Страница 8 из 9
В жизни среднего роста, на подмостках А. Толубеев кажется высоким и гибким. Пластика этого Алексея залихватски отточена, каждым своим движением он словно пародирует царский морской устав, но так, что понимаешь: радости, освобождения эта игра ему не приносит. Он в постоянном напряжении, весь настороже, напряжение и настороженность тяготят его, готовы разрешиться либо в подвиге, либо в бессмысленном и кровавом бунте против всего на свете – в равной степени…»
Когда мы уже были хорошо знакомы, я спросил его об отце. Он долго молчал. Я уже пожалел, что спросил, однако, внимательно посмотрев на меня, чуть запинаясь, он сказал:
– Знаешь, я не люблю этот вопрос, порой его задают из любопытства, но тебе отвечу. Отец для меня – Вершина. Хотя у него была другая семья, они развелись с мамой, когда мне было четыре года, я всегда был рядом с ним. Сколько себя помню – мы вместе. Никогда никого не предавший, не изменивший своим убеждениям, он практически каждый вечер выходил на сцену и, что бы ни играл, никогда не заигрывался, не прогибался под предполагаемые обстоятельства. Сейчас я могу сказать, что он играл как-то слишком просто, не театрально, слишком по-человечески. Самое главное, он не был актером одной краски, одного амплуа. Ему удавались и отрицательные герои, и положительные, и злодеи, и простаки.
Уникальный случай: за отрицательную роль Вожака в «Оптимистической трагедии» он был удостоен высочайшей награды в стране – Ленинской премии! При этом не состоял в партии. Таких случаев в советском театре я не припомню. Только талант мог заставить руководство страны сделать это.
Всю жизнь он в Ленинграде, кроме маленького временного отрезка, когда трое друзей: Толубеев, Симонов, Меркурьев, позднее ленинградская плеяда звезд театра и кино, один за другим покинули город на Неве. И уехали в Самару! Они жаждали эксперимента, поиска, того, чего, им так не хватало на ленинградской сцене. Застрельщиком этой идеи был Николай Симонов, родившийся на самарской земле и здесь же впервые вышедший на сцену. Как я завидую им! Их энергии и желанию все попробовать, все испытать. Даже тогда уехать в Самару было непростым делом. Правда, выбраться из Самары в Москву или Ленинград было еще труднее.
В отличие от Симонова и Меркурьева отец не совмещал актерскую профессию с режиссурой. Всего лишь три года работали на сцене Самарского краевого драматического театра закадычные друзья. Но какие годы! Начало тридцатых! Они сразу взялись за новую, современную драматургию Прута, Погодина, не забывали и о классике – Островский, Горький, Чехов. На сцене Самарского театра Юрий Толубеев сыграл четыре роли. И если две из них были эпизодическими: машинист в «Князе Мстиславе Удалом», садовник Глеб в «Правда – хорошо, а счастье – лучше», то заглавная роль в спектакле «Егор Булычов и другие» стала настоящим триумфом, событием в творческой жизни театра. И для него самого она была не проходной. Она явилась утверждением его подходов к игре, веры в себя. Для молодого актера это был триумф, большое событие, отголоски которого докатились и до города на Неве. Отец всегда считал, что именно эта роль сделала его настоящим артистом, именно тогда он выработал свой творческий подчерк, свои подходы к игре, обрел веру в свои силы.
Сейчас, находясь уже в достаточно зрелом возрасте, я многое понял, на многое гляжу совсем другими глазами. И, оглядываясь назад и видя своего молодого отца, хочу признать: человек так устроен, что если он не позволяет делать себе, что хочется, то он теряет энергичность и четкость своих действий, и, конечно, уверенность в себе. При этом неуверенность опирается, прежде всего, на страх – страх высунуться, сделать или сказать то, за что осудят, осмеют, презреют, что навлечет гнев или отвержение других людей, или создаст репутацию, которая будет неприятна.
А уверенность опирается на смелость быть собой, на знание целей и способах их достижения, своих сильных и слабых сторон, изменить неэффективные способы действия на эффективные, и, конечно – способность приложить к делу свои достоинства, с тем, чтобы они приносили свои дивиденды. Уверенность существует тогда, когда вы точно знаете, на что вам опереться. Насколько честно и точно вы видите реальную ситуацию, в которой находитесь и способны распознать, что именно вправду делает ваш партнер. Насколько полно и не двусмысленно вы умеете дать другому понять то, что вам нужно, с тем, чтобы это получить? Умеете ли вы быть гибким в отношениях, поддерживая то, что вам подходит, и отвергая то, что не подходит, при этом не разрушая отношений и не оказываясь в подчиненной позиции? Насколько вы способны планировать свои жизненные задачи и последовательно их реализовывать? Насколько гибким вы можете быть в решении задач, отвергая неудачные решения и находя новые, более подходящие? Насколько вы стабильны в своих решениях и действиях? Насколько вы конкретны в действиях и договоренностях? Какова ваша картина мира, знаете ли вы закономерности отношений и решения жизненных задач? Умеете ли вы конфронтировать, не унижая другого и не разрывая отношений? Насколько вы сами чувствуете свою собственную ответственность за события вашей жизни и конкретные действия? Приходится признать, что многим важным вещам нас не учат ни в школе, ни в институте, ни на работе. Как, например, построить счастливые отношения в семье, как быть привлекательным в глазах других и как обрести уверенность в себе – всему этому приходится учиться путем проб и ошибок. Хорошо, если рядом есть умудренный жизнью человек, который может поделиться своим жизненным опытом. А что делать в ситуации, когда такого человека нет, или его опыт оказывается бесполезным? Кто помог? Кто был рядом с молодыми актерами? Кто наставлял их на жизненный путь? Не знаю, может, эти замечательные способности и исключительные природные данные зовется талантом? Талант – это труд, изнуряющий, нередко мучительный труд. Не тот труд, когда знаешь, чего достиг сегодня и что осталось на завтра; не тот, когда трудятся руки и мозги, и чем лучше они трудятся, тем на душе спокойнее. А тот, когда беспокоится, бодрствует и трудится именно душа. То есть и все то в ней, в чем мы и не могли отдать себе отчета. Быть талантливым – надо еще решиться, не испугаться собственного непознанного, собственной стихии, которая вполне может оказаться и не по силам…
– Андрей, ты что, сомневаешься в талантливости отца и его друзей?
– О чем ты. В этом я не сомневаюсь, но, к большому сожалению, на сегодня весь самарский период жизни моего отца – это лишь несколько архивных фотографий. Понимаю, что театр – это не кино, спектакль – это миг, всплеск, феерия. Ушли из жизни великие актеры, режиссеры, остались только легенды. Ни записи кинопленки, ни критических статей. Да и сегодня при наличии всевозможной техники трудно найти способ, чтобы память не стирала работу выдающихся актеров.
Уверен, Самара был их путь становления в актерскую профессию. Они были удивительно работоспособны. То, что было дано им природой только аванс, задаток, который нужно было развивать. Разумеется, развивается талант так, как развивается личность: не в результате приятных или вколоченных кем-то правил, и не как плод тупого тренажа, а в ходе личного заинтересованного опыта, в который включаются и усилия постичь общие правила, которые неплохие советчики, полезные и тогда, когда совету не следуешь.
Талантливость – это целеустремленность. Но такая может быть, когда человек умеет безжалостно гнать себя к поставленной цели, а такая, когда цель сама им распоряжается, без служения не дает жить. Сейчас я понимаю многое, увидев, прочувствовав, где глубина, где посредственность.
Я также убежден, что талантливое – это глубоко личностное. Как таковому, ему нечего делать с категориями вроде «ново» или «старо», «необычно» или «банально»; для него есть только «мое» и «не мое», «волнует» и «не волнует». «Талантливое» означает такое, за подлинность существования чего в душе художника можно ручаться. Талантливое – это подлинное. Талантливое – вечно ново, в каждом своем акте, то есть в талантливом «новое» не отличается от «вечного», и не новизна – задача искренности, – а новая глубина. Нелепость, смехотворная суетность погони за новизной сама по себе таланту не является помощью. По всему этому, кстати, лишь очень редкие люди способны истинную оригинальность хотя бы заметить.