Привычка ненавидеть

Скулит. Он крепко жмурится и скулит, когда я подношу к его шее тлеющую сигарету, а меня это чертовски веселит. Я выдыхаю ему в рожу дым вместе с желанием убивать.

— Свалил, — говорю негромко одновременно с тем, как его живот надрывается утробным звуком.

— Да, только можно я…

Покусится на мою уборную?

— Нет. Не буду повторять дважды. Три, два…

На «один» тот подрывается и с пробуксовкой рвет со старта. Я тушу истлевший окурок прямо об коробку и прячу в карман. Мне почти смешно наблюдать, как он стонет, схватившись за живот, выгибается, пока лезет в тачку.

Что ж, возможно, он не отмоет ее никогда.

— Ну ты и бес! — вывалившись на улицу, толкает меня плечом Дэн и хохочет громом на весь район. Он на свой страх и риск лохматит мне волосы, а затем с топотом и выпученными глазами заводит хаку — ритуальный танец игроков в регби, который на первый взгляд больше напоминает шабаш заокеанских ведьм.

Через минуту, агрессивно размахивая руками и подвывая Книжнику, во дворе беснуются уже все. В домах напротив загорается свет, откуда-то даже обещают вызвать полицию, если не прекратим, но честно — мне давно насрать. Если они и хотят забрать кого-то в обезьянник, пусть заглянут в соседнюю дверь.

Вдоволь наржавшись, я даю победный клич, и действо сворачивается. Мужики ревут во весь голос, заливают смех пивом и собираются зайти в дом, когда кто-то из них неожиданно выдает:

— Мне кажется или это Ланская?

— Да ну, Бес! Твоя подруга идет! — рискует Мир здоровьем.

Я почти лениво поворачиваю голову, и меня замыкает. Потому что я и правда вижу, как из-за угла выруливает соседка. С кривым хвостом и в пижаме. Я специально бросаю взгляд на часы и не понимаю, что она забыла на улице в два часа ночи. А та обнимает себя, спешит так, что спотыкается раз и два, и почти тормозит, когда видит нашу толпу. Медлит, но глаз не отводит. А парни заводятся, кричат ей, чтобы шла к нам.

— Слушай, — закинув руку мне на плечо и после моего взгляда убрав ее, говорит Остроумов на ухо, — а ты не думал, отомстить ее папаше другим способом?

— Другим — это каким? — Я все еще наблюдаю издалека, как эта дура настырно приближается к дому, гордо задрав подбородок. Конечно, капюшона же нет, чтобы спрятаться.

Походка уверенная, взгляд прямой, губы плотно сжаты, а с ее растянутой серой майки на меня пялится огромная пучеглазая сова.

Нет, ну она это серьезно?

— Если ее папашу нельзя посадить, может, просто размазать его?

— Ты можешь говорить прямо, а не загадками, как гребаный Йода? — я теряю терпение, а Савва играет бровями, как будто я ему телка, которая флиртует с ним.

Бесит, зарываться стал.

— Трахни ее и брось, раз ей так нравятся члены.

— Ты реально веришь бреду, который он нес?

— Да вообще по фигу, — Остроумов жмет плечами и цинично ухмыляется, — тебе ж даже напрягаться не придется, чтоб она запала. Поимей малышку, разбей сердечко, поглумись над ней, фоточки разошли… Да тут, блин, такой разгул для фантазии!

— А Софу мне в клетку посадить, пока эту окучивать буду, да?

— Вот она! — хохочет он, закинув голову назад так, что хочется переломить ему кадык. — Великая моногамная задница подала голос! Как ты скучно живешь, а…

— Не твое дело, — плюю в ответ, но Савва все равно прет напролом.

— Ни хера твоя праведность не поможет тебе отомстить. Эй, Мишель! Зайка, иди к нам! — шипит змеиным голосом, а я про себя приказываю ей бежать со всех ног.

Но Ланская глупо прет через двор прямо к нам.

Глава 6

Мика

???? БАЗАР — Жизнерадостные

Я просыпаюсь с тяжелой головой и песком в глазах. За окном темно, только свет уличного фонаря бьет в лицо, из колонки приглушенно играют «Венгерские танцы» Брамса. Я укрыта пледом, которого не было, и по-прежнему одета в джинсы, что были на мне с утра, а ноутбук благополучно сполз на пол.

Видимо, я опять заснула, пока переводила новые главы про детектива Драйка и его помощницу. Не смогла оторваться — там запахло поцелуями (ага, после четырех книг без них!), и я, как ненормальная, сидела до победного. Спойлер: поцелуя не случилось. Отключилась я неудовлетворенная — наверное, мы состаримся к тому моменту, как герои сблизятся. А если автор еще и убьет кого-то из них, как это сделал мой папа, я первая полечу в Лондон на марш протеста.

Медленно собираю себя в кучу и стекаю с кресла. Разминаю затекшую шею и вздрагиваю из-за того, что в смежную стену что-то врезается с грохотом. Или кто-то. Ясно-понятно, что меня разбудило: следом начинает орать тяжелая музыка с басами, которые вибрируют где-то в желудке.

У Бессонова очередная волчья тусовка. Господи, надеюсь, они разнесут ему весь дом.

Я уже наизусть знаю плейлист из-за стенки, поэтому даже подпеваю «The Offspring» про детей, с которыми не все в порядке. С музыкальным сопровождением пью из фильтра воду и поглядываю в зеркальные створки холодильника — мамина любимая фишка, чтобы, по ее словам, держать себя в форме. Не знаю, в какой такой форме эта ерунда держит, но вот меня зеркала каждый раз только угнетают.

Нет, я не жалуюсь на фигуру, она у меня нормальная — и грудь есть, и талия. Бедра чуть большеваты, но это широкая кость — так, по крайней мере, всегда твердила мама. Меня убивает другое. Например, мои волосы: я уснула с влажной головой и теперь точно не покорю эту копну в стиле афро, поэтому просто завязываю на макушке пушистый хвост.

Вымучиваю в отражении улыбку и бешусь еще сильнее, потому что ненавижу свои выпирающие клыки. В детстве мне их вырвали, чтобы передние зубы встали на место, но, когда начали расти коренные, все пошло не по плану. Родители пожалели меня — пластинки насильно не ставили, так как я боялась, что меня будут дразнить. Поэтому заработала комплекс на всю жизнь. Это я уже сейчас научилась рефлекторно прикрывать рот рукой, когда смеюсь, и улыбаться без зубов, раньше у меня через день случалась истерика. Как-то раз я даже порезала все фотографии, где они были видны.

И это я еще молчу про шрамы, которые заработала, втихаря сжигая мамины фигурные свечи — в двенадцать я часто переодевалась в ее шелковый халат и воображала себя такой же крутой актрисой. Свечи жгла для атмосферы, а по итогу подожгла синтетический тюль в родительской комнате. Все закончилось почти хорошо благодаря садовому шлангу. А про щиколотку и мой позор перед Бессоновым я даже вспоминать не хочу. Слава богу, мы учились в разных школах (он — в спортивной) и не пришлось хотя бы там встречаться с ним — чтобы сгорать от стыда, хватало и двора.

Кривлюсь сама себе, а после убегаю в ванную, где быстро скидываю джинсы с кофтой и отправляю их в корзину для белья. Понюхав пижаму из сушилки, потому что ненавижу, если папа забывает и портит мою одежду своим кондиционером, я уже предвкушаю сон. О да, в мягкой кровати с ортопедической подушкой, которые мама пару лет назад накупила для всей семьи, прозябающей над компьютерами. Но между ребер внезапно простреливает.

Я не могу сделать вдох.

Дверь в папину спальню открыта, а он всегда запирает ее за собой. Пол усеян клочками бумаги, и это очень нехороший знак. Сердце сжимается, щемит в груди. Я не слышу музыки — пульс барабанит по вискам. Я будто проваливаюсь в бездну — в животе все переворачивается, как при свободном падении. Боюсь сделать шаг, потому как уже знаю, что меня ждет.

Заглядываю в комнату, но там никого нет. Папы нет.

Забыв обо всем, я обегаю весь дом — пусто. Точно ищейка, с надеждой обыскиваю двор — нет, никого, пустота.

Во мне закипает злость. Ну что, он совсем не понимает? Если его заметят после десяти на улице, еще и в нетрезвом виде… да кто угодно! Соседи, прохожие, не дай бог, тот же Бессонов! Если его вдруг заберут в дежурную часть, то он… Он ведь не отделается предупреждением! С его вечными опозданиями на несколько дней в инспекцию, с тем, как он грубил сотрудникам… Он же просто сядет в тюрьму!