Наследник братвы (ЛП)

— Нет, не буду.

— Тогда почему застыл? — огрызаюсь я, моя кровь закипает.

Мускул дергается на его челюсти. Мое сердце непроизвольно колотится.

— Пытаюсь решить, нужно ли мне перекинуть тебя через колено прямо сейчас, или подождать, пока мы не доберемся до безопасного места.

У меня отвисает челюсть, и я смотрю широко раскрытыми глазами. Я хочу протестовать, но не знаю, что сказать или как реагировать. Он говорит это так… обычно. Как будто отшлепать мою задницу — это обязательная деталь, вопрос только в том, где и когда.

— Извини? — я, наконец, бормочу, лихорадочно оглядываюсь, вдруг, кто-то увидел или подслушал нас. — Я не помню, чтобы соглашалась на…

— Теперь у меня есть ответ, — удерживая байк ровно, он осторожно перекидывает ногу и занимает свое место передо мной. Заводит двигатель, набирает обороты. Я сжимаю ноги вместе, чтобы остановить вспышку эротического желания, но это безнадежно.

Мотоциклы заводят меня.

Константин заводит меня.

Угроза порки заводит меня.

К черту мою жизнь.

— Какой ответ? — спрашиваю я, но как только спрашиваю, ветер заглатывает мои слова и развевает волосы.

Вопреки здравому смыслу, я обнимаю его за талию, удерживаюсь на месте.

Двигатель урчит, как жеребец. Между гудением у меня между ног, его крепкой, мускулистой спиной, прижатой к моей груди, и страхом перед тем, что случится, когда эта поездка закончится, я чувствую себя чертовски неловко, когда он сворачивает на подъездную дорожку к дому, который кажется мне смутно знакомым.

Он останавливается и глушит двигатель. Тишина эхом отдается вокруг нас.

Я оглядываюсь вокруг, пытаясь определить наше местоположение, но здесь слишком темно.

— Где мы?

Он хмыкает в ответ, как будто ожидая, что я просто приму это.

Никаких объяснений. Никаких рассуждений.

Все это — то, как он ведет себя, как он разговаривает, как он принимает решения, не задумываясь, — напоминает мне о том, кто он такой: человек, который привык к лидерству и не знает другого пути. Человек, который привык к ответственности. Человек, привыкший быть главным. Вот кто он есть, вплоть до самых кончиков пальцев ног.

И по какой-то причине это понимание немного рассеивает меня.

— Аккуратнее, птичка. Надо слезать осторожно, чтобы не пораниться, — в одну минуту он выплевывает приказы, которые трудно проглотить, в следующую он нежен и осторожен со мной.

Я смотрю, как он переводит мотоцикл в нейтральное положение и держит его ровно, чтобы я могла слезть. Я держусь за его плечи, чтобы не упасть, прежде чем перекинуть ногу через борт.

Даже сейчас он не хочет, чтобы я упала или поранилась. Даже сейчас он присматривает за мной. И внутри мне становится грустно.

Я не знаю, что будет с Константином. Я не знаю, куда мы пойдем дальше. Когда думаю о том, что его поймают и потащат обратно в Десмакс, у меня желудок сжимается в узел. А еще понимаю, что если его поймают и запрут за решетку — это будет счастливый конец по сравнению с другими исходами, с которыми он может столкнуться.

Только когда мы оказываемся на полпути к дому, я понимаю, где мы. В детстве с родителями мы были здесь на набережной, тут недалеко родительский дом. Папа любил отдыхать тут на случай, если ему нужно будет быстро вернуться, а мама боялась длительных перелетов, так что для них это было легкое решение.

Я почти говорю ему, что мне знакома эта улица. Не уверена, что мы останавливались именно в этом доме, но точно близко. И тут до меня доходит, что он знает, где мы. Он специально выбрал это место. Хотя он, возможно, и не знает, что я отдыхала здесь в детстве, он хорошо осведомлен о том, как близко живут родители.

И теперь, со всеми сомнениями, с печалью о том, кто он такой, это тяжело давит на меня… Я хочу вернуться домой. Я снова хочу в свою кровать. Я хочу вернуться к тому, кем я была до всего этого: сильной, независимой женщиной, которая знала, чего она хочет и куда идет по жизни.

Но это невозможно. Теперь я не стану прежней.

А правда ли я хочу возвращаться к прошлому?

Дело моей жизни — помогать другим научиться справляться с психическими заболеваниями, научиться справляться с травмами, но сейчас я даже себе не могу помочь.

Склонив головы, мы быстро идем к входной двери. Он проводит пальцем по цифровой панели на двери, и замок открывается с тихим щелчком. Мышцы на его руках напрягаются и выпирают, когда он толкает дверь и жестом приглашает меня войти.

Это современное, роскошное место, безукоризненно чистое, с удобной мебелью, специально предназначенной для комфорта. Я задыхаюсь, когда смотрю в окно на ночное небо, звезды мерцают, как бриллианты.

Я открываю рот, чтобы заговорить с ним, когда он выкрикивает приказ.

— Раздевайся.

Я замираю и отвечаю не сразу.

— У тебя есть тридцать секунд, Клэр, прежде чем я начну считать.

— Считать… что? — спрашиваю я шепотом, одновременно возбужденная и напуганная.

— Сколько еще ударов ты заработала своим непослушанием.

Мне показалось, или его глаза только что вспыхнули?

— Пятнадцать секунд.

У нас недостаточно времени, чтобы думать или планировать. Не сводя с него глаз, я начинаю раздеваться.

Как только ткань моей одежды окутывает ноги, я вижу, как воздействую на него, и понимаю… Я могу вернуть себе контроль. Я просто не пыталась с самого начала.

Я могла бы потребовать, чтобы он отвез меня домой. Я могла бы сбежать. Я не обязана делать то, что он мне сказал. Не нужно было позволять ему вообще прикасаться ко мне.

Мне не нужно было этим наслаждаться.

Когда я стою перед ним в одном лифчике и трусиках, я знаю, что повлияла на него. Его кадык подпрыгивает вверх-вниз, а эрекция отчетливо видна сквозь тесноту брюк. Его зрачки расширяются.

— Так красиво, — бормочет он и добавляет что-то еще на русском.

— Что это значит? — спрашиваю я, мой голос хриплый от возбуждения.

Лукавый блеск загорается в его глазах.

— Я сказал «ахринеть не встать».

— Что это значит?

— По-английски можно сказать «черт возьми».

Мое сердце бешено колотится.

— Оу. Что ж, это лучше, чем… падать и… — я краснею.

— Ты сокровище, Клэр.

— Ох? — спрашиваю я дразнящим тоном. — Тогда почему ты должен наказывать меня?

В один шаг он подходит ко мне. Его пальцы запутались в моих волосах. Я ахаю, когда он дергает, мой рот приоткрывается, боль пронзает кожу головы и покалывает позвоночник. Прежде чем я успеваю прийти в себя, он хватает меня за задницу и притягивает к себе. Я всхлипываю как раз перед тем, как он завладевает моим ртом, прижимаясь губами к моим с особой интенсивностью.

Я прикасаюсь своим языком к его, наслаждаясь низким, сексуальным звуком его рычания. Его рука на моей заднице болезненно сжимается, и все же, каким-то образом, я жажду большего.

— Почему я наказываю тебя? — скрежещет он мне в ухо. — Потому что тебе это чертовски нравится.

— Не правда, — лгу я, качая головой, но не могу сдержать медленную улыбку, которая расползается по моим губам. — Никто не любит, когда его наказывают.

Этот танец мы всегда исполняем, но, в конце концов, мы знаем, где окажемся.

— Ты лжешь, милая, — растягивает он, его акцент усиливается. — Раздвинь ноги и покажи папочке, какая ты мокрая.

Я подчиняюсь так быстро, что он хихикает, глубокий звук тает прямо между моих бедер. Он запускает пальцы за пояс моих трусиков и дразнит меня. Я задыхаюсь, мои ноги дрожат, когда он касается пальцами моих скользких, набухших складок.

— Господи. Такая чертовски мокрая. Я должен еще больше наказать тебя за ложь.

— А если я скажу «нет»? — я не могу удержаться.

— Я бы не стал проверять это, — говорит он предупреждающим тоном, который только заставляет меня дрожать сильнее. — Иди. Закончи раздеваться. Когда я войду, твои ноги будут раздвинуты для меня, и ты перегнешься через край ванны. Погладь себя, пока ждешь, но не смей кончать.