Страница 42 из 65
Все эти воспоминания проносились перед глазами Дарьи бесцветным роем, когда она изучала остатки Астреи, заключённые в капсулу. Привычными движениями она проводила все предписанные эксперименты: нагревала, замораживала, посыпала серебряной пылью, облучала простыми тестовыми заклинаниями, пытаясь разглядеть в сплетении элементов поведение созданной ею формулы.
Вид, открывавшийся благодаря линзам микроскопа, поражал, злил и восхищал Дарью одновременно. Она, как благородная девушка, прошедшая тяжкий путь высшего образования, столкнулась с работой любителя, это было заметно невооруженным взглядом. Но то, как была выполнена эта работа, та смелость и широта фантазии, с которой неизвестный автор подошёл к своей задаче, поражала ум. Он просто обернул действие формулы вспять, а элементы, которые Дарья в своё время с огромным трудом «мирила» и «дружила» в сложных связях, были переплетены между собой с помощью сильнодействующих чар. Именно в этих чарах и крылся весь эффект — они были сделаны на крови. А при контакте со «свежей» кровью начинали распадаться, подобное разрушало подобное, из-за этого высвобождался магический потенциал, который усиливал врожденные магические способности, но он не придавал сил, а просто иссушал тот запас дара, который был дан человеку при рождении. Для мага такой дар — способность творить волшебство, а для маггла, видимо, ясный и трезвый ум.
Дарья записала свои наблюдения в тетрадь и, запечатав капсулу и убрав ее в потайной карман, снова принялась мерить шагами комнату. Надо было придумать какое-то решение. Астрею нельзя было перекрыть исходной формулой, нужен был новый препарат, но что бы это могло быть? С чего начать? Аналитический мозг Дарьи вился в невидимой агонии, перебирая хранившиеся в нем схемы формул, а вместе сними — образы минувшей ночи, тех страшных существ, еле живую Наташу.
«Если есть яд — есть и противоядие», — твердила себе она и чувствовала, что решение где-то рядом, буквально под рукой, но оно ускользало от неё, как растворяющийся в утренних лучах сон. Девушка выписывала формулу на большой лист, переставляла местами элементы, складывала уравнения — и ничего. Она словно враз забыла все, чему училась, и с ужасом смотрела на исписанные страницы, неготовая признаться в собственном бессилии. Не сейчас. Не в тот момент, когда на кону оказалась столь высокая цена.
Дарья сделала еще несколько шагов, которые, как и следовало ожидать, не привели ее к мигу просветления. Даже наоборот, все стало только хуже, чем больше девушка думала и металась, тем сильнее она ощущала тщетность своих усилий. Стены не содрогались под ее потоком мыслей, небо не обрушивалось от чувства прозрения, всему миру словно было… наплевать на все попытки, которые Дарья предпринимала. В конце концов она тяжело рухнула в кресло и задышала, как после пробежки. Сказывалось все: и напряженная работа, и бессонная ночь, и это долгое беспокойство, стягивавшееся вокруг шеи Дарьи, как петля из раскалённого железа. Все это теснило разум девушки, мешало ему работать как следует.
«Надо отдохнуть», — приказала себе Дарья. Она посмотрела на часы и ужаснулась — шёл уже пятый час, обед и визит модистки были безнадежно пропущены. Правда, досада полыхнула, как зажженная на сквозняке спичка, и тут же угасла — девушка уже давно утратила интерес к подвенечным и бальным платьям. Хотя, возможно, ей стоило воспользоваться этой примеркой как последней возможностью заявить о себе и своей свободе. Дарья встрепенулась — нечего думать о том, что упущено. Но домой ей теперь ехать совершенно не хотелось. К Паше она тоже вряд ли сможет уехать — если их увидят вместе, да еще и на его съёмной квартире, которую оплачивает Канцелярия, то он никогда в жизни повышения не дождётся. Отправься она в кафе или ресторан без сопровождение — там тут же сообщат маменьке, и та явится, как сама Зима, свирепая и беспощадная. И тут мысли снова начали виться вокруг иностранцев: Грейвза и Трелони. К тому же, Дарья задолжала Персивалю извинения.
Она решила не тратить время на предупреждающие записки и начала собираться. Буквально через пару минут лаборатория сверкала первозданной чистотой, и даже если у стен были уши, глаза и рты — им бы никто не поверил, что здесь Дарья Аргутинская изучала формулу, которая не даёт покоя обеим столицам Империи.
Девушка старательно замела все следы, упаковала формулу и спрятала ее в потайной карман. Стоило ей взяться за ручку двери, как с той стороны раздался настойчивый стук. Дарья мысленно перечислила всех святых, закатила глаза, затем вернула себе приветливое выражение лица и распахнула дверь. На пороге стоял комендант — полноватый лысеющий мужчина с вечно румяным лицом и ушами. Он льстил и заискивал перед каждым, кто был выше него по службе. У него всегда были навострены уши, немного косоватыми глазами он следил за всеми и, как муха, потирал потные ладони в надежде выведать какие-то тайны, за которые ему могли бы заплатить. Как правило, хорошие новости с этим человеком не приходили. В руках у него был ярко-алый конверт с кричалкой. Дарья напряглась еще сильнее и изобразила свою самую угрожающую улыбку.
— Николай Николаевич, — проговорила она вместо приветствия.
— Княжна, — улыбнулся комендант. — Это ваше-с, прилетело по почтовой трубе с минуту назад, я сразу к вам. Что ж Вы не отметились в журнале? Я б отправил к вам поломойку, чтоб вам самой беспорядок не убирать.
— Я прекрасно справлюсь с этим сама, — улыбнулась девушка и забрала у коменданта письмо. — Хотела отметиться, да Вас ведь на месте не было.
— Как не было? Я всегда туточки, — светлые, почти невидимые, брови коменданта взмыли вверх.
— Ну, возможно, Вы так усердно трудились, что не заметили моего прихода. Конец года, все-таки, все в делах по уши, — с этими словами она кивнула и вернулась в лабораторию.
Алый конверт упал на белый кафель и развернулся в тонкий напомаженный рот с двумя рядами длинных, острейших зубов. Пасть слепо повертелась по сторонам, затем обернулась к Дарье и разразилась потоком упреков. Без единого бранного слова, без посылов и угроз. Пасть не рычала, а фыркала и скулила. Княгиня Аргутинская умела сложить слова так, чтобы выставить себя главной жертвой обстоятельств. Она распекала дочь за сорванную примерку, проклялась, что Дарья отправится на бал в чем мать родила, припомнила, что Наташа ни за что бы не позволила себе ничего подобного. Стоило Дарье обернуться, как пасть тут же срывалась с места и взмывала перед ее лицом. В особенно напряженные моменты, когда княгиня в своём письме сетовала на жестокость дочери и ее безразличие к мнению света и будущего мужа, из-за зубов вылетали мелкие капли чернил.
«… Но я готова тебе простить все это мелкое ребячество. Я могу это понять, конечно. Ведь это я рассказывала тебе сказки о любви и разрешала читать эти… романы, вместо того, чтобы говорить с тобой о долге. Что ж, я понимаю. Теперь я плачу за свою ошибку. Я понимаю твои метания, правда. Наша жизнь такова, что никто не выходит замуж по любви.
Но то, что ты забыла, что у нас сегодня гость — это уже сверх всякой меры. Твой дядя Алексей пробудет в Москве не так уж долго, и он очень хотел провести время со своими племянниками. Приезжай домой, иначе я буду вынуждена сказать ему, что ты ценишь свои душевные терзания и — прости Господи — работу превыше семьи и своих обязанностей перед ней», — наконец, пасть дорявкала записанный в неё текст и разлетелась на кусочки. Дарья со злостью смотрела на образовавшуюся на полу кучу бумажных обрывков и изо всех сил уговаривала себя не пнуть ни в чем не повинные остатки письма.