Новогодняя Полька

— А девочки должны на пап походить по твоей логике?

— Так говорят, — опустила я глаза.

— Выходит, я исключение из правила.

— Тогда, — подняла я глаза. — Пусть тогда Георгина будет исключением, только со знаком плюса.

— Не получится. Она-то на отца похожа, копия.

11. Обормот

— Да не скажи, на мать… — начала я бодро, а закончила на “ять”, моргнула и замолчала.

Это был самый тяжелый взгляд за наше полусуточное знакомство. Под его тяжестью я села — на стул, по счастливой случайности оказавшийся поблизости. Ох, я тупая… Нет, зацикленная — на себе. Я же половину его слов пропустила мимо ушей, а мимику игнорировала, видя лишь маску драматического актера, который решил залезть бабе в трусы через душу.

— Как так получилось?

— Гены, — ответил Гай и отвернулся, но я тут же послала ему в спину вопрос:

— Я не о том, ты понял…

— Она чудом выжила. Мужики говорят, просто чудом… Когда распиливали железо, не верили, что действительно слышат детский крик, — отвечал Гай спиной, сгорбленной. — Потом мать психанула. Типа, все омские врачи тупые, потому что никакое автокресло не способно уберечь младенца от травм. Самолетом лететь побоялась, поехала поездом в Москву. Отца погнала параллельно на машине — двое суток в пути, но он доехал живым, пусть и полумертвым. А мне сказал перед отъездом, раз решили, что вы достаточно взрослые, чтобы родить ребенка, ну будь теперь достаточно взрослым, чтобы самостоятельно похоронить жену… Мне было двадцать, и я совершенно не чувствовал себя взрослым… Я был на третьем курсе, и единственное, что я вычеркнул к тому времени из жизни, были ночные тусовки.

— Я о другом спрашиваю…

Он обернулся.

— Она сказала, что девочка без матери расти не может. Ей всего сорок. Они уедут из Омска и никто никогда не узнает правду. Я выписал доверенность, а отчества у нас одинаковые. Остался один на два года заканчивать учебу, параллельно помогал отцу переводить бизнес в Питер. Москву они не потянули. Собственно вот и все…

— Ты отдал ребенка…

— Я был ребенком, Полина.

— А теперь?

— Теперь поздно. Она в школу пошла. Она зовет бабушку мамой. Все…

— И ты смирился?

Я задала вопрос шепотом, а он ответил криком:

— Это данность! Чего ты не понимаешь? Мать сказала, устраивай свою жизнь.

— И?

— Устраиваю. Не заметила? Чаю хочешь?

Хотелось водки — вот реально, и потом постучать себе по кумполу — дура, ой дура… — Долго же у тебя взяло…

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Чай будешь с курабье? Ты же не на диете? Я уже спрашивал…

— Да что угодно… Ты всем девушкам рассказываешь про дочь? — спросила я снова спину, когда Гай открыл дверцу кладовки с аккуратненькими полочками, забитыми всякой всячиной, как сейчас моя голова.

— Тебе первой. Больше никому не предлагал отношений. Но ты никому, поняла? — сказал, повернув голову, вывернув шею на сто восемьдесят градусов.

— Не предлагать отношений больше? — прыснула я и закрыла ладонью рот, словно из него могло вылиться что-то более значимое, чем смех.

— Ты меня поняла…

Вот ведь загнул! Да какое там… Поняла… Я так хорошо понимала его все это время, божечки…

— Никому ни слова, — пояснил Гай, опершись обеими руками на гранитную столешницу.

— Даже маме? — уже смеялась я в открытую.

— Даже моей… — великолепно выкрутился Гай.

— Гай, это ужас…

— Это моя жизнь.

Я и сказала — ужас, а я плакалась маминой подруге про свою судьбу. Да у меня все в шоколаде! Было… До встречи с Георгием Георгиевичем.

— И ты мне предлагаешь к этому кошмару присоединиться? — схватила я печенье, как только вазочка приземлилась на стол рядом со мной. Сожру всухомятку, а что? Это не самое страшное в жизни, вы же понимаете…

— Мать сказала, что ни одна женщина не полюбит чужого ребенка, так что она еще и уберегла мою будущую избранницу от трагедии…

— Я не твоя избранница, — отозвалась я с полным ртом.

— Кто знает… — ответил он пустым ртом.

Действительно пустым — из него, надеюсь, все вывалилось — хватит, я уже под завалами из его слов еле дышу. Мне добавки не надо! Не надо, не надо… Он понял мой умоляющий взгляд и вернулся за чайником, который успел закипеть чуть раньше моего мозга. Я работала челюстями — очень активно, работа мозговых извилин в этот момент снизилась до прямой линии пунктиром.

— Полина, ты расстроилась?

Гай придвинул ко мне чашку и только потом наполнил кипятком, даже не спросив, какой чайный пакетик им залить. Выбрал сам — с бергамотом, обормот!

— По-твоему, должна была обрадоваться… Что такая дура, — добавила тут же. — И не догадалась сама… И… — подбирала я с губ крошки от печенья и заодно слова, проникновенные, не обидные, хотя таких в голове было очень мало. — Я не знаю, как ты живешь… С этой болью… И чем я могу помочь… И вообще могу ли… Гай, это слишком серьезно, и я…

— Сдаешься без боя, да? Если бы ты слушала правильную музыку…

— Я не сдамся без боя, — исправила я свою фразу на требуемую им песенную цитату. — Но нужно чудо… Новогоднее…

— Разве уже не чудо, что мы встретились? — Гай наконец-то озаботился собственным чаем и развалился на стуле. — И что ты оказалась такой доброй…

— Доброй? — расхохоталась я, расправившись с курабье, но не со страхами. — Тупой, говори прямо! Правда, действительно опыт подсказывает, что простота и доброта идут рядом, но не со мной… Меня они обходят за версту… Ты с дочкой не общаешься, совсем? — выдала я вопрос неожиданно даже для себя.

— Общаюсь… Как брат… Ну, можно сказать, не общаюсь… У нее хороший папа-дедушка. На меня у отца времени не было — нужно было кормить семью, а сейчас он реально оттягивается с ребенком… Там что поздний ребенок — не так уж и плохо, хотя что за поздний, ему сорок два было… Мать долго отговаривала нас от ребенка. Орала на меня, что штамп в паспорте не является противозачаточным средством. Говорила, что мы жизнь себе испортим, что нам рано, учиться надо и вообще… Нагуляться. И ребенок в двадцать лет — это проклятье. Я — проклятье, понимаешь?

Я догадалась найти в себе силы не кивнуть.

— Сейчас мои родители кайфуют, но сами родить, конечно же, не решились бы. Так что я как бы суррогатный отец…

— Не смешно! — перебила я, успев сделать ароматный глоток.

— Кто же смеется… Так и есть… Я сам расписался в несостоятельности. А сейчас… Ну, состоятельнее не стал. И я не про деньги… Я… Ну… — Гай не изменял традициям, смотрел мне в лицо. — Говорят же, не тот отец, кто родил, а кто воспитал. А Георгине со мной неинтересно. Я скучный… Я не знаю, как с ней быть папой. Не в кафешки же водить. Купить пышку и смотреть, как она ее жрет… Глупость же…

— Поэтому тебе нужна я? Да? Чтобы наладить связь с дочерью? Говори уж прямо. Я криво не понимаю, увы…

— Жаль, что ты так думаешь…

Гай поднялся и ушел с недопитым чаем к раковине, куда весь его и вылил.

— Гай, я так не думаю! — попыталась поднять я голос хоть на октаву, но не вышло сделать его сильнее даже на одну ноту. — Я задаю вопрос. Я хочу знать. Пожалуйста…

— Хочу все знать! Такая передача была, да? — повернулся он ко мне лицом, хотя лица на нем не было.

Не сказать, что бледный… Черный скорее!

— Я ее не смотрела, — я смотрела на него убитого, без признаков надежды на лице. — Гай, я хочу быть на первом месте. Твоя мать права. Женщина хочет быть главной. Это ведь не ради дочери, нет? Ради тебя, да?

— Я не должен был говорить тебе про ребенка. Мать будет злиться.

— У вас камеры со звуком? — спросила я серьезно, а он в ответ рассмеялся.

— Нет.

— Я ей точно не скажу про твою исповедь… — Да, да, как иначе назвать наш разговор? — Я же понимаю, что для ребенка это будет травмой. Но ты зря не взял шарики… Девочкам они нравятся, я себя не рекламирую, если что…

— Сама подаришь, — вернулся он за стол, но уже без чашки.

Я схватилась за свою, испугавшись, что он сейчас и у меня отберет чай, а я не согрелась, душа покрылась инеем, а тело мурашками. Он что-то говорил про сауну? И про включение обогрева в спальне?