Страница 23 из 35
– Не уходите далеко. Вы нам потребуетесь. И вы тем более, мадемуазель Преста, вы тоже не уходите далеко!
Он только сейчас заметил наездницу. При виде его она отпрянула в темноту, но было поздно, он заметил ее.
Он сказал также, чтобы предупредили Джулиано, он тоже будет нужен. Потом вернулся в кабинет.
– Я сказал, чтобы Джулиано, Преста и Мамут оставались в нашем распоряжении. Кстати, что они делают здесь в такую рань? Одиннадцать утра, как я полагаю, не время для артистов?
«Артистов!» С каким трудом он, должно быть, произнес это слово!» – подумал Ошкорн.
– Джулиано, – ответил Жан де Латест, – кроме того, что играет небольшие комические роли, еще выполняет некоторые административные функции. В его ведении бутафория и материальная часть. Поэтому он обязан приходить в цирк в десять часов каждое утро. Потом он возвращается еще в четыре – взглянуть, все ли готово к вечернему представлению.
– А Мамут?
– Мамут? Здесь дело другое. Его истинный дом – цирк. Он снимает в квартале меблированную комнату, но ходит туда только ночевать. А едва встанет и оденется – сразу в цирк и целый день здесь околачивается. Месье Бержере попытался пресечь это, но потом вынужден был отказаться от этой мысли. Мамут, как старый верный пес, в ожидании вечера бродил по улице, и месье Бержере в конце концов сдался. И все осталось как было.
– Ну а Преста?
– О, Преста редко приходит утром! Я подозреваю, что она пришла ко мне. Наверняка попросить аванс. Мадемуазель Престе вечно не хватает денег.
– У красивой девчонки столько иных способов добыть их более легким путем! – воскликнул Патон.
Жана де Латеста не шокировало замечание инспектора, он лишь выказал некоторое удивление перед таким незнанием психологии.
– Вы не знаете Престу! Для нее существует только ее каприз.
– И этот каприз сейчас называется Людовико? Жан де Латест едва заметно поморщился, но заметил это только Ошкорн.
– Возможно, да! – ответил главный администратор.
– А Паль? Что с ним?
– Паль, как вы знаете, вчера вечером категорически отказался выйти на публику. Вот, взгляните, это письмо от него я получил по пневматической почте, он извещает меня о своем отказе и пишет, что через несколько дней придет ко мне обсудить вопрос о расторжении контракта. – Но это немыслимо!
– Вы тоже говорите «немыслимо», господин инспектор! Но я надеюсь, что в конце концов все образуется. Конечно, для него это ужасный удар, а так как он человек крайне нервный, то трудно приходит в себя. Думаю, недельки через две – четыре с ним можно будет разговаривать. Нельзя так разом ломать прекрасную карьеру!..
– Пришлите ко мне Джулиано и оставьте нас на некоторое время одних! – оборвал его Патон.
Когда вошел Джулиано, Ошкорн с самым сердечным видом шагнул ему навстречу.
– Превосходно! Поздравляю вас, Джулиано, вчера ваш номер был великолепен!
Джулиано горько усмехнулся.
– Публика была куда менее снисходительна, чем вы. Понимаете, Мамут и я – это союз карпа и кролика! Мы терпеть не можем друг друга в жизни, поэтому трудно ждать от нас чего-нибудь путного на манеже. Это провал, и ничего тут не поделаешь! Впрочем, я его предупреждал! Во всяком случае, попытался вдолбить ему это в голову. Один человек до меня сказал: «Не тешь себя надеждой, принимаясь за дело…».[5]
Ошкорн присвистнул от восхищения, потом протянул клоуну свой портсигар.
– А что новенького в цирке? – спросил он, когда Джулиано закурил.
– Ничего! Вы, конечно, скажете, что я поглощен только своими трюками, но я провел сегодня свое маленькое расследование. Вы правы. Преста и Людовико стали друзьями. Тут уж я ничего не понимаю, но факт остается фактом. Ну и ветреная же пташка эта маленькая Преста! Теперь она интересуется Людовико! Если сказать точнее, она даже относится к нему с какой-то почтительностью, так относятся к людям, которыми восхищаются или которых боятся. На вашем месте я бы познакомился поближе с этой лирической загадкой!
– Вы и правда не узнали ничего нового, Джулиано?
– Нет! Впрочем, разве что это может вас заинтересовать: Штут, должно быть, опасался какой-то кражи, потому что, перед тем как выйти на манеж, он запер дверь своей уборной, чего раньше никогда не делал.
– Откуда вы это знаете?
– Мне об этом сказал Мамут, а я, когда вчера думал об этом деле, вспомнил. В тот вечер, когда было совершено убийство, он пришел ко мне в уборную попросить румян. И сказал, что до этого заходил к Штуту, но его уборная оказалась запертой на ключ. Это было как раз во время первого выхода Штута. Мамут даже добавил: «Теперь он важная птица и нам не доверяет!»
– Дверь была заперта на ключ! – пробормотал Ошкорн в каком-то блаженстве. – Дверь была заперта на ключ! Я хотел бы поговорить с Мамутом! Когда выйдете, не сочтите за труд послать его сюда!
Джулиано вышел. Патон повернулся к Ошкорну.
– Что тебе этот ключ!
– Я еще не знаю, я думаю.
– Пока из болтовни Джулиано можно извлечь лишь одно: Мамут подходил к уборной Штута, пусть даже он в нее не вошел. И все-таки не он совершил убийство. Он слишком мал ростом для того, чтобы убить высокого человека, даже сидящего.
– Ничто не мешает нам допустить, что Штута убили, когда он был в коляске, а в таком случае Мамут мог влезть на подножку и оказаться на уровне груди Штута. Надо поговорить с Мамутом. Дай я его допрошу. У меня появились на этот счет кое-какие мысли.
Джулиано вошел сказать, что Мамут куда-то исчез, и добавил:
– Не тревожьтесь, он где-нибудь поблизости. Он никогда не уходит далеко от цирка.
В эту минуту вошла Преста.
– Вы хотели меня видеть, господа? Я была бы признательна вам, если б вы могли принять меня сейчас. Я очень тороплюсь…
– Вас ждет Людовико?
– А почему бы и не Людовико?
Патон задал Престе несколько незначительных вопросов. Ошкорн молча разглядывал ее. Он чувствовал, что она в напряжении, вся сжавшаяся. Неожиданно он взял ее за руку.
– Почему вы не хотите сказать правду? Она вырвала руку.
– Правду? Какую правду? Я ничего не знаю! Я уже все сказала вам!
– Вы многое знаете. Кое-кто здесь тоже знает многое, но молчит в угоду вам.
– Кто же эти «кое-кто»?
– Людовико и Мамут, к примеру…
– Если они что-нибудь знают, пусть скажут! Клянусь вам, я не просила их скрывать что-либо!
– Да, вы можете клясться, что ни о чем не просили их, но взгляды иногда бывают красноречивее слов. Я был в уборной Штута, когда его тело перенесли туда. Мамут что-то заметил или что-то знает и он хотел сказать. Но в эту минуту вы взглянули на него. Он понял, что вы запрещаете ему что-то, он еще сам не знал, что именно, и благоразумно промолчал. Заметим мимоходом, что это большая жертва с его стороны, потому что он болтлив и любит интриги. То же самое касается Людовико. Тот тоже хотел что-то сказать и тоже промолчал – под вашим взглядом. Что вы запретили им говорить? Что знаете вы сами?
– Я ничего не запрещала, я никого не просила ничего скрывать! Я сама ничего не знаю, ничего не знаю!
В спор вмешался Патон:
– Почему вы отпираетесь? Вы же прекрасно понимаете, что рано или поздно мы докопаемся до истины! Если вы убили Штута…
– Что? Если я убила Штута?.. Я убила Штута?
– Пока это всего лишь предположение, – продолжал Патон своим самым торжественным тоном. – Но вот то, что вы знаете, кто убийца, и пытаетесь выгородить его – это уже не предположение, а уверенность. Будьте осторожны, малютка, вы можете поплатиться за это! Вводить в заблуждение правосудие – дело опасное!
– Я не знаю, кто убийца. Ошкорн подошел к ней.
– Нет, знаете! И Людовико тоже знает! С его трапеции виден коридор, что ведет в уборную Штута. Он один мог видеть, кто туда входил и кто выходил!
Наездница попятилась назад. Она упорно избегала взгляда молодого инспектора.
– А теперь, – продолжал Ошкорн, – Людовико держит вас в руках, потому что знает вашу тайну. Иными словами, шантажирует!
5
Начало афоризма, приписываемого Гийому Оранжскому.