Страница 16 из 21
Прусский генеральный штаб, в том числе и лично Мольтке (осенью 1887 года призывавший к зимнему походу на Россию), настаивал на начале превентивной войны в условиях якобы благоприятного соотношения сил. При этом с оптимизмом рассчитывали на то, что Англия благосклонно останется в стороне. Однако Бисмарк, сознавая бесперспективность войны, развязанной Германией, последовательно отклонил все «шансы», как бы заманчиво их ему ни обрисовывали. 6 февраля 1888 года в большой речи в рейхстаге он подробно обосновал причины отказа от превентивной войны: «Не страх настраивает нас столь миролюбиво, а именно сознание собственной силы, сознание того, что и в случае нападения в менее благоприятный момент мы окажемся достаточно сильны для отражения противника. В то же время мы будем иметь возможность предоставить божьему провидению решать, не лучше ли устранить необходимость войны… Любая крупная держава, которая пытается оказать влияние и давление на политику других стран, лежащую вне сферы ее интересов, и изменить положение вещей, приходит в упадок, выйдя за пределы, отведенные ей Богом, проводит политику власти, а не политику собственных интересов, ведет хозяйство, руководствуясь соображениями престижа. Мы не станем этого делать». Конец этой речи общеизвестен, хоть и цитируется в сильном сокращении: «Нас легко расположить к себе любовью и доброжелательностью — может быть, слишком легко, — но уж, конечно, не угрозами! Мы, немцы, боимся Бога, но больше ничего на свете; а уж богобоязненность заставляет нас любить и сохранять мир».
Между тем, Бисмарк, исходя из опыта кризисов, считал неустойчивое положение империи в центре континента настолько серьезным, что в январе 1889 года попытался выйти за рамки своей союзной политики. Он предложил Англии, по отношению к которой до сих пор демонстрировал сдержанность именно вследствие ее парламентарной системы правления, союз, который был бы заключен совершенно открыто и ратифицирован парламентами обоих государств (явно направленный против Франции, а в случае своей реализации фактически и против России). Британский премьер-министр лорд Солсбери ответил уклончиво: он хочет «пока что оставить вопрос открытым, не говоря ни „да“, ни „нет“». Эта последняя внешнеполитическая инициатива Бисмарка безрезультатно «ушла в песок», так что до окончания его пребывания на канцлерском посту решающим фактором его внешнеполитических воззрений была поддержка, которую Германская империя имела в лице России. В мае 1888 года в распоряжении, направленном послу Германии в Вене, он еще раз сделал принципиальное заявление по проблеме войны против России (подобное же он заявил и кронпринцу Вильгельму). Незадолго до этого на полях документа, касающегося дальнейшего обсуждения темы превентивной войны против России, приписал: «Это не так легко. Победа над Россией — это не разгром, а обретение соседа на востоке, стремящегося к реваншу». Таким образом, каково бы ни было течение отдельных событий, войну против России, однажды развязанную, в принципе никогда не удастся по-настоящему закончить. В упомянутом распоряжении Бисмарк высказался следующим образом: «Даже самый благоприятный исход войны никогда не имел бы следствием разрушение главных сил России… Эта нерушимая империя, которая сильна своим климатом, своими пустынными просторами и своей непритязательностью, а также тем, что имеет только одну границу, которую необходимо защищать, после поражения осталась бы нашим заклятым врагом, жаждущим реванша, точно таким же, каким является сегодня Франция на Западе… В случае с гораздо более слабой Польшей уничтожить нацию не удалось трем великим державам в течение 100 лет. Жизнеспособность русской нации будет не менее упорной… Лучшее, что мы, по моему мнению, можем сделать — это обращаться с ней как с изначально существующей опасностью, против которой у нас наготове защитные валы, но которую мы не в состоянии стереть с лица земли».
По этой же причине, и для того, чтобы не попасть в одностороннюю зависимость от Англии, Бисмарк считал Францию и Австрию великими державами, играющими роль неотъемлемого фактора длительного поддержания равновесия в Европе. В 1877 году в беседе с послом Германии в Петербурге фон Швайницем он недвусмысленно заявил: «Дальнейшее существование Франции как великой державы для нас такая же потребность, как и существование любой другой из великих держав, уже хотя бы по той причине, что в известном случае нам потребуется противовес Англии на море». Имперский канцлер, употребляя множество подобных выражений, подчеркивал значение великой державы Австро-Венгрии для ее союзника Германской империи, а также для всей Европы. Наиболее убедительно прозвучало это в 1879 году в беседе с Вильгельмом I, при обосновании необходимости двойственного союза: «Богемия в руках русских означала бы наш конец; Богемия в наших руках означала бы войны с царской империей без всякой пощады и без передышки. Вы видите, наша жизненная потребность состоит в том, чтобы Австрия жила». Бисмарк, явно на крайний случай предстоящей войны на два фронта, начиная самое позднее со времен кризиса 1887 года, взвешивал возможность «в последний момент купить нейтралитет России, отказав Австрии в поддержке и этим отдав России Восток», как признался он в 1885 году графу Хатцфельдту. Кризис 1887 года со всей очевидностью продемонстрировал всю серьезность положения империи, которое еще в 1882 году в речи в рейхстаге Бисмарк пластично обрисовал таким выражением: «миллионы штыков направлены преимущественно в центр Европы. Мы находимся именно в центре Европы и уже вследствие своего географического положения и, кроме того, в результате всей европейской истории поставлены под удар коалиций прочих держав».
Этому «Caushemar des coalitions» во внешней политике, неразрушимому до тех пор, пока Германская империя будет оставаться в своем неустойчивом «полупреимущественном» положении в Европе, во внутренней политике у Бисмарка соответствовал «Caushemar des revolutions»[32] (Т. Шидер). В период кризисов оба «кошмарных сна» сплетались в сознании канцлера в крайне запутанный клубок: «шеренги» внешних врагов вламывались во внутригерманские декорации, а угроза социальной революции внутри империи сочеталась с внешними врагами. Единственное существенное различие в применяемых «методах борьбы» состояло, с точки зрения Бисмарка, в том, что он в принципе с уважением относился к интересам европейских великих держав. Разумеется, в каждом отдельном случае можно спорить относительно сфер интересов, но европейскую структуру распределения власти он рассматривал как конгломерат, составленный из множества отдельных «единств». При этом было необходимо — здесь корни диаметрально противоположной внутриполитической концепции Бисмарка — заставить «единство» Германской империи проявиться среди этого многообразия как можно более ярко. Все, что в действительности или только лишь на взгляд канцлера ставило под сомнение цельность «единства» Германской империи, он считал «правопротивным» и, преисполненный ненависти — в том числе и в высшей степени сомнительными средствами — с этим боролся, что и приводило к нерациональному обострению конфликта. Бисмарк полностью идентифицировал себя с империей, в соответствии с собственной перефразировкой слов Людовика XIV. Она прозвучала в его беседе с послом фон Швайницем: «Moije suis 1'Etat»[33] и стала — по мнению Швайница ярким выражением абсолютного слияния эгоизма и патриотизма, самопожертвования и себялюбия.
Не считая всего прочего, подобная позиция Бисмарка свидетельствовала о недооценке конституционного характера империи. Уже вскоре после 1871 года, а окончательно — после полного пересмотра всей своей политической концепции в 1878–1879 гг, он больше не допускал возможности компромисса с либералами, несмотря на то, что первоначально именно рейхстаг рассматривал как элемент национального единства. Впрочем, имперский канцлер всегда считал, что национальный парламент Германии служит государственной власти и оказывает ей поддержку как внутри государства, так и вне его, но ни в коей мере не является формой политических и социальных столкновений, которые можно рассматривать как действительное или мнимое ослабление единства Германской империи. Бисмарк в полном недоумении взирал на проявления социальной динамики, отражавшиеся в практике деятельности рейхстага. В этом он видел только происки «врагов империи». В 1883 году в кругу доверенных друзей он взял назад свои уже ставшие крылатыми слова, произнесенные в 1863 году, с таким замечанием: «Этот народ не умеет скакать верхом… Будущее Германии видится мне в весьма черном свете. Если „Форхов и Виркенбек“ станут у руля и будут продвигаться по протекции сверху, то все снова развалится. Все они мелочны и ограниченны, никто не действует на общее благо, каждый тащит только в собственную норку своей фракции».
32
Кошмар революций (франц.).
33
Я — это государство (франц.).