Страница 11 из 43
Гаттри по-прежнему сидел в рыбацком кресле.
– Что такое, начальник? Заскучал без девочки? – заботливо спросил я. – Оно и понятно, лупцевать тут некого.
Он задумчиво прищурился, пытаясь сообразить, откуда мне известно о вчерашнем.
– Длинный у тебя язык, Брюс. Когда-нибудь подрежут.
Убивая время, мы то и дело обменивались подобными любезностями, но старались не повышать градус беседы. Наконец, когда на берегу появились две подвижные и голосистые фигурки, я снялся с якоря и поплыл их забирать.
Едва взобравшись на борт, они крикнули Гаттри и ушли на переднюю палубу, где устроили очередной сеанс групповой терапии. Все сильно волновались, но Джимми – сильнее остальных: жестикулировал, показывал на проток, говорил тихо, но жарко и убедительно. В кои-то веки все трое пришли к согласию, но к тому времени, как они договорили, нам оставался один лишь час солнечного света. Мейтерсон настаивал, чтобы мы и вечером продолжили наши изыскания, но я ответил решительным отказом: не было никакого желания ерзать тут по темноте, да еще во время отлива.
Твердой рукой я отвел «Танцующую» к безопасной бухте по другую сторону пролива, и к тому времени, как солнце ушло за пылающий горизонт, моя красавица уже мирно стояла на двух тяжелых якорях, а я сидел на мостике, наслаждаясь последними мгновениями дня и первым вечерним скотчем. Из каюты у меня под ногами доносился беспрестанный ропот: кто-то высказывал предположения, а потом вся троица их обсуждала. Я не обращал на них внимания, даже к вентилятору не стал подсаживаться, но потом в ушах у меня зазвенели первые москиты-разведчики, я спустился вниз, и в каюте тут же иссякли темы для разговоров.
Опрокинув второй стаканчик, я подал рагу из моллюсков с печеным ямсом и ананасовым салатом, и все молча сосредоточились на еде.
– Вот это да! – наконец выдохнул Джимми. – Даже сестра так не умеет.
Я ответил ему усмешкой. Наш юный Джеймс оказался гурманом. Что греха таить, в кулинарии я силен и очень этим горжусь.
Проснулся я за полночь и вышел проверить якоря. Они держались как влитые, и я остался на палубе полюбоваться луной.
На «Танцующую» снизошла великая ночная тишь, разве что перешептывалась с бортом легкая зыбь, а вдали погромыхивал прибой: громадные валы, накатывая с океана, разбивались о коралловые выступы Артиллерийского рифа на гром и белые брызги. Меткое название: от глухих ударов, в точности похожих на размеренные орудийные залпы, содрогался весь организм.
Луна омывала пролив мерцающим серебром, подсвечивая лысые макушки Дедов, и те сияли, как слоновая кость, а между ними вздымались из лагунных вод ночные туманы и корчились, словно души обреченных на вечные муки.
Вдруг я уловил за спиной шорох и развернулся. Гаттри подошел беззвучно, как скрадывающий добычу леопард. На нем не было ничего, кроме тесных коротких трусов, тело поджарое, мускулистое и совершенно белое в лунном свете. В опущенной руке у правого бедра он держал свой «сорок пятый», большой и черный. Пару секунд мы смотрели друг на друга, а потом я расслабился.
– Знаешь что, любовь моя? Пора бы тебе успокоиться. Пойми, ты совсем не в моем вкусе, – объяснил ему я, но из-за адреналина в крови голос прозвучал жестковато.
– Когда придет время тебе засадить, Флетчер, я вот что тебе засажу, – усмехнулся он и показал мне пистолет. – Засажу до упора, сынок.
Позавтракали до восхода. Я забрал на мостик кружку кофе и повел «Танцующую» по лагуне к открытому морю. Мейтерсон сидел в каюте, Гаттри лениво развалился в рыбацком кресле, а Джимми стоял рядом, втолковывая мне задачу на сегодняшний день, он был напряжен и, казалось, подрагивал от волнения, словно молодой подружейный пес, учуявший дичь.
– Можно прицельный компас? – попросил он. – Замерю позицию по верхушкам Дедов, а там скажу, что делать дальше.
– Лучше дай мне исходные данные, Джим, а я проложу курс и доставлю вас на место, – предложил я.
– Нет, кэп, давайте сделаем, как я говорю, – грубовато ответил он, и я вспыхнул, не сумев скрыть раздражения:
– Ладно, будь по-твоему. Как погляжу, ты в скаутах до орла дослужился.
Он покраснел, отошел к левому борту и стал рассматривать холмы через визир компаса. Минут десять спустя опять подал голос:
– Можно на пару румбов левее, кэп?
– Запросто, – усмехнулся я, – но тогда налетим на оконечность Артиллерийского рифа и распорем катеру брюхо.
Следующую пару часов мы ощупью пробирались по лабиринту рифов, а потом я вывел «Танцующую» из лагуны в открытое море и развернул так, чтобы подойти к Артиллерийскому с востока.
Мы как будто играли в «холодно-горячо»: Джимми оперировал фразами «теплее», «горячо» и «опять мороз», хотя всего-то и надо было, что сообщить мне два заветных числа – широту и долготу, – после чего я отвел бы «Танцующую» именно в то место, куда он так стремился.
С востока к земле величавой процессией шествовали волны, почуяв отлогое дно, они вырастали, набирались сил, и по мере приближения к внешнему краю рифа «Танцующую» все сильнее бросало из стороны в сторону.
Там, где волна сталкивалась с преградой, гордыня ее сменялась внезапным приступом ярости. Вскипая, вздымаясь исполинскими фонтанами, неукротимый вал обрушивался на коралловый барьер, взрывался, словно пушечный снаряд, и тут же катил обратно в океан, низвергаясь по зловещим черным клыкам и оставляя на них сливочно-белую пену, а навстречу ему, вздыбив громадный гладкий хребет, шла в атаку новая волна.
Следуя указаниям Джимми, я неуклонно продвигался к югу, понемногу сближаясь с рифом, и понимал, что мы уже почти на месте. Парень то и дело щурил глаз, поглядывая сквозь визир компаса то на одного Деда, то на другого.
– Тем же курсом, но помедленнее, кэп! – крикнул он. – Сбросьте скорость, и пускай катер ползет прямо.
Я глянул вперед, на несколько секунд отвлекшись от щетинистых кораллов, и увидел, как накатывает и разбивается следующий вал – по всей линии рифа, за исключением узенькой бреши в пяти сотнях ярдов от нас. Там волна, не теряя прежней формы, устремилась к земле, а справа и слева расплескалась по коралловому барьеру.
Вдруг мне вспомнилась Чаббина похвальба:
«Девятнадцать мне было, когда вытащил своего первого групера из норы в Артиллерийском проломе. Один был, друзья отказались со мной идти, и правильно сделали. Я и сам теперь поумнел, так что больше туда ни ногой».
Артиллерийский пролом, понял я, вот куда мы путь держим, и стал в подробностях вспоминать, что о нем рассказывал Чабби.
«Если идешь с моря за пару часов до прилива, держись по центру прохода, пока не поравняешься со здоровенным шаром старого мозговика по правому борту, – проглядеть его невозможно. Проплывешь как можно ближе, круто заберешь вправо и окажешься в громадной заводи аккурат за линией рифа. Чем ближе ты к ее береговой стороне, дружище, тем лучше…»
Да, теперь мне ясно вспомнилось, как в пабе «Лорд Нельсон» Чабби допился до болтливого настроения и стал хвастать, что он один из немногих, кто бывал в Артиллерийском проломе.
«Никакой якорь там не удержит, стоять только на моторах… Заводь глубокая, дружище, очень глубокая, но групер там крупный, дружище, очень крупный. За день я поднял четыре рыбины, и самая маленькая потянула на триста фунтов. Поднял бы и больше, да время вышло. Из Артиллерийского пролома надобно выходить через час после прилива, не позже – воду оттуда высасывает так, словно весь чертов океан ее цепями тянет. Выходишь так же, как входил, разве что молишься чуть жарче, потому что на борту у тебя тонна рыбы, а воды под килем на десять футов меньше. Есть еще один выход, через лагуну позади рифа, но о нем я вообще говорить не хочу. Разок попробовал, на всю жизнь хватило».
Ну а теперь Джимми уверенно вел нас в самый центр пролома.
– Все, конечная, дальше катер не идет! – крикнул я, открыл дроссельные заслонки и крутанул штурвал, чтобы сперва как следует развернуться, а потом уже дать отпор возмущенному Джимми.