Argumentum ad hominem

Это выглядело нелепым, если не глупым, и все же создавалось впечатление, что Петеру чертовски жаль лишать мир даже того уродливого и смертоносного создания, которое было послано убить меня. Нет, он не сомневался в выбранном способе действий, не собирался отступать. И все же, словно одновременно скорбел о том, что сбирался сделать.

Эта горьковатая приправа, портящая вкус победы, эта крохотная игла меня тоже царапнула. Не слишком больно, скорее досадливо. И тогда я вышла за пределы.

Мне хотелось многое ему сказать. И показать. Разверзнуть объятия, в которых он мог бы найти утешение. Объяснить, что оплакивать стоит лишь тех, кто по-настоящему дорог. Поделиться всем тем, что смогла узнать и накопить за прошедшую жизнь. В конце концов, разделить его одиночество… А взамен получила от ворот поворот.

— Дарли?

Что он там спрашивал-то? А, насчет племянника и моих с ним. Или его со мной. О том, чего нет, в общем.

— Ещё нет. Даже не пробовала. А что? Тебя это сильно напрягает?

— То, как вы постоянно расходитесь по углам ринга? Да, есть такое. Совсем чуть-чуть.

Даже показал пальцами. Левой руки, висящей на перевязи.

Больше это было уже никакой не мерой предосторожности, а чистой перестраховкой, но мы решили… Я решила. Не колыхать больные места так долго, как это возможно. Заодно чуть отсрочить тот прекрасный день, когда…

— Ну, если чуть-чуть, трогать и не стоит. Само рассосется. Со временем.

— Дарли.

Вот чем хороши и одновременно плохи семейные люди? Правильно, наличием этой самой семьи. Добрая, злая, степенная, сумасшедшая — неважно. Правила приличия, насаждаемые обществом, неумолимы: если ты на свете не один, как перст, изволь следовать тексту роли. А писан начисто этот текст был… Ух, наверное, ещё в далеко допотопные времена.

Конечно, есть нюансы. Разный почерк, наклон букв, причуды каллиграфии, наконец. Но в целом, если обременен родственниками, постоянно имеешь их в виду. Даже если это тебя это убивает. Причем, иногда вполне буквально.

А самое мерзкое, что привыкаешь к такому положению вещей. И все разговоры о свободе воли, о праве на самоопределение вплоть до отделения, о том, что птенцы должны вылететь из гнезда… Все это, в сущности, просто разговоры. Для личного успокоения. Или попытка оправдать и оправдаться. Но в глубине души все равно остаются пресловутые угрызения. Насчет того, что где-то когда-то и в чем-то оказался не настолько хорош, насколько хотелось и следовало.

Мои родители давно уже сгинули где-то за Стиксом. Оставив о себе смутные и отрывочные воспоминания, больше по части обид и взаимных претензий. Расставались мы так, что похороны лишь поставили точку в давно опостылевшей пьесе. И все равно, каждый раз, когда во сне или наяву мне видится кто-то из них, я чувствую себя виноватой. Нет, не за то, что чего-то не успела или не сделала: мы никогда не знаем, на что по-настоящему способны. Я украдкой касаюсь уголка глаза именно потому, что все закончилось. И другого шанса уже не будет.

Хорошо, что приступы сентиментальности со мной случаются редко.

А стремление Лео к установлению порядка в наших общих отношениях… Похвально, да. Хотя и утомительно. Потому что дергает. Он. Меня.

— А сам как? Не хочешь попробовать потрясти авторитетом?

Вздохнул, отводя взгляд:

— Он меня не послушает.

— Есть ещё Кэтлин. В качестве рычага влияния.

Взгляд в сторону духовки стал ещё тоскливее:

— И её не послушает.

О чем я и говорю. Чисто по-семейному. И вместе хреново, и врозь никак.

— Ещё кто виднеется на горизонте? Старейшины? Мудрейшины? Если уж тебя так волнует наведение мостов, надо искать подходящего строителя.

— Искать, да…

Сжал пальцы в кулак. Недовольно, может, даже чуть злобно, и все-таки с правой стороны. Демонстративно, но бережно. За что и люблю.

Нет, правда. Спонтанные движения души, они, конечно, прекрасны, особенно если наблюдать со стороны, но в обыденной жизни к собственным силам стоит все же относиться расчетливо.

— Валентин изменит свое мнение. Обязательно.

— Думаешь, росписи в мэрии будет для этого достаточно?

— Это на многое повлияет. Ты станешь членом семьи и…

Положим, вовсе не членом. Ну да ладно, это нюансы.

— К тому же… — подошел и задышал в шею. — Всегда можно обратиться к специалисту. Исключительно для общего блага.

Подразумевается, конечно же, отнюдь не семейная психотерапия, а кое-что покрепче? Хотя…

Звучит разумно, даже целесообразно. Всего и делов-то, что чуть поправить ощущения. Привить рефлексы, так сказать. Звучит, конечно, не слишком человечно, но вреда не приносит, если не борзеть. А там, глядишь, к телесной приятности добавятся добрые воспоминания, и дальше процесс пойдет по накатанной. Это если думать, как Лео. Путешествовать по его карте. Вот только вся беда в том, что мою рисовал какой-то другой Птолемей. Под другими звездами. Которые казались мне единственно верными в своей значимости, пока рядом с ними не вспыхнуло что-то совсем новое.

Пока не взошло солнце.

И дело даже не в технике. Да, тревожно, что с Валентина мои песни скатываются, как по ледяной горке, что странно и пугающе, но проблема в другом.

Я теперь просто не могу решиться.

То, как рыцарь вышвырнул меня вон, заставило размышлять. Большей частью, о себе. О своих взглядах, принципах, поступках. О прожитой жизни. О том, что видела и чего не хотела замечать. А обрывки всех этих мыслей и ощущений неуклонно и неумолимо складывались в однозначный ответ.

Я оказалась недостойна.

Трудно предположить, отчего и почему. Но свою роль совершенно точно сыграл мой порыв. Моё желание излить объединенную мощь на мир с целью приведения его в порядок. Желание изменять все, до чего смогу дотянуться. По праву сильного, а главное, способного.

Это рыцарю не понравилось. Настолько, что он не стал меня вразумлять или воспитывать, а попросту прогнал прочь. Отправив блуждать в лесу догадок и обид.

Хотя, одну мысль он до меня все-таки донес. Что не надо лезть туда, куда не просят. Вернее, не попросили. С той стороны. И теперь я даже не хочу думать о том, чтобы вторгнуться в чью-то жизнь хоть с благими, хоть с любыми другими намерениями. Если, конечно, меня не позовут.

Но об этом я Лео не расскажу. Не сейчас. Может быть, вовсе никогда.

— Он довольно податлив. И уж точно ничего не заметит поначалу. А потом… Всегда можно извиниться.

Податлив? Ха! Однако в отношении племянника дядю ждут весьма интересные новости. И я даже не откажусь их сообщить лично.

А ещё не откажусь от чего-нибудь если не вкусного, то хотя бы съедобного. Эти двое на кухне торчали полдня, могли что-то и… Ну конечно. Готовка готовкой, а на разделочном столе среди посуды все-таки притаился «домик» планшета.

— Вы хоть что-нибудь накулинарили или все это время пялились в экран?

Лео виновато выдохнул мне в ключицу. Пришлось повернуться, чтобы иметь возможность контролировать дистанцию доступа. И вообще — контролировать.

— Только не говори, что вам понадобился видеорецепт или советы какого-нибудь шефа.

— Вообще-то…

Лицом к лицу увиливать всегда труднее. Особенно когда лишили опоры. Поэтому Лео подумал и благоразумно решил капитулировать:

— Прислали записи с камер наблюдения.

— Того вокзала?

— Да.

Я была против его скорого возвращения к работе. Врачи, как ни странно, тоже, хотя, по словам хирурга, почти ничего не пришлось делать, кроме как просто соединить порванное и нарушенное. Идеально стабилизированный пациент, вот как он выразился. Впервые за всю практику.

Но самым поразительным оказалось другое. Минимальный уровень психосоматических нарушений. Проще говоря, никаких проблем с песенным хозяйством. И это тянуло если не на полноценное чудо божье, то на что-то из деяний святых уж точно.

Песенницы, в массе своей, весьма боязливые создания, постоянно рискующие скатиться из простых страхов в маниакальные. Да, большей частью по поводу дара, но не только. Второй причиной водить близкое знакомство с Фобосом и Деймосом является угроза физических повреждений. Нарушение целостности тела.