Темный лес

Двадцатый год Эры кризиса Расстояние между трисолярианским флотом и Солнечной системой: 4,15 светового года

Рей Диаса и Хайнса вывели из гибернации одновременно. Появилась технология, которой они дожидались.

— Так скоро?! — удивились оба, узнав, что прошло лишь восемь лет[33].

Им объяснили, что, благодаря беспрецедентным инвестициям, в последние годы технологии развивались с поразительной быстротой. Впрочем, оснований для особого оптимизма не было; просто человечество сделало последний рывок к барьеру, воздвигнутому софонами. Развивалась только технология. Фундаментальные науки стояли на месте, как лужа затхлой воды, и эта лужа быстро пересыхала. Скоро технический прогресс замедлится, а потом остановится совсем. Никто, правда, пока не знал, когда именно это случится.

На плохо слушающихся после долгого сна ногах Хайнс вошел в здание, похожее на крытый стадион. Внутри стоял белый туман, но Хайнс не ощутил сырости. Он недоумевал, что же это такое. Туман светился мягким лунным светом. На уровне головы туман был редким, но выше сгущался настолько, что крышу здания было не разглядеть. Сквозь него он увидел вдали тонкую фигурку и немедленно узнал жену. Он побежал к ней; поначалу это походило на погоню за призраком, но в конце концов они встретились и обнялись.

— Извини, дорогой. Я постарела на восемь лет, — призналась Кейко Ямасуки.

— Ты все равно на год моложе меня, — ответил он, рассматривая жену. Он не увидел следов, оставленных временем, но в этом лунно-белой мгле она выглядела бледной и слабой. Он вспомнил о той ночи в бамбуковой роще в их доме в Японии. — Разве мы не решили, что ты ляжешь в гибернацию через два года после меня? Почему ты ждала все эти годы?

— Хотела подготовиться к продолжению наших исследований после пробуждения, но работы было так много… — ответила она, смахивая со лба прядь волос.

— Трудно было?

— Очень. Вскоре после того, как ты заснул, дали старт сразу шести проектам суперкомпьютеров нового поколения. Три из них строились по традиционной схеме, один — не по фон Нейману, один квантовый и один биомолекулярный. Через два года ведущие разработчики сообщили мне, что желательной производительности достичь не удастся. Проект квантового компьютера остановили первым — для него уже не оставалось теоретической базы, поскольку физики уперлись в барьер софонов. Потом прекратили работы по биомолекулярному компьютеру — сказали, что это пустые мечты. Третьим закрыли проект не-фон-Неймановской архитектуры. По сути дела, его структура имитировала мозг человека, но они сказали, что это бесформенное яйцо, из которого никогда не вылупится цыпленок. Три проекта с традиционной архитектурой продолжаются до сих пор. Но и там долгое время не было прогресса.

— Вот как… Мне следовало оставаться с тобой все эти годы.

— Это было бы бессмысленно. Ты бы без всякой пользы потратил восемь лет. Только в последнее время, когда мы уже потеряли надежду, нам пришла в голову совершенно безумная идея моделирования человеческого мозга почти что варварским способом.

— И каким же это?

— Мы решили применить микропроцессор для моделирования одного нейрона, а потом дать возможность всем микропроцессорам сообщаться друг с другом и самим динамически устанавливать и разрушать такие связи.

Хайнс поразмыслил над услышанным и понял смысл ее слов:

— Да ведь это означает изготовить сто миллиардов микропроцессоров!

Она кивнула.

— Но это… это практически столько же, сколько их сделали за всю предшествующую историю человечества!

— Я не подсчитывала, но, наверное, еще больше.

— Даже если бы вы изготовили так много микросхем, сколько времени понадобилось бы, чтобы их соединить?

Кейко Ямасуки устало улыбнулась:

— Я поняла, что это невозможно. Во мне просто говорило отчаяние. Тогда мы хорошенько подумали и изготовили так много, сколько смогли. — Она обвела рукой. — Все это — одна из тридцати запланированных сборочных площадок виртуального мозга. Построена, правда, только одна, вот эта.

— Я и в самом деле должен был оставаться с тобой, — взволнованно повторил Хайнс.

— К счастью, у нас все-таки получился компьютер, который мы хотели. Его производительность в десять тысяч раз превышает типичную для того времени, когда ты погрузился в анабиоз.

— Традиционная архитектура?

— Да, традиционная архитектура. Мы выжали еще несколько капель из закона Мура. Мы ошеломили ученых-компьютерщиков, — но на сей раз, мой милый, дорога вперед закрыта.

«Второго такого нам не построить никогда. Права на ошибку у нас нет», — понял Хайнс, но вслух ничего не сказал.

— Как только появился этот компьютер, работа над нейронным сканером пошла намного быстрее… — И тут Кейко внезапно спросила: — Дорогой, ты представляешь себе, как выглядит сто миллиардов? — Когда он отрицательно покачал головой, она улыбнулась и развела руками. — Тогда посмотри вокруг. Вот сто миллиардов.

— Что? — Не находя слов, Хайнс стал вглядываться в белый туман вокруг.

— Мы находимся в центре голографического проектора этого компьютера, — пояснила она, нажимая кнопки на кулоне, висящем на шее. Он решил, что это аналог компьютерной мыши.

Кейко продолжала работать с кулоном, и Хайнс увидел, что туман стал меняться. Он сгустился, показывая небольшую область в увеличенном масштабе. Хайнс заметил, что туман состоит из бесчисленного количества микроскопических светящихся пылинок, причем пылинки сами испускали свет, похожий на лунный, а не отражали лучи от наружного источника. Масштаб продолжал увеличиваться, и пылинки превратились в звезды. Но это было не земное небо — Хайнсу казалось, будто он стоит в самом центре Млечного Пути, где звезд намного больше и где не бывает темноты.

— Каждая из этих звезд — нейрон, — пояснила Кейко. Их с Хайнсом тела серебристо мерцали в свете ста миллиардов звезд.

Масштаб голограммы продолжал расти. Стали видны бесчисленные тончайшие паутинки, отходящие от каждой звезды и образующие сложные соединения. Звездное небо исчезло; вместо него Хайнс оказался внутри бесконечно большой трехмерной решетки.

Изображение опять увеличилось. Теперь каждая звезда выглядела знакомо — как нейроны и синапсы под электронным микроскопом.

Кейко нажала кнопку на кулоне, и изображение вернулось к масштабу белого тумана.

— Вот так выглядит структура мозга, записанная нейронным сканером, одновременно считывавшим три миллиона сечений. Конечно, то, на что мы смотрим сейчас — это обработанные данные. Для удобства наблюдений мы увеличили расстояние между нейронами на четыре или пять порядков. Может показаться, что мы превратили мозг в газ. Но сохранена вся топология соединений. Давай теперь взглянем на него в динамике…

Туман забурлил, в нем появились сверкающие огоньки, как будто кто-то взял щепотку пороха и бросил в костер. Кейко увеличила масштаб до размеров звездного неба, и Хайнс увидел бушующий прилив в этом океане звезд. Возмущения зарождались повсюду, и выглядели по-разному: одни были похожи на реки, другие — на водовороты, а иные — на шторм. Все они постоянно менялись, и возникала ошеломительная картина самоорганизации внутри безумного хаоса. Кейко еще прибавила увеличения, и Хайнс увидел миллионы нервных сигналов, трудолюбиво передающих сообщения сквозь тонкие синапсы. Сообщения выглядели как мерцающие жемчужины в сложной системе труб.

— Чей это мозг? — в восхищении спросил он.