. Но лучше, если пир пройдет без шума – войску сейчас не до потехи.

Царевич поспешно вышел, опасаясь, что настроение хана переменится. С улыбкой приблизился к темнику.

– Эмир, ты ничего тут не дождешься, – сказал вкрадчиво. – Пойдем в мою юрту. Повелитель занят.

– Благодарю за милость, царевич, – невнятно ответил темник, – но я готов вечно ждать повелителя у его юрты.

– Эмир! Вечность дается нам не для пустых ожиданий, а для райских блаженств. Пойдем, эмир: через мой порог ты скорее попадешь к повелителю.

Тяжелый подбородок Кутлабуги задрожал. Неужто хан доверил своему кровожадному зверенышу допросить темника? А может, он хочет, чтобы темник получил прощение из рук Зелени? Ведь Акхози нет и надо готовить на царство этого хорька… Кутлабуга покорно поплелся следом, ведя в поводу заморенного текинца. По дороге к своей юрте царевич хвастал собственной военной добычей и даже не спросил о походе тумена на Можайск и Волок. Пропустив гостя в шатер, Зелени-Салтан задержался, чтобы распорядиться об угощении. Слуги тотчас принесли турсуки с едой и питьем, коня увели, у входа встали вооруженные нукеры, похожие на водяных буйволов. Через полчаса, уловив какое-то громкое слово в шатре, трое вошли под полог. И тотчас там раздался свирепый рев, сменившийся глухими ударами и рычанием, стенки юрты заколыхались, выкатился клубок сплетенных тел, из которого бешено рвался бритоголовый длинный Кутлабуга. Ударом ноги в лицо ему удалось опрокинуть одного «буйвола», вцепиться зубами в руку другого, тот завыл, как укушенная собака, и Кутлабуга перехватил нож из его руки, изогнулся змеей, ускользая от железной хватки третьего, всадил лезвие ему в бок. Но вскочить не успел – один из стоящих снаружи ударил его по голове обухом сабли, и темник растянулся на земле, изумленно вытаращив побелевшие глаза. На него навалились, растянули за ноги и за руки, один из стражников схватил за уши, как пойманного волка, прижал голову к земле. И тогда из-под полога юрты выскочил царевич с мучнистым, в красных пятнах лицом, сел на грудь темника, скаля свои мелкие белые зубки, медленным движением воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову, урча и повизгивая, омывая в крови бледные волосатые пальцы.

В тот день обнаружилось еще одно убийство. На воротах сожженной крепости разъездная стража обнаружила повешенного человека с ханской пайзой на груди. Кто-то свел счеты с важным ордынским доброхотом, но искать убийцу было некогда. Под вечер ханское войско покинуло до черноты оголенное, загаженное поле и поспешно двинулось коломенской дорогой. На пути отступления к нему присоединился Батарбек, счастливо избежавший встречи с полками Донского.

Разграбив пустую Коломну, степняки запалили ее и вторглись в рязанские владения. Отсюда, с рязанского порубежья, Тохтамыш отправил в Нижний Новгород Шихомата с княжичем Семеном, требуя от Дмитрия Суздальского выплаты даней в Орду. Кирдяпу он оставил при себе заложником.

Теперь у Тохтамыша не было нужды заигрывать с Олегом, и Орда шла так, как всегда ходила в чужих землях. Небо над Рязанщиной снова застлали дымы пожаров. Обманутый в своих надеждах Олег бежал из Переяславля с дружиной и укрылся в мещерских дебрях, за Окой. Страна оказалась во власти врага, каждый спасался, как мог. Если в московской земле степняки чаще держались крупными отрядами, опасаясь нападения, теперь они раскинули свой разбойничий невод сколько могли. Лишь вековой опыт позволял людям ускользать от арканов, однако везло не всем.

В конце сентября начались ранние холода. С прокоптелого, мрачного неба по временам сыпалась черноватая крупка, устилая седой порошей дороги и лесные поляны. Угрозы подступающей зимы торопили беглецов, они покидали убежища, с оглядкой возвращались на пепелища, соединяя усилия, быстро ставили новые срубы, сбивали глиняные печи. Были бы стены да крыша да очаг, а дров хватит. И не ведали рязанцы, что по следам откатывающейся в степь Орды грядет новая беда.

XIV

Донской пришел к стенам сожженной столицы через три дня после бегства хана. Здесь уже стоял пеший полк Владимира, но самого князя не было – со всей конной силой он от Звенигорода повернул на Серпухов, рассчитывая перехватить хана при обходе им серединных владений Олега. Еще с пути Димитрий послал в помощь брату пятитысячный конный полк. К Москве отовсюду тянулись уцелевшие люди, по берегам рек возникали шатровые поселения. В городе и на посаде селиться было нельзя – тысячи непогребенных тел лежали в крепости и близ ее стен.

Димитрий не прятал слез, когда въехал на Соборную площадь и стоял среди обгорелых, потрескавшихся храмов, торчащих над обугленным холмом вехами жестокого времени. Потом он прошел по всей стене, отдавая дань памяти ее защитникам. С москворецкой стороны князь долго смотрел в полуденную даль, овладев собой, сказал:

– Хан приходил за данью, но дани он не получит. Войско хана разрушило город, но Москва не погибла. Пусть в ней станет все как было… Только вот память наша будет другой…

Бояре вздрогнули от звука шагов. Из башенного проема на стену вышел отрок в серебряном шлеме и блестящем кольчатом панцире, на зеленых сапожках его позванивали колокольчики. Расширенные глаза отрока смотрели испуганно и тоскливо, на бледном лице блестели капельки пота. За спиной маленького воина появились двое бородатых бояр. Димитрий нахмурился.

– Василий? Ты пошто здесь? Кто привез?

Княжич исподлобья глянул на отца светлыми материнскими глазами, тихо ответил:

– Я сам, государь. Сам приехал!

Сопровождающие отрока бояре смущенно покашливали. Димитрий оглянулся. С новой силой дохнуло на него смрадом пожарища. Темные глаза сверкнули гневом: как допустили бояре, чтобы ребенок видел такое? Боброк, читавший на лице князя, негромко сказал:

– Ничего, Димитрий Иванович. Пусть видит. Ему княжить – ему помнить. – Он шагнул к Василию, обнял за плечи, отрок ткнулся лицом в грудь воеводы и расплакался.