Махавира

Батя достал горящую путёвку в настоящий лагерь в лесу. Нас расселили по домикам, я сразу метнулся к койке в углу, у меня уже был богатый санаторный опыт. Парень в тапках – сосед рядом пукнул в мою сторону и улыбнулся, а я вежливо попросил его больше так не делать. За всё то время, что я там пребывал у меня в голове имелось только одно деструктивное желание – увидеть, как испражняются вожатые. Туалет был общим и без дверек. Как же тяжело было на сердце, когда сидишь и натуживаешься, а рядом вставал сосед по домику, чтобы просто отлить. Так вот, какие выражения лиц были бы у вожатых, если бы я их заметил за этим духовным процессом.

Девушки или девочки из старших отрядов вовсю предлагали мне какую-то дружбу, но мне было всё равно, мне через неделю уже особо хотелось домой. Постоянные комары, чрезмерно ранние подъёмы, утренние зарядки. Единственным, что меня удерживало была запланированная прощальная дискотека. Дискотека по приезду мне пришлась по душе больше всего, потому что крутили Крошка моя через каждые пять песен. Были же люди, кто тонко чувствовал чего на самом деле горячо желает толпа прямо сейчас, сейчас или никогда. Девки клеились ко мне, припирали к стенке, но я всегда был отстранённым.

Я постоянно помнил все свои застойные болезни, созерцал дистрофию и слабо вогнутую грудь. Я наблюдал своё тело, знал о нём всё, на то время этого было достаточно. Мы никогда не мылись полностью, просто купали голову и ноги, это было очень странно. Вожатая приносила на подносе фрукты и все бросались к ней, чтобы первым сцапать самое привлекательное и большое. Я спросил парня – вожатого о чём он мечтал, а он ответил, что о Лондоне. Это было очень странно, что ему не нравилось. Он мутил со своей коллегой, рыженькой, худенькой флегматичкой вечно в одном и том же сером спортивном костюмчике. Я замечал, как они не подходили друг другу, но все остальные думали, что они вместе.

До конца лагерного срока оставалось неделя. Девчонки за моё безразличие нарекли меня Пингвин. Приехал отец. Я бросился к нему в грудь, глаза полные слёз, я умолял забрать меня прямо сейчас, так мне всё там надоело, особенно ранние пробуждения. Хуже нет ничего на свете – утром спозаранок вставать, ещё аж даже солнце не выползло, а уже надо воскресать, настраивать себя на очередное повторение уже бессознательных действий лагерного режима: зарядка, завтрак, какая-нибудь тихая минутка, всё ни раньше, ни позже. И ещё меня всё больше человек дразнили Пингвином. Некоторые девочки заплакали, когда я объявил о скорейшем бегстве. Пацаны просили серьёзно подумать о дискотеке, где будет снова Крошка моя. Но ждать неделю в этом затхлом месте, где всё изучено, как люди, так и местность и рельеф, где какие деревья, где какой асфальт. Не, мне надоело.

По приезду домой первым делом я стремительно бросился мастурбировать в горячую ванну со свежим выпуском газеты Пульс Поволжья. Раздел для взрослых был в середине, там черно-белым женщина. Я подрочил один раз днём в ванне, погулял и вечерком ещё раз решил повторить. Второй раз за сутки было лишним, я так разочаровался, что только максимум раз в день это было очень приятно, больше – сухо, малоприятно. Я чередовал: раз в неделю, раз в десять дней, но кайф был примерно таким же, как раз в день, разве что мутной водички выталкивалось больше, что просто было красиво и слегка глубже чувство опорожнения и искринки оргазма в голове поярче. Уже были обоснованные подозрения, что можно было это делать как-то ещё по-другому, от этих домыслов мой член просто каменел, будто знал, что для него было ещё кое-что за пределами традиционной логики и здравого смысла. Это было похоже на степень качественно высшего доверия от девушки для парня. Когда она полностью сдаётся, становится самой своей, самой благодарной и смирёной. Эти знойные вожделения запретной формы близости особенно подстёгивали гельминты, которые ещё выступали, но очень редко – раз полгода или год. Это значило сильно ослаб иммунитет, астма никуда не делась, хронические бронхиты с горячкой и гнойной мокротой тоже. Выгодно только одной стороне – паразит. Как раз я сильно смахивал на этих примитивных со своей мышечной дистрофией и безудержной жаждой сладкого. Я бухал по пять ложечек сахара в чай, ещё пробивал в сгущёнке открывалкой прореху и ходил посасывал этот жидкий нектар. Порой изготовлял петушки: заливал растопленный сахар в формочки зверюшек. Но самой божественной, вышкой среди сладостей была колбаска из перемолотого печенья, смешанного с чем-то ещё отчего вытанцовывалась коричневая спрессованная масса. Этот вкус, прямо из холодильника.

Когда я приезжал раз в год на пару дней к родственникам из Самары я смотрел каждый раз одно и то же по видику: все части Назад в будущее. Так сильно отпечаталось, когда он так взвинчивался за то, что его обзывали трусом. Всегда когда что-то разбивались, взрывалось было жаль, что кто-то за это должен заплатить. Жан-Клод Ван Дамм был таким крутым и классным. Джеки Чан был страшненький, но затяжные побоища всё выкупали. Самым смешным был Джим Керри и мистер Бин. Наши маски-шоу наводили шума, этот момент, когда рядовой возвращается со снарядом в голове или без ног, а их посылают обратно на фронт. Я любил залипать на познавательных программах в 16:20 от Сергея Супонева. На втором я смотрел диалоги о животных с Затевахином, он был честнее и сложнее Дроздова, который будто вёл для самых маленьких. Ещё были клуб путешественников и команда Кусто. Всё было так интересно и познавательно.

В музыкалке параллельно с основными инструментами меня грузили сольфеджио, историей музыки, фано и оркестром. Мне нравилось только последнее, там слажаешь в такой-то это толпе, никто и не заметит. У меня была огромная бас-балалайка, которую вежливо называли контрабас. Но у директора школы, что сидел рядом. Бас должен был быть сзади домр всяких, балалаечек. У него бас-балалайка была гигантской, он просто волочил её, как орк палицу. Моя партия была легка и я просто слушал всех вокруг. Ко дню поражения мы тщательно подготовили несравненные номера, я был в костюмчике и туфлях на каблуках квадратных – гробы. Эксклюзивным бонусом я исполнил соло из бумера на баяне при поддержке гитары и балалайки.

Я жаждал домашний компьютер больше растворимого чая с огромной порцией ядовитого рафия. Продавал с огорода по мелочи на улице в Сызрани: чеснок, картошка, морковь. Копилось потихоньку. Денди было давно на помойке. Новым развлечением стал массовый просмотр как кто-то в магазе гамает в плэйстэйшн. Надзор за обречённым человеком, который заплатил за игру был всегда сногсшибателен. Мой одноклассник клянчил у бабушки червонцы, чтобы оплатить молоденькой смотрящей за игровой приставкой.

Я так часто там стоял, что как-то в дождь никого не осталось. Все успели ушмыгнуть, а один парень вопил, что у него угнали велик, пока он зависал с джойстиком. И эта девушка тайно предложила мне поиграть бесплатно. Я с таким почтением и благоговением сел напротив дорогущей редкой плазмы. А она взяла и поставила самую худшую игру, что там имелась: гоночки, да ещё и управление на двух крутящихся толстых пипках, которые поначалу бесили с такой-то привычкой к Денди. Я так желал поиграть в приставку, а тут она была вовсю под моим полным контролем, сжата в потных пальцах. Приходилось гонять по трассе, не сидеть же и молча смотреть на то, что стало таким ненужным и совершенно бесполезным. Я не предавал далёкую мечту о компьютере жалкой мечте о приставке. В компьютере можно делать всё, что хочешь, в этом я был уверен.

Эта девушка, сдающая пээску на время поюзать, её звали Настя. Мне нравилось её лицо. Оно было чуть более округлым для эстетического идеала. Я видел её подлинное лицо, видел что-то в ней, что не было у остальных. Мне не требовалось пялиться на неё, просто я ощущал её присутствие близко ко мне. Друг со школы подговорил меня посмотреть ей под юбку со стороны витрины, где улица. Через грязное стекло я ничего не разглядел эдакого.

Я водился с самым крутым пацаном в классе. На осеннем балу мы пили палёнку за 20 рублей из ларька. Такой ужасный горький вкус химии. Я наблюдал за диджеями из другого класса и тоже желал стать главным дисковояжером школы, властелином музыки, под которую вынуждены танцевать все приходящие на учёбу. Моего друга выперли из школы, а я частично остался. Самое крутое, что я сделал – это перестал заполнять дневник.