Разведчик

Гермиона была… Удивлена? Поражена? Шокирована? Гарри подумал о том, что родителей захватили и был готов обменять себя на них. Для девочки это было непросто, не рассказы о самопожертвовании, а готовность… А если бы его убили? Представив, что Гарри нет, Гермиона вздрогнула, а потом заплакала…

Обняв и успокаивая внезапно расплакавшуюся девочку, я подумал, что беспокойство о родных у нее проявляется как-то странно. Впрочем, может для девочек это как раз норма? Я же о них ничего не знаю… Автобус ехал куда-то и тут я понял, какого уизля свалял — можно ж было просто позвать того домовика, которого я к Грейнджерам прикрепил! Не подумал, бывает… Теперь еще их надо убедить… Или не надо именно убеждать? Ну накажут, так накажут, это же будет потом… Убивать они меня вряд ли будут, а пыточные — это дело привычное. Тут до меня дошло, что я не знаю, как наказывают магглы. Мысль о том, что кто-то может не воспитывать детей болью, мне в голову не пришла.

— Гермиона, а как магглы наказывают? — поинтересовался я у соратницы, отчего она сразу же перестала плакать.

— Ну, бывают физические наказания, — задумчиво проговорила она. — Еще могут в комнате запереть, или лишить чего-нибудь важного…

— То есть боль и карцер… — произнес я, переводя ее слова на понятный мне язык. — Это легкие наказания, а если в чем-то очень серьезно провинишься? Ну… хм… не знаю… «Е» за год получишь, например.

— Не знаю… — а вот язык тела говорил о чем-то ужасном, потому что девочка даже задрожала.

Может быть, запугали общими словами, ну как у нас с малышами, бывало, делали: «сильно пожалеешь», «ходить не сможешь» и «на всю оставшуюся жизнь запомнишь»? Но то, что рассказала Гермиона — это легкие наказания, хотя запирать в карцере… Узнав у девочки, что могут запереть и на целую неделю, я понял, что такое пережить будет сложно — в карцере без еды, воды, туалета… Не скажу, что такого не бывало, но с девочками такого не делали, для них это опасно — потом могут заболеть и не смогут рожать. А они будущие матери и в случае такой отбраковки, бесплодную не утилизируют, а только тех, кто ее до этого довел. Ну, по идее, а на самом деле, даже узнавать не хочу…

Автобус остановился, Гермиона повлекла меня на выход, заводя затем в большое белое здание, будившее не самые простые ассоциации. Очень уж оно было похоже на Центр Утилизации. Изо всех сил держа себя в руках, я шел туда, куда меня вела соратница, стараясь не думать о том, что происходит вокруг. Вокруг сновали мужчины и женщины в голубых и светло-зеленых костюмах, а из-за открытых дверей, появлявшихся сбоку, время от времени до меня доносились крики пытаемых. И совсем малышей и тех, кто повзрослее. Внезапно стало страшно так, что в глазах потемнело. Крик Гермионы я уже не слышал.

Упавший в коридоре мальчик, разумеется, внимание врачей привлек, Гермиона громко закричала, сильно испугавшись. Доктор Грейнджер выскочил из ординаторской, рванувшись к детям, ибо голос дочери, конечно же, узнал. Добежав до обоих, мальчика он тоже распознал.

— В кардиологию! — распорядился Марк, одновременно пытаясь успокоить дочь, которую уже трясло. — И что-то мне подсказывает, что обоих…

В этот момент упала в обморок и Гермиона, подтвердив тем самым квалификацию своего отца. Девочка себе вообразила, что Гарри умер, накрутила себя и потеряла сознание. Через несколько минут дети оказались в отделении кардиологии, где довольно быстро выяснили, что мистер Поттер пережил кратковременную остановку сердца в течение последнего полугода, причем адекватная помощь не оказывалась, а мисс Грейнджер просто сильно испугалась. В результате обоим нужно было лечение, правда, госпитализации оно не предусматривало.

Очнулся я в какой-то странной казарме — рядом на кровати лежала Гермиона, блестя мокрыми глазами. Неужели нас приговорили к утилизации? Нет! Я не позволю! В этот момент мне почему-то неважно было, что это соратница Грейнджер, только то, что это Гермиона. Я не хочу, чтобы ее убивали! Не дам! Попытавшись резко подняться, добился того, что опять все выключилось.

Очнувшись во второй раз, я обнаружил сидевшую рядом миссис Грейнджер, обнимавшую Гермиону. Что это значит, я себе, конечно, представлял… Почему-то не было сил даже на диагностику, что являлось, конечно же, очень плохой новостью. Надо подумать… если не восстановлюсь до тех пор, когда начнут забирать, попробую хотя бы отсрочить…

— Гарри, не пугайся, — произнесла женщина. — Расскажи мне, какие ты выводы сделал?

— Я слышал крики, — надо выполнять просьбу, хотя мне бы сейчас полежать, может, восстановлюсь… — Значит, малышей пытали. Здание белое, значит, мы Центре Утилизации… раз мы здесь, то…

— Ты все понял неправильно, — вздохнула Гермионина мама. — Мы находимся в больнице, это место, где детей лечат, а не убивают. Кричат они потому, что лечиться не хотят или же болеют и им просто плохо. У нас никого не… Не утилизируют. Приносить себя в жертву не надо, понимаешь?

— Гарри подумал, что его здесь убьют? — удивленным голосом поинтересовалась Гермиона.

— Я за тебя испугался… — почему-то говорить было сложно, поэтому я просто прошептал.

— Гарри подумал, что убить могут тебя, Миона… — озвучила сказанное мной миссис Грейнджер. — О себе он не думает.

— Но… но… но… — соратница, видимо, не могла найти слов, а ее мама объясняла дочери, почему я так подумал, отчего Гермиона скоро плакала. Почему она плакала, я не понял — обычные же вещи.

***

Нас покормили… Причем я из-за слабости не мог и хотел уже отказаться, но миссис Грейнджер даже не дала мне ложку в руки. Что-то нажав, женщина добилась того, что кровать изменила свою конфигурацию — я оказался в полусидячем положении, а потом она взяла поднос, усаживаясь поудобнее, расположила на нем тарелки и взяла ложку в руки, зачерпнув ею суп и поднося к моему рту. Я просто замер от нереальности этой картины.

— У Гарри сейчас слабость, Миона, — объяснила миссис Грейнджер. — У тебя тоже, но не такая сильная, а вот наш мальчик сам поесть не сможет, еще и дышится не очень хорошо… Поэтому я его покормлю, как малыша, — она улыбнулась мне. — Ну-ка, открывай ротик, сейчас кушать будем.

От ласки в ее голосе, от этих мягких движений, я вдруг почувствовал себя таким маленьким, беззащитным, что на мгновение стало страшно, а потом как-то очень тепло. Я не помню, когда меня кормили вот так — с ложечки. Кажется, никогда… И от осознания этого в глазах сильно защипало.

— А почему он плачет, мама? — тихо спросила соратница, глядя на меня расширенными от удивления глазами.

— А потому, доченька, что к нему там, в той жизни, которую он видел, — мягко рассказала эта необыкновенная женщина. — К нему никто не относился с лаской, добротой, да и с ложечки не кормил, понимаешь?

— Ой… Гарри… — как-то очень тихо проговорила девочка, потянувшись меня обнять.

— Постой, Миона, — остановила ее миссис Грейнджер. — Твой рыцарь поест и тогда обнимай, сколько хочешь.

Я послушно открывал рот, даже не чувствуя вкуса еды. Да если бы меня сейчас битым стеклом кормили, я и не заметил бы, наверное… Сама эта нежность, ласка… Необычные, незнакомые ощущения, как… Я попытался сформулировать, а потом решился спросить:

— Когда меня Гермиона обнимает, и я ее, у меня подобные ощущения, — произнес я, вопросительно глядя на миссис Грейнджер. — Это что-то означает?

— Господи… — вздохнула женщина, погладив меня по голове. — Одна о любви судит по Шекспиру, второй вообще такого никогда не испытывал… Это симпатия, влюбленность, понимаешь?

— Нет, — честно ответил я, потому что ни одно из этих слов не понял. — А что это такое?

— Вот, Миона, — погладила меня еще раз миссис Грейнджер, что оказалось очень приятным. — Если из ребенка делать солдата, лишая его ласки, получается… Теперь его нужно отогреть и научить всем тем словам, которые наш Гарри не знает. Он чувствует, но вот как называется то, что чувствует, объяснить не может.

— Гарри! — кинулась ко мне девочка, я ее, конечно же, обнял. Как же иначе?