Комсомолец. Часть 2

Проблемы намечались не с предметами. А с преподавателем по высшей математике. Феликс внёс меня в свой чёрный список; и вычёркивать из него не намеревался. Каждая практическая работа выливалась для меня в очередной конфликт с козлобородым доцентом. Я перестал сдавать выполненные работы первым — но Попеленский всё равно доставал мои работы из общей кучи, демонстративно перечёркивал их и громко объявлял, что «Усик — бэздарь». Говорил, что мне следует искать себе место в училище, потому что в институте таким бездарностям, как я, не место; уверял: зачёт ему я в конце года не сдам.

Поначалу я относился к выходкам Феликса с иронией. Потому что видел: мои знания по предмету значительно превосходили уровень, достаточный для обычного первокурсника. Задачки Феликса я решал едва ли не в уме. Ни одно из заданий в практических работах по вышке, что давал нам доцент, не вызвало у меня даже временных затруднений — я относился к ним, как к примерам для первоклассников. Справлялся с решениями за десятую часть отведённого на решение времени. Но вновь и вновь видел, как Виктор Феликсович решительно перечёркивал мою работу и громогласно объявлял: «Бэздарь!»

Мои «тёрки» с доцентом вскоре стали привычным делом. Я не пытался спорить с преподавателем: видел бесполезность подобного действа. Феликс наслаждался своими выходками (мне казалось: он с радостью спешил на занятия к нашей группе, потому что предвкушал, как снова перечеркнёт работу Усика). И получал едва ли не физическое удовольствие, вновь и вновь выкрикивая мне в лицо своё «бэздарь». Я поначалу усмехался в лицо доценту. Потом перестал реагировать на его действие. Но очередная забракованная Попеленским работа всё же пошатнула мою уверенность в своих знаниях.

Я выдернул из рук доцента свою перечёркнутую самостоятельную. И прогулялся на кафедру высшей математики — только лишь для того, чтобы выяснить: действительно ли мои знания столь хороши, как мне казалось (или Феликс всё же прав — я всего лишь самоуверенный бездарь). Вошёл в пропахшую табачным дымом комнату, увидел там двух увлечённых беседой преподавателей (учёные мужи обсуждали не статьи иностранных коллег в научных журналах и не проблемы, стоявшие перед советской интеллигенцией на пути строительства коммунизма — они выясняли, как раздобыть к новогоднему столу мандарины).

— Прошу прощения, что помешал, — сказал я, привлекая к себе внимание учёных. — Виктор Феликсович велел мне явиться сюда и отыскать кого-нибудь, кто разбирается в высшей математике.

— Попеленский? — спросил молодой лысый, как моя коленка, преподаватель.

— В высшей математике, говорите? — сказал его коллега — обладатель густой, наполовину седой шевелюры. — Здесь?

Мужчины переглянулись.

— Мы, как я надеюсь… обладаем некоторым набором знаний по математике, — сказал лысый (его лицо показалось мне знакомым: наверняка встречал его в Зареченском институте девяностых годов).

— Будьте любезны, молодой человек, уточните, по какой именно причине Фе… Виктор Феликсович вас к нам направил, — попросил обладатель наполовину поседевшей шевелюры.

Я протянул ему свою перечёркнутую работу по математике.

— Он хотел, чтобы на кафедре мне пояснили: где именно я допустил ошибку.

Лысый изобразил удивление.

— А почему Попеленский не сделал этого сам?

Я развёл руками.

— Виктор Феликсович сказал, что устал разговаривать с бэздарями.

Выделил интонацией букву «э» — скопировал манеру Феликса.

Седоволосый преподаватель недовольно пожевал губы, рассеяно взглянул на тетрадный лист. Чуть отдалил его от лица — попытался что-либо разглядеть на странице. Потянулся к карману (за очками?).

— Позволите, профессор?

Лысый принял из рук коллеги мою самостоятельную работу, пробежался по ней глазами. Вдруг приподнял брови. Взмахнул листом, поморгал, будто настраивал зрение. Вернулся взглядом в начало страницы — просмотрел мою работу уже не так поспешно, как в первый раз. Хмыкнул. Покачал головой. Бросил взгляд на коллегу, будто хотел поделиться с тем интересной информацией или пересказать шутку. Но промолчал — лишь снова хмыкнул. Посмотрел на меня.

— Что не понравилось в вашем решении Виктору Феликсовичу, студент? — спросил он.

— Не знаю, — сказал я. — Он просто объявил его неверным. И направил меня к вам.

— Хм.

— В чём же ошибся молодой человек? — спросил профессор.

Лысый ухмыльнулся.

— Ошибки в его решениях я не увидел, — сказал он. — Да и ответы… кажутся верными.

Пожал плечами.

— Должно быть, мои знания по предмету всё же… недостаточны, чтобы понять претензию Феликса к этой работе, — сказал он.

— Виктора Феликсовича, — поправил молодого коллегу профессор.

Протянул руку.

— Дайте-ка.

Он всё же извлёк из кармана футляр, надел очки.

— Так-с…

Профессор углубился в проверку моей работы. Шевелил губами, будто пытался проговаривать моё решение вслух. Водил по строкам на странице мизинцем левой руки (там у него был длинный, похожий на мини указку ноготь). Мы с лысым молча дожидались его вердикта (я стоял, вытянувшись по струнке — лысый вынул из пачки сигарету, закурил, придвинув к себе наполненную окурками пепельницу). Длинная стрелка на настенных часах в преподавательской комнате монотонно отсчитывала секунды.

— Так-с, — повторил профессор.

Он снял очки, посмотрел сперва на меня — потом на пускавшего в потолок дым лысого.

— Вы оказались правы, коллега, — сказал он. — Наших знаний, действительно, недостаточно, чтобы помочь молодому человеку.

Профессор взглянул мне в лицо.

— Ошибок в вашей работе я не нашёл, — заявил он. — Ваши решения и ответы верные.

Постучал по листу длинным ногтем.

— А почерк — так и вовсе: выше всяких похвал.

Профессор достал из лежавшей на столе пачки «Примы» сигарету — помял её между пальцами.

— Что же касается просьбы Попеленского… — продолжил он. — Могу вам лишь сказать, молодой человек, что он вас направил не на ту кафедру.

Закурил.

— Вам следовало обратиться со своей проблемой на кафедру психологии. Только там вам смогли бы пояснить поступок вашего преподавателя.

— Лучше — на кафедру психиатрии, — сказал лысый, ухмыльнулся.

— Вот только таких кафедр в нашем институте нет, — сказал профессор. — А нам, математикам, сложно понять, что именно Виктору Феликсовичу не понравилось в вашей работе.

Развёл руками.

— И уж тем более, мы с коллегой не сможем объяснить суть его претензий вам.