Страница 14 из 32
Шелихов загляделся на Степана, не думая, что с дюжим этим мужиком, меченным каленым железом, уже связала его крепкая бечевочка.
За мысом, выступающим далеко в море, глазам открылось коняжское стойбище.
Зимой, когда в ватаге началась цинга и мужики ослабели, из стойбища пришли к Шелихову хасхаки и рассказали, что с соседних островов племена, прознав про болезнь руссов, готовятся к нападению. Но тут же сказали, что их стойбище готово прийти на защиту ватаги и выставить своих воинов.
Сейчас коняги, раскрашенные ради праздника особенно ярко, остановили лодки в прибойной волне и, подняв их, вынесли на гальку. Тут же они подхватили ватажников на руки и потащили к кострам. Все стойбище пело, плясало, било в бубны. Гостей усадили вокруг костров.
Сначала мальчики, тихо ступая, разнесли студеную воду, затем стали подавать жир рыбий и звериный, толкуши китовые и тюленьи, ягоды и коренья. Чаши принимал старший из хасхаков, отведав блюдо, он с поклоном передавал гостю.
После десятой перемены блюд снова обнесли всех студеной водой, и старший хасхак наклонился к Шелихову. Лицо его блестело в свете костра.
— Мы хотели бы пожелать старшему из руссов много охот впереди!
За два года на Кадьяке Григорий Иванович достаточно научился по-коняжски.
— Луна взойдет, как истаявшая в половодье льдинка, — щуря глаза в косых разрезах, продолжил хасхак. — Но день ото дня бока ее вновь покруглеют, и она предстанет, как дымчатый песец, который вот-вот в нору принесет щенят. Сколько лун ждать нам до возвращения на остров старшего из руссов?
Шелихов выслушал и задумался, глядя в огонь костра: «Сколько лун? Трудно сказать…» Перед ним отчетливо встали Голиков и Козлов-Угренин, Лебедев и Кох. Он сказал:
— Дух зла коварнее росомахи и свирепее раненой рыси. Ежели он будет знать тропу охотника, то подкараулит и отнимет жизнь. Я не назову дня возвращения, чтобы не указать мою тропу духу зла.
Хасхак опустил глаза и с пониманием покивал головой.
— Ты поступаешь как мудрый и осторожный человек.
Он помолчал и заговорил вновь:
— Старший из руссов! Оставь белую шкурку неизвестного нам зверя, которая передает твои слова через много дней пути. Пусть она скажет всем, что мы под рукой у тебя живем и ты, возвратившись, защитишь нас от злых людей, ежели они вздумают нас обидеть в твое отсутствие.
— Хорошо, — ответил Шелихов, — я оставлю, что ты просишь. Но вы теперь не под моей рукой, а под рукой державы Российской… А это большая сила.
Старший хасхак в знак благодарности склонил голову.
Погода была ветреной, но Шелихов, объявив о дне отплытия, не хотел отменять принятого решения.
Управителем русских поселений Григорий Иванович оставлял Самойлова.
В день отплытия Шелихов проснулся до света и спустился к берегу. Чайки еще не поднялись на крыло, качались на волнах, спрятав головы в оперенье. Галька на берегу была сыра и не гремела, а только глухо шуршала. Море было неспокойно, волны, набегая, падали тяжко, разбиваясь в брызги. Шелихов долго глядел в море, в бесконечную даль. Что-то томило его всю эту ночь, беспокоило.
Из-за горизонта выглянуло солнце, и мрачное серое море вспыхнуло ослепительными красками, заискрилось. Чайки разом снялись с воды. Шелихов неожиданно подумал: «Что ж, я сделал все, что мог!»
Через час началась погрузка на галиот.
Некоторых мужиков на судно вели под руки. Слабы были шибко. Еле лапти волокли. Виски запавшие, бороденки повылезшие клочьями торчат, в разинутых ртах — десны голые. Первое дело для цинги — зубы съесть. Новые-то земли трудно давались. А оно все в жизни так, что дорого — то трудно. Шелихов смотрел, как мужиков на галиот вели, и думал: «Вот они-то попахали. И цену немалую за новые земли заплатили». Но эти еще были живы. А вот за крепостицей, к сопкам поближе, кресты стояли. И тем, кто под ними лежал, на галиот уже не взойти. И их цену за земли новые никаким золотом оплатить невозможно. Нет еще такого золота на земле, которым бы оплачивалась жизнь.
Из здоровых мужиков на галиоте были Степан, Измайлов да Шелихов, ежели в расчет не брать хворь его сердечную. Ну да о том только он и знал, а прочие лишь догадывались. На такую команду в море надежда слабая. И Шелихов полагался лишь на коняг, которых до сорока человек брал с собой на галиот. По приходе на Большую землю хотел определить их учиться, а пока вот в деле показать они должны были себя.
Чиновники в Коммерц-коллегии, когда их спрашивали, что в ящиках и рогожах, многозначительно вздергивали брови. Ничего иного от них добиться было нельзя. А ящики все везли и везли, вносили в залу с осторожностью. Дверь запирали на замок. Кстати, ящики не разбирали, рогож не разворачивали, так что чиновники и сами не знали, что в них скрывалось.
В зал с таинственными сими предметами Федор Федорович проводил президента Коммерц-коллегии графа Александра Романовича Воронцова. Граф вошел и дверь за собою затворил.
Пробыв в зале более часа, Александр Романович в тот же день испросил аудиенции у императрицы Екатерины. К подъезду коллегии подали знаменитый графский выезд, Какой состоялся разговор у графа в царском дворце, не знал даже Федор Федорович. Однако Александр Романович, возвратившись от императрицы, повелел в коллегия приборку сделать генеральную.
— Ее величество, — сказал, — соизволят быть в коллегии нашей.
Федор Федорович, выслушав графа, едва приметно улыбнулся. Многочисленные поездки его по петербургским домам не пропали втуне.
Крючок судейский, присмотренный Иваном Ларионовичем Голиковым, дело свое выполнял исправно. Ходил он, ходил вокруг Лебедева-Ласточкина и таки вынюхал нужное. Первым делом подкатился к старшему приказчику Ивана Андреевича и разговор начал смирный: то-то, мол, соболя не стало, а о белке не хочется и говорить. Что за мех — рыж, короток, как ежели бы его общипали! Потом заметил, однако, что есть и неплохие меха, особенно которые везут с севера.
— Вот эти-то меха, — сказал крючок, — сейчас людям умным придержать самый резон! За эти меха, по миновении времени, денежки можно взять хорошие!
И попал в точку.
— Я уж третий год, — сказал приказчик, — хозяину своему талдычу, что меха надо придержать.
— Ну и как?
— Придерживаем.
Крючок сообразил: три года купец меха держит, три года людей снаряжает на север, а на какие денежки? Какими шишами платит за меха? Чтобы товары на север сплавить, а потом меха наверх поднять, большие нужны капиталы. А купец не расторговался, и денег у него нет. Но все же взял он их где-то. Где?
Пахнуло паленым. Знал он, где купцы деньги берут, когда нужда приходит. По этой части в Иркутске были мастаки; ну, например, Маркел Пафнутьич. Деньги в рост дает под вексельки. Или другой — Агафон Фирсанович. Тоже вексельками баловался.
К этим-то двум и бросился крючок судейский. А уже от них явился к Ивану Ларионовичу.
Так, мол, и так, вексельки сам видел, щупал и, полагаю, скупить их надо. У Ивана Андреевича с деньжонками сейчас негусто и ежели вексельки к оплате предъявить, все амбары его вычистить под метлу можно.
— Сейчас скупать вексельки-то или погодим?
— Скупай. Чего годить!
Вот так петельку на шею Ивану Андреевичу и накинули. Осталось только потянуть веревочку.
Первым камчатскую землю увидел Герасим Измайлов. Толкнув стоящего рядом Шелихова, он передал ему зрительную трубу.
По галиоту пронеслось:
— Земля, земля!
Мужики полезли на палубу. Даже те поднялись, кто весь путь от Кадьяка не вставал от слабости.
— Да где она, земля-то?
— Вона, вона, али не видишь?
— Точно, братцы, земля!
— Земля, земля! — словно стон прошел по галиоту.
— Григорий Иванович, а нам на якорь бы надо стать. Водички навозить. Наша-то стухла, — проглотив сладкий комок, сказал Измайлов.
И мужики зашумели: