Страница 3 из 35
Ошкорн упорно настаивал на том, что действовать надо деликатнее, и в конце концов убедил Патона пойти на вечернее представление инкогнито.
«Нам надо, – убеждал он, – посмотреть на людей со стороны».
И вот – превосходный результат! Сейчас весь цирк уже знает, что полиция снова здесь! А ведь именно этого они хотели избежать!
Двое полицейских еще не подозревали, что волею случая они присутствуют на самом сенсационном представлении!
В антракте оба полицейских остались на своих местах. Ошкорн продолжал обозревать зал. Он увидел, как Жан де Латест со своим спутником направился за кулисы. Месье Луаяль и униформисты тоже удалились. Мадам Лора, явно поколебавшись немного, накинула на плечи меховой палантин и не спеша покинула ложу.
Полицейские, каждый про себя, размышляли над убийством месье Бержере и вспоминали все детали расследования.
Ошкорну, в частности, не давало покоя одно маленькое открытие, которое он сделал на третий день расследования. На подушке одного из кресел в кабинете месье Бержере, на боковой ее стороне, он обнаружил разрез сантиметров в десять длиной.
«Вы обратили внимание, что здесь кожа порвана?» – спросил он тогда Жана де Латеста.
Тот был искренне удивлен.
«Кресла совсем новые. Еще и месяца не прошло, как мы купили их. Поставщик гарантировал нам качество».
«О, дело не в качестве кожи, – ответил ему Ошкорн. – Если быть точным, то это не разрыв, а разрез, сделанный скорее всего ножницами и наверняка с какой-то целью».
Жан де Латест пожал плечами, как бы показывая, что он и сам теряется в догадках. Они поговорили о чем-то другом, потом Ошкорн вернулся к прежней теме.
«Эта подушка могла бы послужить великолепным тайником, – сказал он. – Через прорезь в нее можно засунуть добрую пачку купюр. Жаль, что я не увидел ее в самом начале расследования!»
Это был намек на восемьдесят тысяч франков, исчезновение которых из сейфа месье Бержере было зафиксировано в деле.
И так как Жан де Латест смотрел на него в полном недоумении, он пояснил:
«Совершив злодеяние, убийца испугался, что его могут заподозрить и обыскать, и спрятал свою добычу, решив забрать ее при удобном случае. Да, я бы очень хотел, чтобы это было так! Это свидетельствовало бы о том, что убийца не только служащий цирка, но еще и один из тех, кто имеет возможность беспрепятственно входить в этот кабинет. А насколько легче было бы искать дичь здесь, а не среди зрителей!»
Но на деле все оказалось не так просто, и полгода спустя расследование пребывало на той же точке…
Антракт был довольно короткий. Публика не спеша рассаживалась по местам. Месье Луаяль с помощниками занял свой пост в проходе у выхода на манеж. Со всеми своими помощниками, кроме чеха Рудольфа. Зал снова засиял огнями.
Под куполом цирка появились Людовико и его сестра Марта. Началось второе отделение.
Жан де Латест и его спутник в своей ложе пока не появились. И мадам Лора тоже…
– Для артиста такого класса домогаться ангажемента – непростительная ошибка…
Инспектор Ошкорн вздрогнул, услышав голос Джулиано, он не заметил, когда тот вернулся. Джулиано внимательно следил за выступлением Людовико. Постепенно в зале погасли огни. Остался лишь один прожектор, направленный на гимнаста.
– Да, – продолжал Джулиано, – Людовико такой же великолепный гимнаст, как и Альфредо Кодона,[3] и, право, я не льщу ему. К сожалению, его сестра намного слабее, ему следовало бы подыскать себе другую напарницу. И потом, если он останется здесь еще месяц, он пропал. Должен сказать вам, господин инспектор, что этот парень для нас – загадка. Он честолюбив и упорен. Он тщательно отработал свой номер, сумел обратить на себя внимание, признать себя звездой международного класса и – соответственно этому – получал самые высокие гонорары. И вот теперь – какая глупость! – подвизается здесь, жертвует своей карьерой ради Престы, которая просто смеется над ним. Полгода назад о нем шла слава как о великом артисте. Теперь же он выступает здесь только во втором отделении. Какое падение! Ведь в нашем ремесле престиж играет огромную роль. Людовико допустил ошибку, добиваясь продления контракта. Он сразу сбил себе цену. Я даже думаю, что дирекция скоро вообще расторгнет контракт с ним. Уже полгода он появляется на манеже каждый день, публике это начинает надоедать.
Патон с непроницаемым видом смотрел на воздушного гимнаста. А вот Ошкорн не мог отделаться от чувства какого-то беспокойства. Он тоже был увлечен зрелищем, но горло ему сжимал комок, и ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось.
А Людовико словно посмеивался над страхом публики. Он подстреленной птицей внезапно падал вниз, в последнюю долю секунды цеплялся за трапецию и снова взлетал вверх.
После барабанной дроби оркестр смолк, и Людовико наконец исполнил свой коронный, очень опасный номер – двойное сальто.
Потом прожектор вдруг погас, зажглись все люстры. Знаменитые клоуны, звезды Цирка-Модерн Паль-Аль и Штут начинали свой номер.
Мадам Лора еще не появилась в своей ложе. Не появился и Жан де Латест.
4
– Этот номер я уже видел, – тихо сказал Ошкорн.
– Ничего удивительного, – отозвался Джулиано. – Это один из их самых старых номеров, они его часто повторяют, он имеет успех. Должен сказать вам, что Штут, прежде чем стать клоуном, был мимом, и он сохранил слабость к пантомиме. Но это, естественно, между нами – им надо было бы повременить с повторением этого номера, ведь в нем Паль «убивает» Штута кинжалом… Прошло не так уж много времени, когда другой человек… месье Бержере… умер такой же смертью. Вот только тактичность и Штут – понятия несовместимые.
Действительно, то, что показывали в этот вечер Паль и Штут, было пантомимой. Классической пантомимой: Паль был в костюме Пьеро, Штут – Коломбины. Был тут и заносчивый Арлекино.
Паль выходил первый со скрипкой в руке. Мимикой он показывал, что ожидает свою красавицу, а та, конечно же, опаздывает на свидание. Наконец появлялась «красавица», она восседала в легкой коляске, которую вез пони.
Это была кошмарная, гротескная Коломбина. Штут выходил в своем обычном гриме клоуна: красный нос, рот до ушей. Рыжий парик спадал ему на глаза, наполовину скрывая лицо. Но одет он был в шелковое платье, розовое, с воланами и рюшами, голову прикрывал огромный бледно-розовый чепец, в руках он держал кружевной веер, тоже розовый.
Его появление приводило зал в восторг. Коляска тоже была гротескная. Колеса у нее были не круглые, а слегка овальные. Из-за этого она двигалась рывками, и Коломбину-Штута то бросало вперед, то резко откидывало назад. Сзади к коляске прицепился Арлекино в костюме в крупный ромб, традиционном костюме всех Арлекинов, и Штут-Коломбина то и дело поворачивался, чтобы выслушать признания ухажера. Паль, казалось, не замечал, что коляска уже на манеже, и продолжал играть серенаду. Когда же он наконец увидел, что здесь и коляска, и его соперник, он хотел наброситься на него, но Арлекино проворно спрыгнул с запяток и, смеясь, убежал.
Паль неистовыми жестами начал упрекать свою красавицу, но она лишь смеялась над ним. Придя в ярость, он вдруг выхватил из рукава кинжал и пронзил им сердце неверной Коломбины.
Сцена была разыграна настолько правдоподобно, что публика взволновалась. Некоторые зрители вскочили со своих мест, две женщины закричали. Паль вытащил кинжал из «раны», оттуда брызнула кровь. Снова раздался женский крик, в зале началась паника. Но тут же все успокоились, потому что услышали, как Штут засмеялся своим знаменитым смехом, напоминающим блеяние козы, и увидели, что струя крови сменилась маленькой изящной струйкой прозрачной воды.
Паль с миной ужаса на лице пытался унять струйку, но это ему не удавалось, тогда он снова засунул кинжал в «рану». Потом он мимикой показал, как сокрушается в содеянном, бил себя в грудь. Штут-Коломбина время от времени приподнимался, ударял его по спине веером и тут же снова принимал прежнюю позу. Ничего не понимая, Паль оглядывался: кто бы это мог ударить его? Он склонялся над Коломбиной, прикладывал ухо к ее груди, потом горестно тряс головой: Коломбина умерла!
3
Альфредо Кодона (1893–1937) – мексиканский артист, воздушный гимнаст.