Страница 27 из 43
На закате сезона я наконец уломал Фреда Кокера устроить мне чисто рыбацкую фрахтовку, и она скисла, как скисает дешевое вино: меня наняли двое обрюзгших немцев, промышленников с лишним весом и толстухами-женами, изнемогавшими под гнетом бриллиантов. Я пахал как проклятый и вывел обоих клиентов на рыбу.
В первый раз это был хороший черный марлин, но рыбак поторопился поджать фрикционный тормоз и застопорил катушку, когда рыба, не истратив сил, еще тянула как сумасшедшая – так, что оторвала толстый немецкий зад от рыбацкого кресла. Прежде чем я успел разблокировать катушку, фибергласовое удилище сломалось о планшир, будто спичка, – а оно, между прочим, обошлось мне в триста долларов.
Второй, упустив двух достойных рыбин, три часа пыхтел и потел над детенышем синего марлина. Когда наконец вывел его под багор, я с трудом заставил себя вонзить сталь в рыбью грудь, и мне было так стыдно, что я даже не стал подвешивать трофей на Адмиралтейской. Фотографии мы сделали на борту «Танцующей», и я тайком доставил добычу на берег, завернув ее в парусину: мне, как и Фреду Кокеру, тоже необходимо следить за репутацией. Немецкий промышленник, однако, остался в таком восторге от своего мастерства, что сунул мне в алчную лапу пятьсот премиальных долларов. Я же соврал на всю тысячу, сообщив ему, что этот марлин – само великолепие, потому что всегда стараюсь отрабатывать свой гонорар. Ну а затем южный ветер сменился северным, температура воды в проливе упала на четыре градуса, и рыба ушла. Десять дней мы ходили охотиться на север, но все закончилось: очередной сезон остался позади.
Мы сняли и почистили рыбацкое хозяйство, покрыли его толстым слоем смазки и убрали на хранение. Я отогнал «Танцующую» на сухую стоянку у станции «Шелл», где мы отмыли корпус и сменили временные заплатки на повреждениях, полученных у Артиллерийского рифа, накрасили его до блеска, а когда моя красавица вновь засверкала и заискрилась, спустили ее на воду и поставили на прикол, после чего сонными мухами взялись за надводную часть: сняли лак, зашкурили, вновь покрыли лаком и проверили электросистему – где-то перепаяли контакт, а где-то заменили проводку.
Я никуда не спешил. Следующие клиенты – экспедиция морских биологов из канадского университета – прибывали только через три недели.
Тем временем днем стало прохладнее, и ко мне вернулось старое доброе здоровье – что душевное, что физическое. Я ужинал в резиденции губернатора – иной раз каждую неделю, и меня всегда заставляли повторить рассказ о перестрелке с Мейтерсоном и Гаттри. Президент Бидль, заучивший эту историю наизусть, поправлял меня, когда я забывал ту или иную подробность, а в конце неизменно восклицал: «Покажите нам шрам, мистер Гарри!» – и мне приходилось расстегивать накрахмаленную сорочку прямо за накрытым столом.
Дни проходили в приятной праздности. Островная жизнь мирно шествовала мимо. Питер Дейли так и не вернулся на Сент-Мэри. Через полтора месяца Уолли Эндрюса повысили до исполняющего обязанности инспектора и начальника полицейских сил, и он, вступив в должность, первым делом вернул мне автомат.
Пряности этим спокойным временам добавлял мой потаенный приключенческий зуд. Я знал, что однажды, причем совсем скоро, вернусь к острову Большой Чайки и незаконченному делу, ожидавшему меня на прозрачном мелководье, и поддразнивал себя этим знанием.
Однажды в пятницу вечером мы с командой собрались в баре «Лорд Нельсон», чтобы подбить итоги трудовой недели. С нами была Джудит, сменившая ту ораву, что обычно окружала Анджело по пятничным вечерам. Общение с Джудит шло Анджело на пользу, и он уже не допивался до свинского состояния.
Мы же с Чабби только что затянули первый за вечер дуэт и держались в пределах нескольких тактов друг от друга, когда на соседний стул скользнула Мэрион.
Одной рукой я обнял ее за плечи, а другой держал кружку у ее губ, пока она жадно пила, но из-за этой помехи еще сильнее обогнал Чабби в нашей с ним песне.
Мэрион работала в «Хилтоне» на коммутаторе. Милая кроха с привлекательным курносым личиком, волосы прямые, черные и очень длинные. Это на ней Майк Гаттри оттачивал недавно свое боксерское мастерство.
Когда мы с Чабби кое-как добрались до конца припева, Мэрион сообщила:
– Мистер Гарри, вас спрашивает какая-то дама.
– Что за дама?
– В отеле, одна из гостей, прилетела утренним самолетом. И имя ваше знает, и все остальное. Хочет с вами встретиться. Я пообещала, что вечером найду вас и все расскажу.
– Как она выглядит? – не без интереса спросил я.
– Красивая, мистер Гарри. Настоящая леди.
– Мой типаж, – согласился я и заказал пинту для Мэрион.
– Вы разве не пойдете к ней прямо сейчас?
– Когда ты рядом, Мэрион, все красавицы на свете подождут до утра.
– Ох, мистер Гарри, вы сущий дьявол! – хихикнула она и придвинулась ближе.
– Гарри, – подал голос Чабби с другой стороны стола, – я тебе сейчас такое скажу, чего никогда еще не говорил. – Надолго приложился к кружке и продолжил, а глаза его утопали в сентиментальных слезах. – Уважаю я тебя, Гарри. Люблю сильнее, чем брата родного люблю.
Я пришел в «Хилтон» за пару минут до полудня. Мэрион, не сняв с шеи наушников, выбежала мне навстречу из каморки за администраторской стойкой и указала в другую сторону огромного фойе, выдержанного в псевдогавайском стиле.
– Она ждет вас на террасе. Леди в желтом бикини, блондинка.
Леди читала журнал в раскладном пляжном шезлонге, лежа на животе – соответственно, ко мне спиной, – и сперва я увидел лишь густую копну блестящих волос, взбитых львиной гривой и ниспадающих глянцевым золотым каскадом.
Услышав мои шаги, она посмотрела по сторонам, сдвинула на лоб солнечные очки, встала передо мной, и я понял, что дамочка совсем крохотная, мне по грудь. Столь же миниатюрное бикини являло взору гладкий плоский живот с глубоким пупком, крепкие и слегка загорелые плечи, аккуратную грудь и приятную талию. Очаровательные ножки оканчивались маленькими стопами в открытых сандалиях, а ногти были окрашены в ярко-красный цвет, под стать длинным ногтям на руках. Она пригладила волосы, и я заметил, что кисти у нее тоже маленькие и очень красивые.
На лице серьезный макияж, но нанесенный с редким мастерством: кожа светится перламутром, губы едва подкрашены, на щеках вполне уместный румянец. Длинные черные искусственные ресницы, веки подведены так, чтобы глаза приобрели экзотический восточный колорит…
«Гарри, дёру!» – истошно завопил внутренний голос, и я чуть было не послушался. Мне неплохо знакомы подобные леди, я не раз встречал на жизненном пути таких представительниц кошачьего племени и в подтверждение своих слов могу предъявить шрамы – что на душе, что на теле. Однако всем известно, что если уж Старина Гарри спустил портки, то начатого не бросит.
Поэтому я отважно шагнул вперед, прищурился и изогнул губы в улыбке парнишки-хулигана, которая обычно действует на этих дамочек, словно динамит, и представился:
– Здравствуйте, я Гарри Флетчер.
Она рассмотрела меня, начав с ботинок и закончив шестью футами четырьмя дюймами выше. Потом задержала задумчивый взгляд на моем лице, надула нижнюю губку и ответила хриплым, еле слышным и тщательно отрепетированным голосом:
– Здравствуйте. Я Шерри Норт, сестра Джимми Норта.
Вечером мы расположились у меня на веранде. Жара спала, а над пальмами вспыхивала и тускнела завораживающая пиротехника заката.
Шерри Норт пила «Пиммс № 1» со льдом и фруктами – мой особый коктейль, предназначенный для соблазнения дам. На ней была туника из какой-то воздушной материи, сквозь которую, когда она стояла у перил спиной к закату, просвечивали призрачные очертания ее тела. Я никак не мог понять, есть ли под туникой что-нибудь еще. Эти размышления – да позвякивание льда в ее бокале – мешали мне сосредоточиться на письме, представленном среди прочих рекомендаций: письме от Джимми Норта, написанном за несколько дней до его смерти. Я узнал и почерк, и построение фраз, характерное для этого неглупого и энергичного парня. Совладав с собой, я углубился в чтение, позабыл о гостье и растворился в воспоминаниях. Письмо оказалось длинное, переполненное эмоциями, словно адресованное близкому другу, с завуалированными отсылками к предприятию Джимми и его успешной развязке, с монологами о будущем, где не будет ничего, кроме богатства, веселья и других приятных вещей.