Ты меня предал

— Он беспокоится, — мягко сказала Ирина Сергеевна, когда я начала извиняться перед ней за действия Павла. — Ничего страшного, я тоже беспокоюсь за вас, поэтому понимаю его. И вот ещё, что я хотела сказать… Простите уж, что лезу не в своё дело, но мы с вами, Дина, так давно вместе, что мне хочется счастья для вас не только, как врачу.

— Да? — осторожно протянула я, и Ирина Сергеевна продолжила с той же мягкостью:

— У моего отца был ребёнок на стороне. Мама об этом узнала, выгнала его и простить так и не смогла, не приняла обратно. Всю жизнь его одного любила, но гнала нещадно. А он… так и не женился больше, всё пытался вернуться к нам, к матери.

Я молчала, не зная, что сказать. Сердце сжималось, качая кровь, которая сейчас казалась мне горячей, словно лава, и ядовитой, как мышьяк.

— Я понимала — и понимаю — их обоих, — продолжала между тем Ирина Сергеевна. — Я видела и мамину боль, и боль отца — не знаю, кто из них переживал сильнее. Но итогом стали их несчастные перемолотые судьбы. Да, отец был виноват, и именно его ошибка привела к таким последствиям. Однако если бы мама его простила, они могли бы быть счастливы.

Я сглотнула и тихо спросила:

— Думаете, могли бы? Жить, всё время оглядываясь на предательство…

— Не надо оглядываться, — ответила моя врач просто и спокойно. — Надо идти вперёд.

Через два дня Наталья Вячеславовна пришла на работу и сразу позвонила мне. Рано утром я делала ктг, результаты там были хорошими, но она хотела, чтобы я сходила на УЗИ в очередной раз — посмотреть кровотоки.

Во время исследования выяснилось, что Наталья Вячеславовна попросила сделать это не зря — нарушения кровотока теперь нашлись не только в маточных артериях, но и в пуповине. Кроме того, моей малышке поставили уже задержку развития плода третьей степени — вес её так и остался примерно на том же уровне, что и был три недели назад, когда меня впервые госпитализировали.

— Сейчас прокесарим вас, — сообщила Наталья Вячеславовна по телефону, увидев результаты УЗИ. — Собирайтесь пока, через полчаса за вами придут. Мобильник, вода, зарядка, больше ничего с собой нельзя. Компрессионные чулки на вас?

— Конечно.

Закончив разговор с врачом, я с минуту стояла в коридоре, прижав ладонь к животу, внутри которого ворочалась моя малышка. Била пяткой куда-то вбок с такой силой, что я едва не морщилась от боли, и было странно думать: ещё чуть-чуть, и я перестану её чувствовать. Она появится в этом мире, как отдельный человек, не будет больше связана со мной пуповиной…

И, несмотря на страх, меня затопило бешеной, почти иррациональной радостью — даже слёзы на глаза навернулись. Ни к чему моему ребёнку находиться внутри моего подлого организма, который всю беременность пытается убить зародившуюся в нём жизнь. Пусть растёт и развивается отдельно от меня, толку больше будет.

За мной пришли не через полчаса, а через пятнадцать минут — я едва успела сбегать в туалет и взять с собой маленькую бутылку с водой, телефон и зарядное устройство. Я не стала никому сообщать, что меня увели в родильное отделение, написала об этом только Ирине Сергеевне и Игорю Евгеньевичу. Но Павлу — нет. Не хотела, чтобы он волновался.

Напишу, когда всё закончится.

Примерно через полчаса родилась моя Аня. Маленькая и худенькая, красно-синяя, но самая прекрасная девочка на всём белом свете…

Павел

«Аня родилась. Рост 46 см, вес 2400».

Увидев это сообщение от Динь в мессенджере, Павел уронил телефон на кафель в ванной, и по экрану зазмеилась трещина, но он её даже не заметил.

Дрожащими руками подняв аппарат с пола, Павел уставился на короткое сообщение от жены, ощущая, как бешено колотится взволнованное сердце, отдаваясь пульсацией в горле и висках, как на лбу появляется испарина.

Аня родилась.

Уже?!

Но Динь даже не написала, что рожает, когда успела?! И ведь два часа назад отвечала на сообщение, что всё по-прежнему.

Ровно 38 недель… И такая маленькая девочка, крошечка просто. Всё ли с ней в порядке? А с Динь?

«Тебе можно позвонить?»

Жена молчала минут пятнадцать, а потом набрала сама, и когда Павел увидел на треснувшем экране родной номер, чуть вновь не уронил телефон, так старался быстрее ответить на звонок.

— Да, Динь, да!

— Привет, — произнесла она в трубку тихо и как-то очень замученно. Павел сглотнул: он хорошо знал такой голос у жены. Он слышал его каждый раз после того, как Динь оперировали.

— Как ты? И Аня? — спросил с нежностью, безумно мечтая сейчас оказаться рядом со своими девочками.

— Прокесарили меня, пока лежу в реанимации. — Услышав это слово, Павел вздрогнул, а Динь между тем продолжала: — Это нормально, сюда всех кладут, кто после кесарева. Ночь здесь проведу, утром обещали перевести в обычную палату. Аню поместили в отделение интенсивной терапии, это тоже нормально, не волнуйся. Про её состояние расскажут утром, когда я сумею туда доползти.

— Но ты же видела её? Да?

— Конечно. — Голос Динь задрожал от любви и восторга. — Она очень маленькая, Паш, и я боюсь за неё. Но мне сказали, что у неё восемь баллов по Апгар… И закричала она сразу. Так орала, когда вытащили, ты не представляешь! Причём сначала кашлянула, потом заорала. Можешь представить, я лежу на столе, врачи во мне ковыряются, тишина в операционной, и вдруг я слышу: «Кхе!». И голос такой… совсем детский. И сразу после этого начинается ор.

Павел не выдержал и засмеялся. Динь говорила устало, но с энтузиазмом, значит, всё действительно хорошо. И восемь баллов — это прекрасно. А что вес небольшой — так наберёт!

— Как ты сама себя чувствуешь, Динь?

За жену Павел волновался едва ли не сильнее, чем за дочку. Малышке-то поставили оценку, и вряд ли врачи могли сильно ошибиться, а вот как там Динь…

— Я пока не поняла, наркоз ещё действует, — вздохнула она. — Потом, скорее всего, начнётся кошмар, всё-таки кесарево — это полосная операция. Но я вытерплю. Главное, чтобы с Аней всё было в порядке.

— Ты окончательно решила насчёт имени? — поинтересовался Павел, вспомнив вдруг, как жена говорила, что примет решение только после того, как увидит ребёнка.

— Да, — в голосе Динь слышалась улыбка. — Как увидела её, орущую и аж малиновую от напряжения, так сразу и узнала — моя Аня. Девять месяцев во мне сидела, пинала в разные места, ворочалась. Точно — она!

Закончив разговаривать с Динь, Павел положил трубку и посмотрел на дату, засветившуюся на экране телефона.

Двадцать пятое августа. День рождения его дочери, его Анечки.

Только бы Динь простила и приняла, только бы…

19

Дина

Ночь была совершенно адской. После того как наркоз перестал действовать, низ живота словно начал жариться на медленном огне. Боль была просто какая-то невыносимая, я даже пошевелиться не могла толком, лишь двигала руками.

— Двигайся, — сказала медсестра через пару часов, меняя мне капельницу. — Не лежи на одном месте. Иначе утром не сможешь встать.

Встать. Утром. Мне казалось, что я не смогу встать ещё как минимум неделю, а не то, что утром, но я послушно начала двигаться, несмотря на то, что это было дико неприятно. Боль была колюще-режущей и горячей, почти запредельной, и когда после нескольких слабых движений корпусом я вновь откидывалась на подушку, то чувствовала себя тяжёлым инвалидом со сквозным отверстием в животе.

Утром же другая медсестра, сменившая ночную, бодрым до тошноты голосом возвестила на всю палату:

— Так, девочки! Садимся!

— Как?! — воскликнула одна из моих соседок, крупная черноволосая девушка лет двадцати. — Как — садимся?!

— Просто. И не резко, постепенно. Сейчас приподниму вам спинки кровати, чтобы легче было.

Села я, как и остальные, с трудом. И больше, чем приподнятая спинка, мне помогли резкие и безжалостные слова медсестры:

— Давайте-давайте! Садитесь! Вам через пару часов к детям своим идти, а вы ещё даже не сидите!