Страница 3 из 5
– Чтобы в охотку было, – сказал я, переполняясь чувством, что мне сейчас подарили что-то большое и очень важное.
– А ещё: терпение и труд всё перетрут, и никогда не надо унывать, – добавила Ольга Петровна и сделала подачу.
Играли мы с обеда до ужина; с перерывами, во время которых Ольга Петровна рассказывала мне и Федюне, пришедшему с веранды с книжкой, разные интересные истории из университетской жизни. Федюня наотрез отказался учиться играть в теннис и, взяв у меня мяч, стал гонять его и пинать в железные въездные ворота. Судя по тому, что грохот стоял знатный, Федюня попадал по мячу частенько.
– А почему Вы назвали эту игру чинг-чонг? – спросил я Ольгу Петровну в очередной перерыв.
– Вообще её называют пинг-понг – это звукоподражание: шарик летит к тебе, стукается о стол, и тебе слышится звук «тинг, или пинг, или чинг», а когда он летит от тебя и стукается о стол на моей стороне, тебе слышится более низкий тон «тонг, или понг, или чонг». Это доплеровское смещение частоты – вырастешь, приходи к нам на факультет, обо всём узнаешь: физика – великое дело.
– А почему всё-таки Вы говорите чинг-чонг, если все говорят пинг-понг?
Ольга Петровна улыбнулась:
– Мне так больше нравится, но если меня не понимают, я сразу же говорю пинг-понг – это общепринятый термин.
С Ольгой Петровной, как и с Федюней, было легко и просто. Она обо всём говорила понятно, порхала около теннисного стола, как бабочка, и в лес за грибами бегала очень бодренько. Рядом с такой старушкой уставать и лениться было неудобно – я каждый день играл с ней в «чинг-чонг», а Федюня рядом гонял мяч.
К концу смены моя рука умело держала ракетку, и мне иногда удавалось обыгрывать некоторых взрослых дяденек. А Федюня перестал бегать «иноходью» и по мячу уже не промахивался.
Донный царь
Говорят, когда на Волге не было гидроэлектростанций с их плотинами – большого осетра можно было поймать и у Городца, и у Рыбинска. Рыбой с Волги половина России кормилась. А сейчас осетров в этих местах нет; стерлядь, и та – в диковинку.
Случилось мне отдыхать с родителями в Белозёрихе1 на турбазе. То ли вода с весеннего половодья не сошла, то ли Чебоксарское водохранилище в первый раз подняли, а только вся низина у правого берега была затоплена. Рыбаки на лодках между деревьев плавали, и у кустов одни макушки торчали. Рыбы в таких зарослях развелось много.
Однажды сидел я в лодке у «опушки» этого «леса в воде» и ловил на зимнюю удочку окуня. Снасть нехитрая: маленькая удочка, кивок и леска с мормышкой – закинул около борта, кивок начал кивать, значит, тяни – рыба твоя. Времени прошло немного, как я начал ловить, а такой клёв пошёл – только успевай червяка насаживать. Окуньки один за другим летели на дно лодки. Сначала были крупные, потом поменьше, а потом совсем маленькие, с мизинчик в длину. А потом вдруг раз, и ни одной поклёвки за четверть часа. Я удивился: «Что это такое? – думаю. – Куда вся рыба подевалась? Только в азарт вошёл, только решил рекордный улов сделать, а тут – на тебе…»
Перегнулся через борт и вижу: всё ряской покрыто, а в этой ряске кругленькое окошко чистой воды. Наверное, туда я снасть забрасывал. Стал в это окошко вглядываться, в надежде увидеть, куда рыба подевалась, и вдруг кто-то из окошка тихим голосом мне прямо в лицо говорит: «Ну что, кровопийца, всех поймал?! Даже детушек не пожалел?!»
Я отпрянул от воды и спрятался за бортом лодки. Чувствую, как волосы на голове зашевелились, и руки онемели от страха. «Кто это? – спрашиваю сухим ртом. – Кто это говорит?»
«Всех выцапал, кровопийца, всех, а на уху-то, небось, и пяти рыбин хватит», – услышал я тот же голос, и всё: тишина… только туман густой откуда-то появился и лодку стал обволакивать.
Не знаю почему, но пополз я в корму, куда рыбу кидал. Смотрю, окуньки все живёхоньки, все от мала до велика: от ночного дождика вода в лодке осталась. Стал я этих окуньков одного за другим в речку выбрасывать. Выбросил половину, остановился дух перевести – вижу, туман рассеиваться начал. Успокоился немного и думаю: «Зачем всех выкидывать, надо маленьких выкинуть, а больших на уху оставить: даже если это царь Донный со мной разговаривал, так ведь он рыбачить-то не запрещает». Выкинул я всю мелочь, достал свои бутерброды с сыром и их тоже в воду бросил, чтобы царя задобрить, вёсла в уключины вставил и, не оглядываясь, к берегу погрёб.
Когда нос лодки уткнулся в пирс, я обернулся: далеко от берега в лучах яркого летнего солнца виднелась та самая «опушка»… и никакого намёка на туман или дым. «Мистика», – подумал я, положил десяток крупных окуней в сумку и пошёл к домику. Пока поднимался по длинной лестнице, думал о случившемся и решил никому ни о чём не рассказывать, чтобы лишних толков не было.
Большому улову обрадовались все. «Мы едва проснулись, а тут гляди: всё для ухи готово», – сказал отец. Хватило ухи человек на десять, а я только бульончика немножко попробовал. Дня два о рыбалке даже думать не хотелось. Как меня отец ни звал, ни заманивал – я ни в какую. А потом вспомнились мне слова Донного царя о пяти рыбинах, которых «на уху-то, небось, хватит». С перепугу я о них совсем и забыл. Вспомнил эти слова и решил ловить понемножку, а мелочь всегда отпускать. Рыбалка возобновилась, и Донный царь мне ни в чём не препятствовал.
Сюрприз
После обеда бабушка прилегла подремать. Дед и дядя Вова, мамин брат, уехали по каким-то делам. Я сел в гостиной за стол и начал рисовать химическим карандашом на газете «Правда» смешные рожицы. Потом мне надоело рисовать. Я достал из кармана двух солдатиков – они отправились в путешествие по столу, перелезая через книжки, газеты и неровности скатерти. В большой вазе солдатики нашли несколько конфет и печенье и, как положено солдатам, угостили своего командира. Потом мне надоело и в солдатиков играть. Ничего другого я к бабушке не принёс, а у бабушки детских игрушек не было – я стал прохаживаться по гостиной туда-сюда, сложив руки за спиной и разглядывая разные интересные вещички в шкафу-серванте. Там были фарфоровые чашки, блюдца и салатницы с причудливыми сказочными рисунками, вилки и ложки с резными ручками, какие-то коробочки и хрустальные бокалы, которые всегда искрились, когда на них падал солнечный свет или свет лампы.
Залезать в сервант мне строго-настрого запрещалось, да и дверца была заперта на замок – но я каждый раз дёргал её на всякий случай: а вдруг забыли закрыть. Дверца и в этот раз была заперта, и мне захотелось посмотреть, что лежит в бельевом шкафу. Там было много одежды, разных аккуратно сложенных стопочками тряпочек, и пахло мылом: бабушка клала в шкаф мыло, чтобы отпугивать моль. «Ничего интересного», – понял я и решил посмотреть, что на шкафу сверху. Поставил большой стул, на него – табуретку, забрался, держась за шкаф, встал на носочки и увидел слегка запылённую «крышу» шкафа. Там ничего не было, только прямо передо мной лежала какая-то пачка бумажек, перетянутая лентой. На верхней голубенькой бумажке было написано «гос…ный к…ий билет СССР», «5», «1961» и что-то ещё мелкими буквами. Это была пачка с новенькими пятирублёвыми купюрами. Я до этого ни разу не видел бумажных денег вблизи, но зато видел пригласительный билет на дядину свадьбу. Тот пригласительный билет, как мне показалось, был чем-то похож на этот голубенький, и я подумал: «Какой старый билет – уже больше десяти лет прошло, а его так и не использовали, наверное, и все остальные такие же». Взяв пачку, спустился на пол, разорвал бумажку, стягивавшую билеты, и разложил их перед собой. Билеты были гладкие на ощупь, очень красивые, все одинаковые – сразу же захотелось домик из них склеить. Канцелярский клей и ножницы лежали на столе, домики из бумаги я делать умел – и этот домик с двускатной крышей получился неплохо. Правда, билеты склеивались неважно, но это, наверное, клей такой попался.
1
Белозёриха – местечко на Волге между Лысково и Бармино.