Похитители бриллиантов

– Так! Вот тебе еще один перепуганный!..

– Можешь смеяться сколько угодно, ведь тебе-то организм позволяет поплевывать на все предчувствия такого рода! А мы, южане, народ нервный, и от иных переживаний нам бывает не так легко отделаться. Взгляни на эту гигантскую мимозу, под которой мы лежим. Ты не находишь, что есть что-то общее между чувствительностью ее нежно-зеленой листвы к разным метеорологическим влияниям и моей душой, которую терзают таинственные ночные сновидения?

– Знаешь, у тебя получается какая-то смесь метафизики с ботаникой, и я ничего не понимаю.

– Сейчас объясню. Еще вчера это прекрасное дерево было величественным и пышным. Его ветви смело поднимались вверх, к небу, и нежные листья сладострастно принимали поцелуи солнца. А сегодня оно выглядит больным, ветви обвисли, листья свернулись – короче, больное дерево.

– Да ведь приближается гроза. И меня уже мучает мой застарелый ревматизм, а ведь я-то далеко не мимоза.

– Значит, ты допускаешь, что растение может заранее, за несколько дней или часов, предчувствовать приближение разных явлений природы? А человек, человеческая мысль не может, по-твоему, предчувствовать катастрофу?

– Конечно не может! Не будем смешивать причину со следствием. Мимоза съеживается оттого, что воздух насыщен электричеством. А твой разум поразило…

– Мой разум поразило то, что он видел во сне, и он чувствует – или ему кажется, что он чувствует, – приближение опасности.

– Да, но атмосферное электричество и гроза – вещи вполне реальные, а твоя опасность вымышленная.

– Этого ты не знаешь!..

– Ты просто болен, друг мой. У тебя лихорадка, вот ты и несешь какую-то околесицу.

– Да нет же! Заметь, все у нас в экспедиции пошло плохо с самого начала.

– Вот уж чего бы я не сказал! Правда, у нас были приключения, и довольно-таки сложные, но ведь мы очень хорошо выпутались из всех бед. И мы все-таки хоть и потихоньку, а приближаемся к цели нашего путешествия.

– Я не об этом говорю. Со мной однажды случилась неприятность. Я не хотел тебе даже и рассказывать, но сегодня она мне как-то очень уж отчетливо припомнилась, и все из-за этих ночных сновидений. Когда мы уходили из Нельсонс-Фонтейна, я потерял медальон с портретом Анны. Не знаю, где, в каком именно месте и в какую минуту я его потерял. Возможно, когда мы были в фургоне у того торговца. Так или иначе, но на другой день, когда я захотел взглянуть на портрет моей любимой – украдкой, поскольку любовь моя скромна, – я увидел, что цепочка оборвана, а медальона нет.

– Конечно, – мягко сказал Александр, – это большая потеря, я не буду спорить. Однако, дорогой мой Альбер, ты потерял только портрет. А ведь оригинал остался, и он возместит тебе твою потерю. Конечно, это досадно и грустно, но ведь эта беда поправима, и с ней можно примириться.

– Я и примирился. Не ребенок же я, черт возьми! Однако поверь, несмотря на все успокоительные слова, которые мне подсказывает рассудок, я не могу побороть мрачные предчувствия в отношении Анны.

– Вполне естественный результат разлуки.

– Хочу так думать. Но сегодня ночью я видел Анну. Она умоляла помочь ей, у нее был такой душераздирающий голос, она так страшно кричала, что я проснулся весь в поту. Я был как сумасшедший. У меня стучало в висках, теснило в груди… И тут появляется Жозеф, и у него тоже расстроенный вид. Оказывается, что ровно в ту же самую минуту ему тоже привиделась Анна в каком-то отчаянном положении. Но что это с тобой? Ты так побледнел…

– Ничего. Это со мной бывает… Нервы… – ответил Александр и подумал про себя: «А вдруг они правы? Я не знаю госпожи Анны де Вильрож. Но она жена моего названого брата, и я люблю ее, как сестру. А ведь и мне приснилось, что она переживает страшные затруднения и зовет на помощь…» – Другу же своему он сказал: – Дорогой мой, твоей жене ничто не грозит. Она живет со своим отцом в большом городе, и у нее не может быть иных забот, кроме самых обычных, свойственных для цивилизованной жизни. А что касается нас, то мы должны выполнить определенную задачу. Нам нельзя быть малодушными, надо идти вперед и вперед. Пустыня иногда действует расслабляюще на самых закаленных людей, но это проходит. А мы целых два дня ничего не делаем. Да еще такие переживания. Конечно, это тоже повлияло. Но пора седлать коней и отправляться в путь. Сутки в пути по направлению к тайнику, где лежат сокровища кафрских королей, – и все будет забыто.

– Я, кстати, хотел тебе сказать по этому поводу два слова, пока мы одни.

– Пожалуйста! Его преподобие успешно сбывает свой запас проповедей, а мастер Виль ему помогает, как будто он всю жизнь ничем другим не занимался. Говори, мы с Жозефом слушаем.

– Надо было бы еще раз и самым тщательным образом просмотреть карту.

– Мне это не нужно, я твердо полагаюсь на свою память. У меня в голове все очертания местности: и базальтовая стрелка, и весь островок, расположенный у порогов, и три акации. Все это я могу воспроизвести по памяти.

– А ты, Жозеф?

– Ну, знаете, у меня для таких вещей голова неподходящая! Вот если бы я там разок побывал, то уж второй раз нашел бы это место с завязанными глазами. Вы вперед идите, а я уж пойду за вами по пятам. Покажите мне место издали. Если это вершина крутой скалы, я взберусь, как ящерица. Если надо нырнуть в соленую или пресную воду – пожалуйста. Если надо пуститься в лес – пожалуйста. В чащобе я сориентируюсь не хуже, чем в каштановых рощах на склонах Мон-Капей. В болото – пожалуйста. По болоту я скольжу еще лучше, чем по снегам Канигу. Но чтобы я разбирался в этой черно-белой мазне, в этой тарабарщине, – нет, этого вы от меня не требуйте. Я отказываюсь. Это по вашей части, вас даже латыни учили…

– Ладно, – философски заключил Александр, – ничего не поделаешь. Я вижу, Жозеф относится к топографии враждебно. Тем хуже и для него, и для топографии… Но поскольку мы не имеем в виду расставаться, то это значения не имеет. А теперь послушай моего совета: давай уничтожим эту карту. Бог его знает, что может случиться. Мы можем заболеть, нас могут ранить или захватить в плен, а этот документ не должен попасть в чужие руки.

– Если хотите, – сказал Жозеф, – доверьте его мне. В случае опасности я всегда сумею его уничтожить.

– Точно, это идея! На, возьми. И не забывай, что ты держишь при себе все наше богатство.

Сорок восемь часов, которые были нужны на изготовление хопо – огромной туземной ловушки, в которую должны были попасть звери после облавы, – истекли.

Депутация от бушменов пришла в полной военной форме официально пригласить французов. Охота должна была скоро начаться.

Его преподобие и мастер Виль были поглощены своим благочестивым занятием и снова изъявили желание остаться в краале. Александр, Альбер и Жозеф были готовы в одну минуту и пошли с бушменами, которые должны были расставить их на хорошие места и позаботиться обо всех их нуждах.

Участие в такой грандиозной облаве, в которой наши три француза могли бы увидеть южноафриканскую фауну во всем ее разнообразии, конечно, весьма привлекало этих трех заядлых охотников, но они все же не могли подавить тяжелые воспоминания, оставленные ночным кошмаром и последующим разговором.

Особенно был расстроен Жозеф. Его напускная веселость никого не обманывала, и славный малый решил не упускать своих спутников из виду, боясь, как бы с ними не случилось какой-нибудь беды.

Покуда приглашенные на охоту загонщики из соседних племен уходили далеко, на свои места, бушмены, счастливые, как дети, показывали своим новым друзьям хопо, и французы без долгих объяснений поняли его незатейливое устройство.

Представьте себе два частокола вышиной в два метра. Колья перевязаны лианами и крепко сидят в земле. Каждый такой частокол имеет от трех до четырех километров в длину и ни малейшей щели. Они поставлены в долине и почти сходятся под острым углом, в форме колоссальной латинской буквы V. Расстояние между свободными концами равно длине одной из сторон угла. Эти стороны, однако, не сходятся и угла не образуют. Недалеко от точки, где могло бы произойти скрещение, они начинают идти параллельно, на расстоянии метров двадцати один от другого. Так образуется коридор длиной шестьдесят-семьдесят метров. Он заканчивается ямой размером примерно двадцать квадратных метров и глубиной в четыре. На краях ямы, с той стороны, откуда звери должны появиться, и на противоположной стороне, там, куда они попытаются бежать, лежат поваленные деревья, так что всякая попытка к бегству становится невозможной. Яму прикрывает легкий настил из прутьев, замаскированный травой и листьями, и в нее неизбежно сваливается каждое животное, которое попадает между частоколами.