Страница 10 из 79
И Вельмина продолжила осмотр, и к собственному удивлению нашла еще кое-что любопытное помимо клейма на плече. Сквозь вздувшиеся волдыри на груди мужчины проглядывал ещё какой-то знак, тоже оставленный под кожей — и тоже явно какой-то герб. Но из-за ожогов Вельмина смогла разглядеть только часть темно-зеленого оттиска.
— Как интересно, — пробормотала она, — да на тебе, дружище, места свободного нет. Весь покрыт печатями.
Но нужно было что-то делать. Об этих знаках она обязательно расспросит потом…
И Вельмина занялась делом. Сперва она взяла немного крови мужчины — кровь обязательно должна присутствовать как один из ингредиентов. Затем, полистав справочник «Алхимия живого», собрала все необходимые составляющие раствора и занялась изготовлением субстанции, которая должна была закрыть раны и ожоги. Из мыслей не шел и тот прискорбный факт, что человек этот до определенного момента мог идти, в таком-то состоянии, и что состояние это просто катастрофически ухудшалось. Поэтому Вельмина взяла еще несколько капель крови и капнула в пробирку с индикатором, который должен был показать, нет ли привязки жизненных сил этого человека к какому-нибудь предмету извне. Привязка обнаружилась сразу: стеклянно-прозрачный индикатор окрасился в пурпур. Становилось все интереснее, и Вельмина занялась изготовлением ещё одного раствора, который должен был попросту запечатать утечку жизненных сил в теле мужчины.
Когда оба раствора были готовы, Вельмина наполнила ими два шприца, а затем, присев на тот же стульчик, по очереди ввела растворы мужчине в вену. Делала она это в первый раз, и нащупать крупную вену оказалось непросто. Прикусив губу, Вельмина несколько раз промахнулась, но затем все-таки попала — и выжала поршень шприца до упора. Медленно, так, чтобы раствор попадал в кровь малыми дозами. То же проделала и со вторым шприцом, и затем прижала к проколам свернутую марлю и подержала, чтобы ранки закрылись.
— Ну, вот и все, — сказала Вельмина скорее себе, потому что мужчина по — прежнему не приходил в себя.
Однако, даже спустя несколько минут появились обнадеживающие изменения: дыхание его выровнялось, сделалось глубже, и жуткая краснота ожогов начала бледнеть.
Вельмина, не удержавшись, снова посмотрела на тот, зеленый герб на груди. По прежнему ничего не разобрать… Но это ничего. Если у этого человека есть хоть капля признательности, может, он и сам что-нибудь о себе расскажет? Одно было ясно: вряд ли это безродный нищий. Он явно выдавал себя не за того, кем был на самом деле, но почему-то Вельмину это больше не пугало. Она как будто помедлила перед тем, как босиком ступить в холодный ручей — а потом решилась и шагнула вперед.
Она поднялась со стульчика, выглянула из лаборатории: старый Солветр дремал под дверью, сидя в принесенном кресле.
Вельмина позвала его, и дворецкий тут же уставился на нее мутным со сна взглядом.
— Давайте оттащим его в гостевую спальню, — попросила Вельмина, — он уже не умрет. Нет больше причины умирать. А раны затянутся. И вшей на нем нет.
***
Она просидела у постели неизвестного, подаренного ей мужчины до вечера. То и дело трогала его лоб, опасаясь сильного жара, и время от времени щупала пульс на смуглом запястье. Вельмина осторожно брала большую и тяжелую руку в свои, прижимала пальцы там, где звучали отголоски биения сердца, и, поглядывая на хронограф на цепочке, отсчитывала тугие удары. Поначалу она даже испытывала что-то вроде неловкости оттого, что сидит рядом с совершенно обнаженным незнакомым мужчиной, и не только сидит, но и трогает его, но потом убедила себя, что в этом нет ровным счетом ничего неприличного или пошлого. В конце концов, она его вытащила практически из Бездны, а теперь нужно просто следить за состоянием.
Вслушиваясь в тихое размеренное дыхание, Вельмина старалась думать о том, что теперь, когда ее выпустили из тюрьмы, и Аривьен попросту поглотил соседнее королевство, жизнь не будет слишком отличаться от того, как она жила до этого. Даже если не получится вернуть счета де Триоль, она что-нибудь придумает. Продаст часть драгоценностей. Потом нужно будет обязательно узнать, где похоронили Кельвина, и поставить там надгробие. Что-нибудь изысканное, Кельвин был большим поклонником резьбы по камню. Ну а там… Теперь она была вдовой, и могла позволить себе многое, например, начать изготавливать омолаживающие снадобья и продавать их всем желающим. А ещё — Вельмина тут же постаралась отбросить эту мысль подальше — возможно, к ней кто-нибудь посватается. Вот этого не хотелось. Или наоборот, хотелось — Вельмина и сама не понимала. Поймала себя на том, что осторожно поглаживает кисть мужчины, крепкую, перевитую синими венами. У Кельвина были совсем другие руки, тонкие, музыкальные. А тут… Если схватит такой ручищей, мало не покажется.
Вспомнив о том, что наверняка процессы регенерации уже идут полным ходом, Вельмина поднялась со стула и, склонившись над несчастной своей собственностью, осторожно отогнула край простыни. Уж очень хотелось посмотреть, что там за зеленый герб у него на груди. Отогнула — и замерла, не веря своим глазам. Ее снадобье сработало даже лучше, чем можно было предположить: обожженная кожа слезла, а под ней наросла новая — и даже не тоненькая розовая пленочка, какая бывает обычно после ожогов, а совершенно нормальная, здоровая кожа. И под этой кожей малахитовой зеленью поблескивал летящий орел, несущий в когтях извивающуюся змею. Герб правящей династии Аривьена. Вельмина сдвинула простыню ниже — а на животе, сразу под грудиной, красовался герб Селистии, что примечательно — змея, в тугих кольцах душащая орла.
— Бездна знает что, — пробормотала Вельмина.
И, сама не зная зачем, провела ладонью по новой гладкой коже, под которой даже сейчас ощущались тугие мышцы. В этот миг тихо скрипнули дверные петли, и Вельмина воровато отдернула руку. Не хватало еще, чтобы ее застали за тем, что она беззастенчиво щупает незнакомца.
В дверях появилась Тавилла.
— Там это, — сердито сказала она, — жмот ваш приехал, госпожа. В дверях топчется, желает вас видеть.
И сразу стало неприятно. Вот ведь странно: пока Вельмина сидела рядом с медленно исцеляющимся мужчиной, то чувствовала себя как будто бы на своем месте. Лишь только появился Ариньи — ладони мгновенно вспотели, а грудь словно обручем стянуло.
— А нельзя ли передать ему, что я занята? — пробормотала Вельмина, торопливо натягивая простынь до четко очерченного подбородка. Мельком отметила, что отек почти спал с лица, и что второй глаз, который до этого был под повязкой, почти не пострадал, и что слипшиеся стрелками темные ресницы… придают незнакомцу совершенно трогательный и беззащитный вид… от которого почему-то сердце забилось чуточку быстрее.
— Я говорила, — Тавилла покачала головой, — но этот надутый индюк объявил, что никуда не уйдет и вас дождется. С букетом явился, между прочим.
Вельмина обреченно вздохнула.
— Понятно. Тогда я попрошу тебя посидеть здесь до моего возвращения. Вдруг он проснется?
— Только если с ружьем, — буркнула Тавилла, — кто знает, что у него на уме?
— Я тебе… кольцо оставлю. К тому же, когда он придет в себя, будет не сильнее котенка…
Тавилла фыркнула.
— Знаем мы этих котят! Ладно уж, посижу. Идите, госпожа, только вы уж, пожалуйста, будьте осторожны. Вы хоть замужем пять лет и прожили, а совершенно мужчин не знаете.
— Это точно, — вздохнула Вельмина.
Мужчин она не знала совершенно.
***
…И один из них, когда она вышла в холл, с преувеличенным вниманием рассматривал портрет Кельвина де Триоль, где хозяин дома был изображен в охотничьем костюме и в окружении своры борзых.
Дэррин Ариньи был одет роскошно: камзол, переливающийся как павлинье перо, темно-синие штаны, заправленные в высокие, до блеска начищенные ботфорты. За спиной он держал пышный букет садовых гортензий — в этот момент Вельмина с грустью подумала, что первый и последний букет Кельвин подарил ей на свадьбу, и что вышла к гостю она в том же самом синем платье, в котором ездила во дворец, а потом ещё и занималась изготовлением препаратов… Вон, капнула на рукав, и теперь там выбеленное пятнышко. А еще со скоростью молнии в голове пронеслась мысль и о том, что, если бы она, Вельмина, не была такой никчемной, пугливой и жалкой, то быть может, Кельвин все-таки предпочел мужскому именно ее общество. Но она была именно такой: воспитанной в строгости девушкой, мало что знавшей о жизни, никчемной, пугливой и жалкой, и с этим ничего не поделаешь, а теперь вот сам наместник пожаловал, да ещё с букетом, и совершенно непонятно, чем все закончится.