Страница 3 из 4
Романтическая любовь всегда казалась Никите приторно идеальной. Каждый хочет понравиться и угодить. Все как в глупых сериалах, которые любит мать. Сопли с сахаром. Но сейчас Никита думал по-другому. То, что он чувствовал к Насте, было непостижимо и удивительно.
Несколько месяцев пролетели, как сладкий сон. Гладко выбритый, в наглаженной рубашке, абсолютно счастливый Никита каждый день убегал из дома, бросив с интересом наблюдавшей за ним матери короткое:
– Муся, целую, пока.
Несмотря на каждодневные свидания с Настей, Никита не забывал и про учебу, которая всегда давалась ему легко и в школе, и в университете. Последний экзамен сдал успешно. Правда, престарелая историчка Дина Абрамовна долго терзала наводящими вопросами. Никита, начиная с ответа на поставленный вопрос, без зазрения совести плавно переходил на более известную ему тему.
– Вы, душа моя, как в том анекдоте про студента, который выучил про слонов, а вытянул билет про насекомых, рассказывал, что насекомые бывают разные, а некоторые из них живут на слонах. И продолжал вещать профессору про слонов. После чего, профессор спрашивал: «А суть?» На что студент, не моргнув и глазом, отвечал: «В песок!»
Никита закатился от смеха, а Дина Абрамовна промолвила:
– Если я улыбаюсь – это еще не значит, что у меня хорошее настроение. Хотите сказать, душа моя, что знаете ответы на все вопросы?
– Знаю, – не задумываясь, выпалил Никита.
– Тогда ответьте на последний, и да будет вам счастье.
Постукивая карандашом по столу, она с интересом наблюдала, как младший Доронин отвечал, совершенно довольный собой.
– Возьмите свою пятерку, душа моя, – Дина Абрамовна протянула ему зачетку, – и можете идти в театральный, делать искусство.
И сейчас он мчался к Насте на всех парах, окрыленный любовью и желанием обнять возлюбленную. На пешеходном переходе Никита увидел тучную женщину с полными авоськами, не торопясь переходящую проезжую часть. Скорость автомобиля была большая. Никита нажал на тормоза и, понимая, что не успеет затормозить, крутанул руль и вылетел на встречку. В следующую секунду он увидел перед собой «морду» Камаза…
Глава 3
После похорон Светка приходила к Дорониным каждый день. Заставала Машу в Никитиной комнате, сидевшую на его кровати, будто каменная статуя. Взгляд устремлен в никуда. Затем была истерика. И каждый день они вдвоем с Николаем буквально держали бьющуюся в конвульсиях Машу. Светка колола ей успокоительное и та, ослабев, засыпала.
– Пусть плачет и рыдает, – объясняла Николаю Светка, – Это нормально. Ненормально, когда она молча сходит с ума. Главное – пережить первый шок.
Так прошла неделя.
– Тихо. Спит, – прошептал Николай, открывая Светлане дверь.
– Ну как она?
– Как обычно. Зайдет в Никитину комнату и в слезы.
– Ты ее кормил?
– Ничего не хочет.
– Коль, ты хоть готовил что-нибудь?
– Яичницу.
– Эх, мужчины, – вздохнула Света, – я, когда болела, мой Олег тоже меня яичницей кормил. До сих пор тошнит от одного ее вида. Ты то, как сам?
– Я то что? На работу мне надо, да боюсь Машеньку одну оставить.
– А я на что?
– Коля, кто там? – на пороге спальни появилась Маша.
За несколько дней она вдруг как-то постарела, осунулась. И без того худенькая фигура женщины стала еще прозрачней.
В молодости Маша была знатной красавицей и к пятидесяти годам не утратила своей красоты и стройности. Ни единого седого волоса в черных вьющихся локонах, только редкие морщинки вокруг больших карих глаз.
Света подошла к подруге и, любя, пригладила на ее голове растрёпанные волосы.
– Ну, что, молодая, красивая, – подбодрила Светка, – проголодалась?
– Машенька, как ты себя чувствуешь? – засуетился вокруг жены Николай, – мне с кафедры звонили. Отпустишь меня? Надо съездить ненадолго.
Со дня похорон он перестал называть ее Муся. Язык не поворачивался. Это было прозвище только для них троих, а теперь их двое.
– Вот и езжай на свою кафедру, – разрешила Света, – а мы чайку попьём с тортиком, я тортик принесла. А хочешь, приготовлю чего-нибудь вкусненького?
– Что ты там приготовишь? – еле передвигаясь, Маша поплелась за подругой на кухню.
Убедившись, что жена в надежных руках, Николай быстро собрался и вышел за дверь квартиры.
– Хочешь, супчик сварю? – спросила Светка.
– Чесночный? – уставшим голосом проговорила Маша.
– Ты мне этот чесночный супчик будешь всю жизнь вспоминать? – засмеялась Света. – Надо же было на кавалера впечатление произвести.
– Как его звали? – прищурилась Маша, вспоминая имя Светкиного ухажера в студенческие годы.
– Романом его звали, – напомнила подруга, – молодая была, готовить не умела. Только супчик.
– Чесночный, – пошутила Маша.
– Ну, не нашлось у меня картошки, – смеялась Светка.
– И морковки с луком.
– Да, и морковки с луком тоже не было. Только мясо и чеснок.
– Ладно, ладно, зато сейчас ты у нас классный кулинар.
Маша присела за стол.
– Что празднуешь? – увидев на столе торт, спросила она.
– Ну, ты что, Машунь? Мне ли тебе рассказывать, как я любила Никиту? – обиделась Света.
***
Они знали друг друга сто лет. Их матери дружили с института, обе учились на врачей. В те годы особое внимание обращалось на медицину в республиках, куда направлялись выпускники медицинских институтов, за неимением своих врачей и медперсонала. Так и Люба, Машина мать, после окончания института попала в Кишинев. Там же встретила будущего мужа, вышла замуж и родила дочку Машеньку.
Связь с подругой на какое-то время была потеряна. Когда Маше исполнилось три года, молодая семья решила перебраться на родину Любы, в Красноярск. Отец сначала не возражал, но так и не найдя себе места в чужом городе, уехал обратно, надеясь, что жена с дочкой последует за ним. Люба была гордой женщиной, и не смогла простить мужу слабости. Да и возвращаться к ненавистной свекрови желания большого не было.
Тучная, черноволосая молдаванка, Мария Ивановна, в честь которой муж настоял назвать дочь, так и не приняла русскую невестку.
– Сережка мой, дурак, притащил в дом эту русачку, да еще и беременную, – жаловалась Мария Ивановна соседкам, – неизвестно, чей это ребенок. Девчонка-то на Сережку совсем не похожа.
– Да как же не похожа? – успокаивали ее соседки, – и черненькая, и глаза карие.
– Отравить меня хочет, – не унималась та, – она врачихой работает, знает, что подсыпать можно. На работу уходит, завтраки мне оставляет. Я ее ругаю, а она мне завтраки.
– Да чего ты взъелась то на нее?
– Бигуди мои ворует. Сегодня смотрю, а бигудей – то и нет. Точно она взяла, – продолжала она злиться, – Даю ей деньги на продукты, а она мне сдачу приносит, – искренне удивлялась свекровь, – Смотри-ка, честная какая, всю сдачу до копейки!
Жили они со свекровью в разных комнатах, на отдельное жилье денег не было, да и муж от матери съезжать наотрез отказывался, хотя и ругался с ней. Она на невестку, а он на мать. Ругались по-молдавски, так что жена мало что понимала.
Периодически Люба находила под ковриком у двери своей комнаты сухую траву и иголки. Не иначе, как свекровь подкладывала, чтобы извести невестку.
С годами она рассудила, что любовь, как приходит, так и уходит, без объяснений. Потом уже и не вспомнишь, что послужило причиной разрыва. Остаются лишь разочарование и неприятные воспоминания.
В Красноярске, устроившись в больницу рядовым хирургом, Любовь Михайловна за семь лет дослужилась до заведующей отделения хирургии. Ее все уважали и ценили, всем она готова была бескорыстно помочь, хотя дома была строгой и принципиальной.
Единственную дочь держала в ежовых рукавицах. Для нее существовало два мнения – ее и неправильное. Надо ли говорить, что с детства Маша была послушной и хорошо училась. Или вынуждена была быть таковой, так как мать любое баловство дочери пресекала на корню.