Комсомолец. Часть 2

Глава 33

Пушкинский парк в тысяча девятьсот семидесятом году показался мне едва ли ни родным местом. Он в точности походил на себя из будущего. Все те же узкие извилистые аллеи, по которым я прогуливался в девяностых (и позже — под руку с Людмилой Сергеевной). Та же тишина: с наступлением темноты умолкли даже птицы. Похожие деревья (сейчас голые, лишь припорошенные снегом): возможно, предки тех, кого я видел в другие времена, или же попросту их размеры не изменились со временем. «Или твой рост, Димочка изменился, — напомнил я сам себе. — И смотришь ты теперь на парк не с прежней двухметровой высоты».

Шёл по безлюдному парку, всё больше недоумевая по поводу того, что именно сегодня понадобится здесь Свете Пимочкиной. Не видел ни парочек, что могли бы сейчас прогуливаться в полумраке (исправные фонари в этом времени были редким явлением не только в парках). Ни мамаш с колясками (те если и бродили здесь, то при свете дня). Не заметил и патрулей народной дружины (вот уж кому тут было самое место), которым здесь следовало оберегать подобных мне редких прохожих от хулиганов (и от маньяков). Не встретил и собачников (сейчас домашних псов в Зареченске проживало в десятки раз меньше, чем будет их тут лет через тридцать).

Шёл я налегке — без чемодана и прочих вещиц, что обычно прихватывал с собой на свидания с маньяками. Кутался в новое пальто, на котором пестрел позабытым Авериным в общежитии шарф (шарф будет его взносом в дело спасения комсорга). В кроличьей шапке — не в будёновке. В этот раз я решил не надевать свой супергеройский костюм, оставил оба суконных шлема в общежитии (старый спрятал в чемодан, а подарок Пимочкиной хранил на видном месте в шкафу). Так же как и не взял с собой обрез — если сегодня в своё тело вернётся настоящий Комсомолец, то ему не придётся объяснять, почему он прогуливался по парку с огнестрельным оружием.

План засады я составил ещё в прошлом году — с того времени он не претерпел изменений. Я не ходил на рекогносцировку, как перед охотой на Горьковского душителя. Потому что знал: памятник Александру Сергеевичу Пушкину стоял на том же месте, что и в будущем. А что бы ни росло вокруг него в этом времени — на мою задумку это почти не повлияет. Потому что лучшего места для засады, чем притаиться за памятником я не представлял. Разве что выстроил бы избу из снега, затаился в ней. Но не видел смысла в подобном строительстве: сгодится и каменный постамент с бюстом Великого поэта.

Пимочкину убили (попытаются убить) рядом с памятником. Об этом говорила Людмила Сергеевна. И даже показывала мне точное место, где нашли тело её сестры. Следователь, что вёл дело об убийстве Пимочкиной, утверждал, что Света умерла именно там. Её убили одним ударом — на снегу осталась лужа крови (и молоток). Снегопада в тот день не было (в этом я пока убеждался) — следы почти не замело: ни следов волочения, ни «кровавой дорожки» тогда не нашли. Либо маньяк в тот раз действительно допустил ошибку (не рассчитал силу удара). Либо Светлану Пимочкину и не собирались насиловать — только убить (Комсомолец?).

Кудрявая голова поэта возвышалась над утоптанной тропой-тротуаром в том самом месте, где я и рассчитывал её обнаружить. В окружении выглядывавших из сугробов скамеек (в этом времени их на зиму из парка не убирали). Всё же Людмила Сергеевна меня не обманула: с двадцать пятого января тысяча девятьсот семидесятого года и до моей последней встречи с Гомоновой в Пушкинском парке мало что изменилось — не сменил прописку и памятник. Я кивнул Пушкину, словно старому приятелю. Не обиделся, что Александр Сергеевич мой жест проигнорировал: в этом времени моё присутствие игнорировали всё чаще — я стал к этому привыкать.

Около памятника увидел небольшую почти очищенную от снега площадку. Дворник убрал с неё сугробы либо утром, либо днём. Но к вечеру площадку перед бюстом Пушкина всё же припорошило — ровно настолько, чтобы каждый, проходивший по ней, оставлял там свои следы. «Маньяку тут будет удобно расправиться со Светой Пимочкиной, — подумал я. — Не придётся убивать её на узкой тропинке». Если комсоргу назначили встречу у памятника, то томиться в ожидании она будет именно на этой площадке: более удобного места я поблизости не видел. Неподалёку от каменного поэта даже светил фонарь!

Я вновь усомнился, что Света могла прийти сюда просто на вечернюю прогулку. Нынешний Пушкинский парк — не самое приятное время для отдыха одиноких комсомолок. Такой вывод я сделал, глядя на окутанные полумраком аллеи. Приходить сюда вечером следовало либо для того, чтобы выгулять собаку (лучше — бойцовской породы, с которой не так страшно было бы девицам вышагивать мимо тёмных деревьев), либо на встречу с любовником (тут некому будет уличить молодёжь в аморальном поведении). «А ещё здесь неплохо охотиться на маньяков, — подумал я. — Стоило всё же прихватить обрез — на всякий случай».

Прикинул, что свет фонаря едва дотягивался до памятника — пространство за Пушкиным окутывал полумрак. Этим обстоятельством я и собирался воспользоваться. Я и раньше планировал использовать для засады место за постаментом. Теперь же убедился: оно действительно идеально подходило для моей цели. Со светлого островка около памятника что-либо рассмотреть в темноте не получится (если не буду мельтешить на фоне снежного покрова). А вот для меня площадка под фонарём будет, как на ладони. Главное, чтобы моё место засады не приглянулось и маньяку. Но я всё же думал, что тот не станет прятаться — изобразит случайного прохожего.

Я взглянул на часы. Людмила Сергеевна говорила, что Света покинула дом в начале одиннадцатого. Идти от её дома до парка — минут сорок. Получалось, что до появления Пимочкиной мне куковать наедине с памятником ещё несколько часов. «Ты ждал этого дня почти пять месяцев, — сказал я сам себе. — Подождёшь и ещё несколько часиков. Свежий воздух, пусть и излишне прохладный — пойдёт тебе на пользу, Димочка. Прочистит тебе мозги. Чтобы в следующий раз ты не умничал, а всё же прихватил с собой нормальное оружие — не только эту никчёмную железку. Если какой-нибудь следующий раз для тебя всё же будет».