Клоун умер на манеже

– Но даже если допустить, что ты на несколько минут потерял его из виду, ему не хватило бы их для того, чтобы спуститься, добежать до уборной Штута, совершить преступление, положить труп в коляску и снова подняться под купол. Следовательно, ты согласен, что эти восемь чело-век – вне подозрений?

– Согласен!

– Тогда остаются под подозрением все остальные. Их семеро, если не считать обслугу – уборщиц, контролеров, Конюхов и других служителей, ухаживающих за животными, этим запрещено заходить в закрытую часть кулис, и их там никто не видел, а посему сейчас нам нет смысла заниматься ими. Я снова просмотрел все показания. Ни об одном из этих семи нельзя сказать, что он подходил к уборной Штута, но нельзя сказать и обратное – что не подходил. Если бы не последнее, ситуация была бы вполне ясная.

– Да, действительно, вполне ясная! – согласился Ошкорн.

– Тем более, что все они лгут. Естественно, каждый защищает себя, но у каждого есть еще кто-то, кого он хотел бы защитить. Вот и крутись тут!

– Из этого следует, что пока мы не разберемся со всеми, нельзя принимать в расчет никакие алиби, а надо скорее искать возможные мотивы преступления для каждого. Итак, после нашей психологической дискуссии пойдем по этому пути! Кто у тебя в списке первый?

– Мадам Лора.

– Мадам Лора! Я не думаю, чтобы мадам Лора убила Бержере в расчете завладеть восьмьюдесятью тысячами франков, которые принадлежали цирку, то есть, по сути дела, ей! И тем более она не сделала бы этого ради перстня! Если только обе кражи не совершены для отвода глаз. Но к чему бы ей убивать месье Бержере и, главное, Штута?

– Что касается Бержере, то тут, пожалуй, явных мотивов нет, – согласился Патон, – а вот со Штутом дело другое, тут может быть желание избавиться от надоевшего любовника…

– Но ведь существует столько иных способов порвать! В конце концов, она свободная женщина! Свободна выбрать себе любовника, свободна его оставить! Она богата, а деньги улаживают многое. Боязнь скандала? Боязнь шантажа со стороны Штута? Нет! Женщину такого склада характера шантажом не возьмешь!

– Но ведь смерть Штута совершенно не потрясла ее!

– Откуда ты знаешь? Она женщина сдержанная, я думаю, не в ее характере выставлять свои чувства напоказ.

Но, может, ты прав, смерть Штута ни капельки не взволновала ее.

– Выходит, у нас есть все основания включить ее в число подозреваемых? – сделал вывод Патон.

– Да, против нее свидетельствует ее странное поведение, то, что она находилась около уборной Штута примерно тогда, когда было совершено убийство, то, что по приезде домой она велела шоферу оставаться в ее распоряжении. На основании всего этого мы можем сделать вывод: она ожидала, что ей придется вернуться в цирк. И еще то, что она явно не спешила туда после телефонного звонка Жана де Латеста, когда он сообщил ей о драме. Да, все это смущает… Ну ладно, кто у тебя следующий?

– Ее шофер.

– Ее шофер? Что ж, вполне может быть! Когда было совершено преступление, он находился в цирке. Да, он свободно мог ходить за кулисами. Но каковы побудительные мотивы?

– Кража?

– Конечно, кража. И в вечер убийства Бержере он тоже был в цирке. Кто у тебя третий?

– Мамут.

– Те же мотивы, что и у Джулиано. Он снедаем завистью и ненавистью. Вот только он слишком мал ростом, чтобы совершить такое убийство!

– Но ты сам сказал, что Штута могли убить, когда он находился в коляске. А взобраться на подножку коляски и оттуда поразить Штута в самое сердце легко мог и Мамут.

– Но месье Бержере был убит, когда он сидел в кресле, и его можно было поразить кинжалом, только склонившись над ним. Мамут для этого слишком мал! – возразил Ошкорн.

– Возможно, эти два преступления никак не связаны!

– И потом, – продолжил свою мысль Ошкорн, – если уж Мамут и решил бы кого-то убить, то он убил бы Паля, звезду, цирковое светило, объект его зависти и ненависти!

– Твои доводы можно было бы отнести к Джулиано, но никак не к Мамуту. Мамут не мог даже помышлять о том, чтобы занять место Паля, но вполне мог надеяться заменить Штута. Впрочем, посмотри, что произошло после убийства. Вместо двух знаменитых клоунов на манеж вышли Джулиано и Мамут. Джулиано, естественно, в роли клоуна, Мамут – «огюста». Выходит, преступник Мамут? Все возможно, все правдоподобно. Не следует также забывать, что он влюблен в Престу, а Преста наверняка замешана в деле…

– Мамут ревновал к Штуту? Ревновал не как к артисту, а как к мужчине? Но тогда нужно было бы предположить, что Преста была любовницей Штута? Нет, это немыслимо, мы уже знаем. Этот сплетник Джулиано нам все доложил.

– Мало ли кто и что сказал, это не исключает и моей версии. Ну а четвертый – Рудольф.

– Рудольф – это тот чех, что ухаживает за лошадью Престы? – уточнил Ошкорн. – Почему он? Почему из всех конюхов ты взял именно его?

– Потому что Рудольф тоже влюблен в Престу.

– Весьма туманный мотив, и его трудно связать с преступлением, по крайней мере сейчас.

– И еще один влюбленный в Престу: Жан де Латест.

– Неужели ты всерьез думаешь, что он влюблен в Престу?

– Да это просто бросается в глаза!

– Влюблен? Жан де Латест? Что ж, возможно… Впрочем, у него могла быть и другая причина для ревности – тщеславие. Теперь Штут мертв, и у него немало шансов получить пост директора.

– После смерти Бержере он этого поста не занял.

– Нет, конечно, потому что дорогу ему перебежал Штут. Но теперь Штут мертв… Представь, что наверняка сейчас произойдет: мадам Лора потеряет к цирку всякий интерес и, отойдя от дел, пойдет по простейшему пути – поставит во главе заведения того, кто уже хорошо знает все дела цирка.

– Возможно, ты прав, но есть нечто, свидетельствующее в деле об убийстве в его пользу: он калека. Он не владеет левой рукой.

Ошкорн округлил глаза и насмешливо посмотрел на Патона.

– Да, он так это представляет…

– По правде сказать, для того, чтобы убить Бержере, он вполне мог обойтись и одной правой. Достаточно было упереться грудью в спинку кресла, чтобы оно не повернулось и не помешало нанести удар. У него не было надобности удерживать кресло рукой. Вспомни, ты ведь сам обнаружил на спинке кресла вмятинку, оставленную, возможно, пуговицей, пуговицей с пиджака. А Штут вообще обычно сидел на стуле, так что все было еще проще, тут левая рука и не требовалась, ведь можно было не опасаться, что стул повернется. Удар он наносил правой рукой. И, судя по результату, глаз у него верный.

– Допустим. Но как он мог одной рукой переложить Штута в коляску?

– Он мог убить его уже в коляске. И потом, как ты сам сейчас изволил заметить, ведь лишь сам Жан де Латест утверждает, что не владеет левой рукой, но так ли это на самом деле?

– Но мы категорически не можем предъявить ему обвинение, а раз так – нам будет трудно заставить его пройти медицинскую экспертизу, чтобы узнать это. И все же из всех, кого ты включил в список подозреваемых, он – самый серьезный. Тем более что в то самое время, когда было совершено преступление, он находился возле уборной Штута и вначале отрицал это.

– Но у меня есть еще один серьезный кандидат, – продолжал Патон. – Журналист.

– Жан Рейналь?

– Да, Жан Рейналь. Я побывал у него. Ему не удалось представить мне убедительные доказательства, что в тот вечер, когда убили Бержере, он не был в Цирке-Модерн.

– Но… ему-то чего ради убивать?

– Вот это совершенно непонятно. И именно это меня больше всего занимает. Я не верю в убийство без мотивации. Я хотел бы узнать, почему Жан Рейналь мог бы убить этих двух человек. Чтобы обокрасть их? Маловероятно. Чем больше я думаю, тем больше прихожу к выводу, что обе кражи были инсценированы для отвода глаз. Значит, дело здесь в чем-то другом.

Патон не спеша закрыл свой блокнот, потом с иронией взглянул на напарника.

– И вот моя последняя клиентка, единственная, показания которой я не смог проверить по-настоящему. Та, кто, похоже, лжет больше всех… – заключил он.