Пророчество. Солнечный монах

Эрист был таким же романтиком, как и Эль. Тоже любил читать, и они частенько вместе сидели в библиотеке Обители. Конечно, книг о пиратах, которые обожал Эль, там не было, но рассказы об учёных и путешественниках тоже были очень интересны, и они потом долго обсуждали прочитанное и мечтали о том времени, когда, достигнув совершеннолетия, смогут выходить из Обители и обойдут всю страну, неся людям Благое Слово.

Эль защищал Эриста от нападок Энасса, помогал ему во всём. А Эрист отвечал ему искренней любовью и преданностью.

И именно у Эриста он когда-то спросил, почему все имена в обители начинаются на букву Э. Кроме Эриста и Энасса там были Эрант, Эвирий, Эристин, Эритэн, Энсант и много, много других.

Эрист объяснил, что, кроме Солнцеликого, об этом никто не знает, а Солнцеликий говорит, что так повелось издревле и не им менять установившийся порядок. И всем новичкам в Обители в первый же день давали новое имя.

Но Элю повезло, ему к новому имени привыкать не пришлось. Он и дома был Элем.

Вообще-то, полное его имя было Дэннивэль. Отец звал его Дэнни, мама – Вэль. А он не любил оба эти имени. Считал их девчоночьими. Потому что с одной стороны их улицы жила девочка по имени Дэнниэлла, которую родители звали Дэнни, а с другой – Вэльвэнсия, и её родители звали Вэль.

И в десять лет он заявил, что его зовут Эль. И никак иначе. И перестал отзываться на все другие имена, включая полное. Родители посмеялись над его упрямством, но протестовать не стали. Так он и превратился в Эля. И когда в Обители сообщил своё имя, монах-имянарекатель не стал ничего менять. Сказал только, что сама судьба привела его сюда, раз даже имя дала ему подходящее.

Эль снова посмотрел на друга. Эрист выглядел усталым и расстроенным, и Эль понимал, что в этом – его вина. Эрист искренне переживал из-за выпавшего на долю Эля испытания, и все сегодняшние его мучения делил с ним в полной мере. Весь день Эль ловил его встревоженные и сочувственные взгляды и под конец даже начал сердиться на друга. Ему и без того было тошно, а уж успокаивать взволнованного приятеля и вовсе не хотелось.

И в то же время теплело на душе, когда он думал, что есть на свете хотя бы один человек, которому не безразличны его страдания, который в полной мере сопереживает его горю.

Эль дёрнул головой: какое горе? Горе – это гибель родителей. А сейчас – просто мелкая неприятность, которую надо пережить и забыть, как страшный сон.

И, наверное, нужно всё-таки поспать. А то завтра опять целый день придётся тащить на себе несколько килограммов лишнего веса, к тому же ведущих себя весьма агрессивно. Наверное, булыжник рассердился за то, что выдернули его из привычного места и потащили неизвестно куда. Вот и дерётся, не имея возможности вернуться обратно.

Эль усмехнулся. Осторожно, едва касаясь, погладил кончиками пальцев шершавый камень и тихо, одними губами, прошептал:

– Не сердись, друг. Мы с тобой в одинаковом положении. Я тоже не в восторге от твоего соседства.

И снова улыбнулся: слышал бы кто, как он с булыжником разговаривает.

Но от этого небольшого диалога на душе почему-то посветлело. И Эль, закрыв глаза, продолжил мысленный диалог с камнем. Рассказывал, как тому повезло. Какие новые горы и реки он увидит. Как потом сможет хвастаться приятелям таким необыкновенным путешествием. И не заметил, как уснул. И снилось ему, что сидят они с булыжником за столом, пьют чай из металлических кружек, и камень раскрывает ему страшную тайну хранящегося в Обители Кристалла.

Жаль только, что, проснувшись, Эль так и не сумел вспомнить, в чём же она заключается.

Так прошёл ещё день. А к полудню третьего они вышли на берег той самой реки, на которую с высоты любовался Эль в тот злосчастный вечер, когда начались его неприятности.

Как он и предполагал, река оказалась хоть и не слишком широкой, но бурной и глубокой. Вышли они в самый раз к броду, но, увидев буруны возле лежащих на мелководье отполированных водой камней, Эль сразу понял, что переход будет не из лёгких.

И оказался прав.

В верховьях реки прошли сильные дожди, и река, напитавшись водой, мчалась со скоростью хорошей лошади. Камни брода, в летнюю жару едва смачиваемые брызгами, сейчас полностью скрылись под водой, образующей вокруг них бурные завихрения. А если учесть, что камни лежали не сплошняком, а на расстоянии большого шага, а то и прыжка друг от друга, то переход через реку превращался в довольно опасное приключение.

Впрочем, Эль и внимания не обратил бы на эту преграду, проскочил бы на одном дыхании, если бы не привязанный к поясу груз и не ноющая нога. Представив, как при каждом прыжке будет бить его камень по ещё не зажившим ссадинам, Эль поморщился и, глубоко вздохнув, сжал зубы: ничего, и это переживу.

И, не дожидаясь команды Энасса, с одной мыслью, чтобы закончилось скорее эта пытка, прыгнул на скользкий камень.

Энасс, собиравшийся идти первым, скрипнул зубами и прыгнул следом.

Два прыжка прошли благополучно, а на третьем, самом широком, булыжник ударил по колену, попав в самое болезненное место – нервный узел. Ногу словно спицей проткнули. Эль, не сдержавшись, вскрикнул, дёрнулся, нога съехала со скользкой поверхности, и он, взмахнув руками, рухнул лицом вниз в ледяную воду.

Дыхание перехватило. Эль забился, пытаясь повернуться, но булыжник, обрадовавшись неожиданному купанию, потянул его ко дну, сверху прижала тяжёлая сумка, а бурная река подхватила тело и понесла на стремнину.

И тут сильная рука схватила его за волосы и резко дёрнула вверх. Эль судорожно вздохнул, закашлялся, и увидел перед собой лицо вэссера, с яростью на него глядящего.

– Давай к берегу, – крикнул тот, и, подцепив его за лямку сумки, потянул за собой.

– Я сам, – прохрипел Эль, но Энасс словно и не услышал. Тащил его не хуже буксира, перевозящего через реки платформы с людьми и грузом. И Эль только и мог, что расслабиться, откинуться на спину и подхватить булыжник, чтобы перестал он тянуть его вниз.

На их счастье, река была не широкой, и хватило нескольких взмахов натренированных рук, чтобы выбраться на берег и опуститься на камни, дрожа от холода и пережитого волнения.

К ним уже бежал Эрист, перебравшийся на другую сторону без приключений, и несущий за спиной свою, а в руках – Энассову сумки: вэссер не потерял головы и успел скинуть ему свою поклажу.

– Сейчас, я костёр разожгу, – крикнул Эрист, бросая ношу и кидаясь вверх по склону к деревьям, чтобы набрать сучьев.

И услышал суровое:

– Стоять!

Остановился испуганно, непонимающе взглянул на Энасса.

– Не сахарные, не растаем, – буркнул тот. – До места молитвы дойдём, там и обсохнем. Не здесь же молиться.

Эль поднял голову: да, для молитвы место не подходящее. Глубокое, затенённое ущелье, заросший лесом склон.

Встал, оглянулся на бурлящую речку. Представил, как несла она его, не давая вздохнуть… Хотел поблагодарить Энасса за спасение, но, обернувшись, увидел только его спину: вэссер не стал ждать, пока невезучий адепт налюбуется на место своей несостоявшейся гибели, ушёл вперёд. Эрист, подхватив сумку, бросил сочувственный взгляд на друга и пошёл следом за вожаком.

Эль вздохнул: что ж за неудачный выдался поход. Всё время он попадает в неприятности.

А потом плеснуло раздражение: если б не суровая аскеза, назначенная вэссером, ничего бы не было. Он бы эту речку пересёк, не заметив.

И снова вздохнул: может, наказание и чересчур суровое, но заслуженное. Пора, наконец, с ним примириться и перестать злиться на Энасса. Солнцеликий, наверное, предвидел случившееся, раз в день перед их уходом заставил его дать клятву.

Когда Солнцеликий вызвал Эля к себе, тот порядком удивился и торопливо двинулся за вестником, прикидывая в уме, в чём он мог так сильно провиниться, что сам глава Обители решил наставить его на путь истинный. Но никаких грехов за собой так и не нашёл.