КЖД III

Лучшую лопату он нашёл у Кредха. Выкована она была из его оружие или доспеха, оставшихся с воины, иначе объяснить благородность металла Кальдур не смог. Даже близко не смог прикинуть насколько большая нужна будет яма. Поэтому просто начал неспешно копать, обмотав отвыкшие руки тряпками, чтобы не изорвать их до мяса.

После работы спалось всё лучше и лучше. Яма стала широкой как хороший дом, ушла в глубину на два метра, как и полагалось. А Кальдур преступил к самому неприятному.

Он осторожно вытаскивал из домов обгоревшие тела или собирал их по округе. Старался завернуть в парусину или старые тряпки, но когда их не находилось… тащил так. Укладывал семьями и друзьями, тех, кто друг друга не терпел — укладывал на расстоянии друг от друга. Вместе с телами он укладывал вещи, которые посчитал дорогими и личными. Надеялся, что это поможет, если кто-то из его соседей всё ещё не шёл к вратам из-за незаконченных дел, не желая расставаться тут с чем-то или скучая почему-то.

Со старым рыбаком квасиром он положил его трубку и сеть. Старому алкашу Дукху положил любимой настойки из погреба, да распил вместе с ним одну бутыль, «поделившись» с Бойклом, одним из своих приятелей помоложе. Настоятельнице монастыря и её растерзанным молодым послушницам он принёс книги, вспомнив, как их уважала их хранила Анижа. С детьми он положил игрушки. Все, которые нашёл.

Всего тел было сорок восемь. Он несколько раз пересчитал их, на несколько раз обошёл всю округу, заглянул под каждый камень, каждый куст, проверил ямы и ручей. И счастливо выдохнул. Погибла только треть. Остальные ушли. Или может, их угнали темники, но скорее всего… ушли.

Когда силы работать больше не было, он отдыхал. Ел рыбу и уцелевшие в подпалах припасы с той зимы. На одного человека их было много, и он даже окреп и отъёлся. На день десятый или двенадцатый, он уже не считал, боль в руке начала угасать.

Когда тела уложены, он снова начал копать. И остановился, только когда курган стал выше его головы.

***

Шаги давались слишком легко, и тело совсем не болело.

Так он понял, что спит.

Он шёл по бесконечному полю. Земля под ногами была мягкой и пружинила, звезды и луна светили так ярко, что было похоже на день. Впереди показалась сгорбленная и движущаяся фигура, которую он узнал почти сразу.

Дядя.

Покрытый испариной и пылью, он энергично работал тяпкой, разрыхляя почву для нового урожая. При виде Кальдура он остановился, разогнулся, опёрся на свой инструмент и лицо его озарила улыбка.

— Как погулял, племянник?

— Неплохо, дядя…

Голос Кальдура дрогнул, в мерцающем и странном свете он пытался разглядеть и запомнить каждую чёрточку лица дяди.

— Скоро нужно будет сеять. Поле уже почти готово. Добрый будет урожай. Все хорошо работали и готовы.

— Да, дядя…

— Смотри, Кальдур, — дядя развернулся и указал ему на горизонт. — Наши прадеды так делали, деды делали, отцы так делают, мы делаем, и дети наши тоже будут делать. Вот, что даёт забота и нежность.

На горизонте проступили очертания острого треугольника горы Ногх, только стояла она не на земле, а на небе. На глазах Кальдура она начала падать вниз. Земля под их ногами задрожала, горизонт покачнулся, уши заложило от грохота и в небо взвились клубы пыли.

***

Горькая и терпкая настойка Дукха тянулась мелкими глотками.

Кальдур сидел на пепелище самого большого дома в деревни, который построил зажиточный Баалз. Было в нём аж три этажа, и считался этот дом дивом дивным на всю округу, а его владелец чуть ли не лордом или бароном за такую расточительность.

Крыша третьёго этажа обрушилась, но дом на удивление выстоял, хоть бы на уровне каркаса. Кальдур сидел на втором этаже и смотрел сквозь обвалившуюся стену на то, что осталось от деревни.

Дома тут горели каждый год, в основном из-за безалаберности и откровенной глупости и лени. Когда кто-то горел, ему помогали всей деревней, неважно был он на хорошем счету или считался изгоем или иродом. Всё тут были своими и любая беда была общей.

Пока он работал, дорожки по деревне заросли ещё больше. Трава начала проклёвываться сквозь чёрные остовы и щели в полах. Кальдур задумался, что если, он отстроит это место заново?

Начнёт один. Лес далеко, но он всё ещё крепкий и молодой — сможет таскать. Построит себе дом и ещё два или три по соседству. И тогда люди снова сюда потянутся. Помогут ему строить дальше. И в этом месте снова будет жизнь.

Пока снова не придут тёмные или другая беда.

Жаль, что среди всех захолустных деревенек эта оказалась так близко к Мраку.

Нет никакого смысла восстанавливать то, что неминуемо будет разрушено. Это не то, на что стоит потратить жизнь.

А на что тогда стоит?

Куда ему пойти теперь?

Что делать?

Он хотел быть свободным от всего и делать, что нравиться. Вот же оно. То, что он давно хотел и заслуживал.

Почему ему так тяжёло и некомфортно?

Потому что не за что цепляться.

Есть ли у него хоть одно незаконченное дело?

Можно придумать такое. Никто так и не сказал родным Хизран, что с ней случилось. Он бы мог снова отправиться к Северным Пикам, не наткнуться на темников и отряды Вокима, подняться к Свистуну, отыскать деревню Хизран, и...

И что потом?

Ну скажет он её бедной бабушке и мужу, что убили её по вине Кальдура, ну выбью ему зубы, но плюнут в лицо. А что потом? Кому легче-то станет?

Никому.

Нет у него никаких дел тут, и ничто его тут не держит.

Значит, он пойдёт на восток, подальше от всего этого, как решил очень давно.

И будь что будет.

***

На рассвете он поднялся и пошёл прочь из деревни.

С собой он взял то немногое ценное, что удалось найти ему, но не удалось найти темникам. Около сотни солов, неплохой нож, большую флягу с хорошей крышкой, несколько побрякушек и какие-никакие запасы еды в дорогу. Шёл он босиком, специально оделся в лохмотья и лишнего ничего не нёс — чтоб его везде принимали за бедняка и не пытались грабить. Погода уже стояла жаркая даже по ночам, и ему не требовалось никакого укрытия даже от дождей.

Не скрываясь, он пошёл по центральному тракту до Урхаула, ближнего к их деревне крупного города. Дорога была уже высохшей и утоптанной, ногам от неё было приятно, и пылила он не сильно. Идти было легко, как физически, так и душевно, словно оставлял по пути всё дурное, и вся жизнь была у него впереди.

На всякий случай он оглядывался и зорко смотрел вперёд. При первых следах дорожной пыли на горизонте он сходил с дороге, ложился в кусты и пережидал, пока не разминётся с попутчиками. Костры жёг по военной привычке только ночью и в яме, ночевал далеко от дороги, чтобы его точно никто не увидел. Деревни обходил стороной.

За два дня пути ему встретились несколько торговцев и три больших отряда почти неэкипированных добровольцев, которые шли в сторону Опалённой Твердыни. Основной поток людей шёл в обратную сторону, на восток, подальше от нависшей угрозы.

На подходах к Урхаулу людей на центральном тракте стало так много, что стало безопаснее смешаться с толпой. Его расслабленность и даже беззаботность притягивала взгляды лишь на пару мгновений, потом о нём забывали и никаких подозрений он не вызывал.

Не отказал себе в удовольствии потратить целый сол на ватрушку и свежую медовуху, выбрал лавку с самой большой очередью, отстоял и не пожалел. От приятного вкуса, они вместе с животом застонали, занервничали и долго не могли прийти в себя.

Тут внимания на него обращали ещё меньше. Деревенский дурачок с улыбкой до ушей, которому для счастья было достаточно укусить немного свежей выпечки. На улицах Урхаула, да ещё и в такое смутное время, было можно увидеть вещи куда более занимательнее. Вроде уличного то ли сумасшедшего, то ли просто грязного проповедника, стоящего на перевёрнутом ящичке, орущего и плюющегося слюнями в каждого проходящего мимо.

— Конец близок! Сюда идёт Одержимая! Она сгребёт нас всех в кучу, закуёт в кандалы и потащит прямо в пасть Мраку! Небо обрушиться на ваши головы, и Госпожа уже не сможет защитить Вас! Покайтесь и идите к Вратам, только там ваши души переживут грядущее! Конец близок!