Ты меня предал

— Мой проклятый организм, — я поморщилась и сглотнула непрошенные слёзы. — Он пытается убить моего ребёнка, понимаешь? Я читала про преждевременное старение плаценты, это опасно, потому что…

— Не надо, — Павел остановил меня, прижав палец к моим губам. — Не думай о плохом. Игорь Евгеньевич же сказал — это не обязательно. Мы будем бороться и победим, слышишь? Обязательно. Ты уже на тридцатой неделе, с тридцать восьмой ребёнок считается доношенным. Всего два месяца! Два месяца, Динь! Неужели ты думаешь, что выдержала десять лет — и не выдержишь два месяца?

Я всхлипнула, потянулась к нему, прижалась, как могла, не обращая внимания на мешающий живот, и задрожала, когда Павел погладил меня по спине.

— Спасибо, Паш, спасибо…

— Не за что. Приходи в себя и звони скорее Ирине Сергеевне, она должна быть в курсе всего.

Да, бывший муж был прав, и мне срочно следовало собраться.

Павел

Курить он бросил ещё зимой, но с тех пор, как у Динь диагностировали это дурацкое преждевременное старение плаценты, очень хотелось вновь начать. Павел сдерживался и скрипел зубами — как было бы здорово, если бы врачи говорили всю эту хрень не матерям, а отцам! И пусть бы он один переживал, а Динь была бы спокойна. Разве есть толк в том, что она в курсе? Только лишний раз нервничает, сделать-то всё равно ничего нельзя. Игорь Евгеньевич сам сказал, что нельзя — плацента помолодеть не может, поэтому необходимо просто наблюдать за её состоянием. И за развитием ребёнка.

— Ты уже думаешь над именем? — поинтересовался Павел по пути домой, желая хоть чем-то отвлечь хмурую Динь. Несмотря на разговор с Ириной Сергеевной, настроение жены пока не вернулось на отметку «нормальное».

— Я хочу назвать её Аней, — вздохнула Динь. — Как маму.

«Анна Павловна Гордеева», — подумал Павел и едва не выругался: фамилию-то жена после развода поменяла обратно на девичью, вновь став Елисеевой, а уж по поводу отчества пока и вовсе было рано говорить. И под каким отчеством Динь запишет в итоге свою девочку — вот уж вопрос вопросов…

— Хорошее имя. А другие варианты есть или ты уже окончательно решила?

Жена качнула головой.

— Я решила, что подумаю, когда увижу её. Мало ли, увижу и решу, что она не Аня, а допустим, Оля. Или Наташа. Или Катя.

«Когда увижу её»… Динь, конечно, ни за что не призналась бы в этом, но Павел понимал — она очень боится, что ей так и не придётся никого называть.

Боже, скорее бы она родила.

* * *

— Андреич, дай-ка мне отпуск на пару недель, — сказал на следующее утро Павел, заходя в кабинет своего начальника — главного врача и владельца клиники, Горбовского Виктора Андреевича. Тот вздрогнул, услышав подобное заявление, и посмотрел на Павла с недоумением.

— Обалдел, Гордеев? Сейчас, что ли? А ничего, что заранее надо предупреждать?

— Понимаю, — кивнул Павел и, опустившись на стул перед письменным столом, за которым сидел Горбовский, признался: — Жена у меня беременная, проблемы всякие вылезли. Не хочу её оставлять, совсем себя заест в одиночестве. Надо отвлечь.

— Жена? — Начальство подняло брови. — Ты же развёлся. Или я что-то пропустил?

— Не пропустил. Я хочу вернуться к бывшей жене. Пытаюсь вот это сделать.

— Та-а-ак, — протянул Виктор, откидываясь в кресле и складывая руки на груди. — А вот с этого места прошу подробнее.

И Павел рассказал всё, не таясь, зная, что Горбовский поймёт. Про собственную депрессию, о которой узнал, к сожалению, уже после того, как натворил дел, про Настю эту дурную, у которой между ног чесалось, про корпоратив, про уход от жены…

На этом месте Виктор не выдержал и стукнул себя огромным кулаком по лбу. Он вообще весь был большим человеком — под два метра, широкий в кости, лысый и носатый. Но кулаки как-то особенно всех впечатляли.

— Пашка, ты, б**, идиот, — Горбовский постучал по лбу пару раз, положил руку обратно на стол и закатил глаза. — Надо было гнать эту девицу в шею сразу, с порога! Ну или по крайней мере ДНК-тест сдать. А ты чего накуролесил? Вот придурок!

— Согласен. — Павел грустно усмехнулся. — Теперь хочу исправить то, что накуролесил. Дашь отпуск?

Виктор поморщился и пробурчал:

— Дам, что с тобой делать. Но ты мне всё же объясни. Ты какого хрена ждал три года-то? Узнал когда про дочку, что не твоя, надо было сразу к жене возвращаться и бухаться в ноги. И объяснять всё, вот как мне сейчас.

— Лечился я, Андреич. Меня тогда знаешь, как накрыло? От чувства вины, думал, задохнусь, не спал почти, не ел. Забыл, что я тогда отпуск даже брал, потому что вообще работать не мог? А потом наоборот, только и делал, что работал, лишь бы боль заглушить. И после… — Павел вздохнул и, понизив голос, признался: — Мне было безумно стыдно. Я же предал Динь, бросил её в ответственный момент, обесценил всё, что она делала для нас. За одну гребаную минуту в этом ё** туалете…

— Ну, это ты мне можешь не рассказывать, — махнул рукой Виктор, скривившись, как от зубной боли. — Сам знаешь, что я тоже не безгрешен. Но я, в отличие от тебя, хотя бы действительно заморочился другой девкой, хотел её так, что аж в штанах свербило. И дохотелся до того, что всё потерял. И жену, и детей. Сын старший со мной до сих пор сквозь зубы разговаривает, а дочь… даже слышать обо мне не желает.

Павел молчал, не зная, что сказать. Ему было безумно жаль Виктора, который двенадцать лет назад повёлся на какую-то шлюшку и пошёл налево. Жена, с которой он на тот момент прожил в счастливом браке пятнадцать лет, случайно узнав обо всём, попала в больницу с инфарктом. Выжила, но дети-подростки, поняв, что виноват в этом папа, так и не простили.

— А ты? — продолжал между тем Горбовский. — Тебе же эта Настя нафиг не сдалась, за что ты пострадал-то хоть? Это же не измена, а так, дрочка какая-то.

— Скажешь тоже, Андреич, — фыркнул Павел, но смешно ему вовсе не было. — Хотя, наверное, смотря что ты за измену считаешь.

— За измену я считаю намерения, Паш, — серьёзно ответил начальник. — Можно даже без секса. Но если мужик — или баба, без разницы, у них тоже бывают загулы, хотя и реже, — так вот, если мужик готов пойти и трахнуть не жену, потому что влюбился или просто хочется — это и есть измена. Настоящая, потому что она в голове. И неважно, один раз или двести был секс, или его вообще не было, а был только флирт в интернете. Всё равно измена, если есть намерения.

— Безапелляционно, — улыбнулся Павел, тем не менее, вспоминая, как говорил на похожую тему с Сергеем Аркадьевичем. Нет, психотерапевт никогда не заявлял ничего подобного, он просто мягко подвёл Павла к мысли, что тот ни за что не совершил бы подобной ошибки сознательно, по собственной здравой воле и трезвой памяти. И сразу после этого признания и осознания, что Павел не стал бы обижать Динь намеренно, чувство вины стало чуть меньше. Нет, не исчезло совсем, но по крайней мере перестало давить на психику могильной плитой. Именно чувство вины было самой большой проблемой Павла, когда он только пришёл к Сергею Аркадьевичу. Оно жрало его изнутри, из-за него он не мог ничего — ни спать, ни есть, ни даже нормально дышать.

— Я просто на этой теме собаку съел, — развёл руками Виктор. — В общем, друг ты мой депрессивный, пиши заявление, пару недель дам. Но только учти: если оплошаешь и не вернёшься к жене, я тебя лично за уши оттаскаю за нерадивость. Чтобы уломал её! На коленях стой, ноги целуй, рыдай, дари Луну с неба, что хочешь делай — но без её прощения не возвращайся.

— Не получится, Андреич. До родов я не собираюсь говорить с Динь об этом, слишком нервно для неё.

— До родов и не обязательно. Но до конца года — обязательно! Понял меня?

— Понял, — кивнул Павел, зная, что если и правда оплошает, то Виктор действительно оттаскает его за уши, не побрезгует.

И всё же жаль, что жена Горбовского его так и не простила. Не изменял бы он ей больше…

Дина

Я не сразу осознала, что Павел как-то слишком долго не ходит на работу. Он всё таскал меня гулять в парк вместе с Кнопой, потом устроил шашлык — вкусно было до умопомрачения, особенно сёмга на гриле, м-м-м! — возил гулять на набережную, а ещё уломал покататься на лодке. Последний раз я это делала тысячу лет назад и сейчас с трудом согласилась — ну куда мне, беременной, а вдруг утонем?! — однако Павел сумел меня убедить, что всё будет в порядке. И отказать я не смогла.