Страница 6 из 7
«Царь есть раб истории», – зачарованно повторяет Николай, глядя на смутные фигуры в касках, заполнившие экран могилёвского иллюзиона. Русский царь, во всей полноте власти своей, никак не способен повлиять на действия этих измученных фигур. Война непредсказуема и неуправляема. Все, что может Верховный главнокомандующий, – сидеть в кресле за тысячи километров от боя, чувствовать теплую руку сына и с философской покорностью фаталиста наблюдать за тем, как где-то во французской глубинке решается судьба всей Российской империи.
Запись в дневнике императора от 30 июня 1916 года: «В нашем наступлении произошла временная остановка на р. Стоходе вследствие необходимости пополнения больших потерь и недостатка в снарядах, особенно тяжёлой артиллерии. Днем прогулка была в то же место; не купался, т. к. сделалось свежее. В 6 час. поехали вдвоем в кинематогр., показывали франц. ленту – Verdun. Вечером окончил почти все залежавшееся»40.
Сергей Иванович Вавилов (25 лет)
Выпускник физико-математического факультета Московского университета
Восточный фронт. Город Молодечно.
5-й радиотелеграфный дивизион.
«Часа в 4 утра налетели немецкие аэропланы. Грохот, свист бомб и снарядов. Пиииии… жжж… бах etc. Я держусь страусовской тактики, повернулся на другой бок и заснул. Если суждено быть исковерканным, то лучше уж во сне. Так что аэропланов я не видал. Разговоры ходят разнообразные, говорят, было 20 аппаратов, сбросили 60 бомб etc. Телеграфисты видели, как штабные без штанов в автомобилях удирали от бомб».41
Ему всего двадцать пять. И он безумно влюблен. О, его любовь намного ярче, чем банальный вечерний флирт с фронтовыми медсестрами. Его любовь – это глубокая, истинная страсть, это спасение от ужасов войны. Дама сердца Сергея Вавилова – это наука. Великая Физика.
«А, правда, есть что-то экстатическое в этом сплошном бессоньи (сплю по 2–3 часа), лихорадочной безумной погоде и вечном напряжении. Воет, поет, стонет флейта антенной мачты, стучит мотор и электромагнитный призрак реет в пространстве. Может быть, эти дни выкуют из меня нового человека, здесь опять совсем рядом со столькими загадками и ребусами.
Ледяной ветер, рваные тучи то рассеются, то вновь соберутся и сеют холодным, острым дождем. На солнце ежеминутно вспыхивают радуги, яркие, плотные, широкие, почти телесные и «рядом» – вот одна оперлась концом о какую-то халупу. Электромагнитный мост. Кажется, я снова стану физиком и чувствую опять пафос науки. Война, Бог с ней – тут живая явь науки».42
Но как блестящий студент, гордость и надежда отечественной науки, оказался на фронте, а не в лаборатории? Он пришел сюда с другой войны, развернувшейся в стенах высших учебных заведений империи.
Эта и правда была настоящая война – за свободу слова, за право выражать свое мнение, за возможность критиковать власть. До 1911 года российские университеты оставались автономными островками демократии в темном океане самодержавия. Университетские профессора не только поощряли студенческие акции протеста (а манифестаций было множество: против смертной казни и политического произвола, за неприкосновенность личности и освобождение политзаключенных), но и сами принимали активное участие в деятельности либеральной оппозиции43. Разумеется, консервативно настроенные министры Николая II, «Хозяина земли Русской»44, не могли позволить университетам и далее служить «ареной дерзкой и безнаказанной пропаганды революционных идей»45.
В 1911 году противостояние власти и высших учебных заведений подошло к своей кульминации. Министр народного просвещения Лев Аристидович Кассо, в нарушение целого ряда законов, подготовил ряд репрессивных постановлений: возложил «всю тяжесть ответственности» за студенческие сходки на университетских преподавателей и, по сути, назначил профессоров правительственными агентами. Эти приказы вызвали новую, небывалую по силе, волну манифестаций. Радикальные студенты врывались в аудитории с криками «Бастуй, товарищи!» и разливали сернистый водород46.
В ответ министр Кассо – вновь нарушая законы – приказал ввести на территории высших учебных заведений полицейские силы. Обстановку в столичном университете ярко описывали «Русские ведомости»: «Присутствие большого количества полицейских со штыками и винтовками вдоль длинных коридоров университета, профессора с группой студентов, конвоируемые вооруженными городовыми на лекции, городовые с ружьями, охраняющие аудитории, где читаются лекции, свист, крики и пение революционных песен, пары удушливого газа, распространяющихся в коридорах и аудиториях – все это представляет собой такую картину, какую еще стены Петербургского университета не видели»47.
В альма-матер Сергея Вавилова – Московском университете – атмосфера раскалилась до критической температуры. Более 130 профессоров и приват-доцентов были уволены или ушли в отставку в знак протеста против правительства Николая II. Оставшиеся преподаватели, «переломив себя», пытались читать лекции в условиях полицейской оккупации университета, однако студенты в аудиториях их освистывали, оскорбляли, порой даже с применением физической силы. Многие профессора не выдерживали давления: «с Н. Я. Марром случился истерический припадок, А. А. Жижиленко упал в глубокий обморок, а ректор Д. Д. Гримм просто заплакал и не смог читать лекцию»48.
В числе покинувших Московский университет был и крупнейший российский физик Пётр Николаевич Лебедев, в университетской лаборатории которого начал свои первые исследования Сергей Вавилов.
16 февраля 1911 года Вавилов писал в дневнике: «Я сейчас в странном положении самого неустойчивого равновесия, каждую минуту я могу пойти направо, налево, вознестись на небо или провалиться к черту на кулички: я совсем запутался и заблудился; почва, та точка, за которую я держусь руками и ногами, т.е. университет, сейчас находится в каком-то бешеном танце, студенты разбежались, профессора разбегаются»49.
После увольнения Лебедева нашему герою пришлось постоянно курсировать между старыми и новыми лабораторными точками, разбросанными по Москве, чтобы продолжить свою научную работу. Запись из дневника 1912 года: «Я занят, ношусь с Пресни на Моховую, на Волхонку, на Тверскую и т. д.».
Гениальный профессор Лебедев внезапно скончался в 1912 году в возрасте 46 лет. От пережитых стрессов остановилось сердце. И развитие отечественной физики с уходом Лебедева – тоже едва не остановилось. «Печальная процессия, в которой так много учеников, многие из которых только потому и решили сделаться физиками, что в России был П. Н. Лебедев», – писал Сергей, погрузившись во мрак отчаяния, не понимая, как жить дальше без любимого наставника. Заканчивая университет в 1914 году, Вавилов терзался сомнениями: академическая среда под давлением министерства заплесневела; куда идти, где свет? Сергей решил на время радикально сменить сферу деятельности. Назло всему миру записался в армию. Превосходно владеть шестью языками, тонко разбираться в европейском искусстве и литературе, не говоря уже о точных науках, – и стать простым солдатом!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
40
«Дневники императора Николая II: Том II, 1905–1917».
41
Сергей Иванович Вавилов «Дневники 1909–1954. В двух книгах. Книга 1: 1909–1916».
42
Там же.
43
Е. А. Ростовцев «1911 год в жизни университетской корпорации (власть и Петербургский университет».
44
Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 года.
45
По выражению генерал-губернатора Санкт-Петербурга Д. Ф. Трепова.
46
Е. А. Ростовцев «1911 год в жизни университетской корпорации (власть и Петербургский университет».
47
В высших учебных заведениях. // Русские ведомости. 1911. 1 февраля. №25. С. 3.
48
Там же.
49
Сергей Иванович Вавилов «Дневники 1909–1954. В двух книгах. Книга 1: 1909–1916».