Страница 18 из 62
– Помните тарантизм? – спросил вдруг Резерфорд. – Средневековое плясовое помешательство?
– Вы про разновидность истерии? Когда люди выстраивались в ряд и заходились в джиттербаге до полного изнеможения?
– Это, скорее, не истерия, а ритмическая экзальтация, и ей до сих пор не нашли удовлетворительного объяснения. Жизнь основана на ритме, как и вся Вселенная, но не будем переходить на космические масштабы; останемся на приземленном уровне новоорлеанского джаза. Почему некоторые мелодии сводят людей с ума? Как вышло, что из-за «Марсельезы» вспыхнула целая революция?
– Ну и как это вышло?
– Одному Богу известно, – пожал плечами Резерфорд. – Однако некоторые фразировки, не обязательно музыкальные, но ритмичные, рифмованные или завязанные на аллитерации, пристают так, что не выкинешь из головы. И… – Тут он умолк и задумался.
– Что? – взглянул на него О’Брайан.
– Дефектная семантика, – наконец ответил Резерфорд. – Любопытно… Вот смотрите, Джерри. В итоге мы забываем песенки вроде «Хат-Сат-Сонг» – то есть от них все-таки можно отделаться. Но что, если составить последовательность фраз с семантическим изъяном, способную навсегда остаться в памяти? Такую, чтобы попытка забыть ее была обречена на неудачу из-за самой структуры текста? Хм… Допустим, вас попросили не упоминать нос Билла Филдса[6]. Вы твердите себе: «Не упоминай нос Филдса». В итоге эти слова теряют всякий смысл, и вы, встретив Филдса, против своей воли скажете: «Добрый день, мистер Нос». Понятно?
– Ну да… как в классическом примере с белой обезьяной. Допустим, вам скажут: «Думай о чем угодно, кроме белой обезьяны». И о чем вы будете думать? Конечно же о ней!
– Вот именно, – расцвел Резерфорд. – В идеальной семантической формулировке, которую невозможно забыть, необходимы два компонента: ритм и зачаток смысла, вынуждающий думать о ее значении. Именно что зачаток, а не смысл в привычном понимании этого слова.
– Хотите составить такой текст?
– Ну да. Если объединить язык, математику и психологию, что-нибудь да получится. Нельзя исключать, что подобный речитатив ненароком сочинили в Средневековье. Отсюда и плясовое помешательство…
– Не нравится мне все это, – поморщился О’Брайан. – Слишком похоже на гипноз.
– Вернее, на самогипноз, причем бессознательный. В том-то и прелесть. Ну-ка, подсаживайтесь. – И Резерфорд потянулся за карандашом.
– Слушай, пап, – сказал Билл, – может, сразу по-немецки сочинить?
О’Брайан с Резерфордом озадаченно переглянулись, и в глазах у обоих зажегся дьявольский огонек.
– По-немецки? – переспросил Резерфорд. – Если мне не изменяет память, вы, Джерри, специализировались на немецком?
– Угу. Да и вы в нем дока. Действительно, можем написать по-немецки – почему бы и нет? Нацистов, наверное, уже тошнит от «Песни Хорста Весселя»[7].
– Что ж, попробуем, – сказал Резерфорд, – чисто… э-э-э… забавы ради. Сперва ритм. Цепляющий ритм, но с рассинхронизацией, дабы избежать монотонности. Пока что обойдемся без мелодии. – Он сделал несколько пометок. – М-да, задачка не из легких. И вряд ли этим текстом заинтересуются в Вашингтоне.
– Мой дядя – сенатор, – вежливо напомнил О’Брайан.
– Да, я в курсе, – сказал сенатор О’Брайан.
– Итак? – Офицер непонимающе смотрел на вскрытый конверт. – Пару недель назад вы вручили мне этот пакет и велели не распечатывать без вашей команды. И что теперь?
– Теперь вы прочитали текст.
– Да, прочитал. Вы поселили пленных нацистов в адиронакскую гостиницу, где заморочили им голову немецкой песенкой, но я в толк не возьму, о чем в ней поется.
– Естественно. Вы не знаете немецкого. И я тоже. Но она прекрасно действует на немцев.
– Судя по рапортам, пленные постоянно напевают ее. И даже пританцовывают.
– На самом деле это не танец, а бессознательная реакция на ритм. Немцы повторяют эту… как ее… семантическую формулировку.
– Перевод у вас есть?
– Конечно. Но в переводе этот текст лишен всякого смысла, а на немецком обретает нужный ритм. Я уже объяснял…
– Знаю, сенатор, знаю. Но у Военного департамента нет времени на пустые теории…
– Я лишь прошу, чтобы эту песенку почаще давали в радиопропаганде. Дикторам придется несладко, но ничего, привыкнут. И нацисты привыкнут, но к тому времени распевка уже нанесет удар по их боевому духу. Распространите текст по радиоточкам союзных сил…
– Вы и правда в это верите?
– Честно говоря, нет. – Сенатор нервно сглотнул. – Но племянник прямо-таки загорелся. Он помогал профессору Резерфорду разрабатывать идеальную формулировку…
– То есть он убедил вас?
– Не совсем. Но постоянно бубнит что-то по-немецки. И Резерфорд тоже. Так или иначе, вреда не будет, и я всецело поддерживаю их начинание.
– Но… – Офицер вгляделся в немецкий текст. – Даже если люди станут напевать некую песенку, что это даст? Какая польза для союзных сил?
– Абер…[8] – сказал Гарбен.
– Никаких «но»! – отрезал вышестоящий офицер по фамилии Эггерт. – Перевернуть деревню вверх дном! По приказу верховного командования завтра там будут расквартированы войска, идущие на Восточный фронт, и надо убедиться, что нигде не спрятано оружие.
– Абер… Мы регулярно ее обыскиваем…
– Значит, обыщите снова, – приказал Эггерт. – Вы же знаете этих поляков. Стоит на минутку отвернуться, и они, черти, достанут автомат из воздуха. Нельзя, чтобы до фюрера дошли тревожные вести. А теперь ступайте. Мне надо закончить донесение, и оно должно быть максимально точным. – Он пролистал стопку бумаг. – Сколько коров и овец, каков предполагаемый урожай… Ах, ступайте же, дайте сосредоточиться. И непременно обыщите деревню.
– Хайль, – угрюмо сказал Гарбен, развернулся и ритмично зашагал к двери, напевая какую-то песенку.
– Капитан Гарбен!
Гарбен остановился.
– Какого черта? Что вы бубните?
– У солдат новая походная песня. Дурацкая, но хорошо запоминается и под нее приятно маршировать.
– Что за песня?
– Бессмыслица. – Гарбен пренебрежительно махнул рукой. – Правой, правой, ефрейтор шагает бравый…
– Знаю, – остановил его Эггерт. – Слышал. Унзинн[9], бред какой-то. Хайль.
Гарбен откликнулся очередным «хайль» и удалился, шевеля губами, а Эггерт, щурясь в скверном освещении, склонился над донесением. Десяток тощих бычков, коровы, у которых не молоко, а одно название… Хм. И с зерном ситуация не лучше. Что они вообще едят, эти поляки? Наверное, одну рыбу. Например, семгу… Кстати, из семги можно приготовить множество питательных блюд, разве нет? С чего бы им голодать, если есть семга? Или ее недостаточно?
Но почему именно семга? Неужели она заходит в здешние реки? Быть может, другой рыбы здесь не водится? Весьма странно… Или дело в том, что семги на ужин нажарила
Усилием воли Эггерт отбросил пустые размышления и вернулся к донесению. Итак, зерно…
6
Уильям Клод Филдс – американский актер, страдавший от ринофимы (т. н. винного носа, или носа Филдса).
7
Гимн Национал-социалистической немецкой рабочей партии.
8
Но (нем. aber).
9
Ерунда (нем. unzi