Ты меня предал

Да, он хотел бы не открывать правду Динь, не тревожить её понапрасну в такое важное время, но как он мог солгать? Она бы захотела поговорить с его матерью, пусть не сегодня, но когда-нибудь обязательно захотела бы. И что тогда? Было бы ещё хуже. А так… возможно, Динь успокоится и поймёт его поступок. Да, трусливый и малодушный, но закономерный с учётом происходящего год назад. Павел просто не смог сообщить Динь ещё и о смерти свекрови за день до похорон её собственной матери. Он и так причинил жене слишком много боли и не хотел добивать её этой новостью.

Павел хорошо помнил тот вечер, он въелся в его мозг, присосался, как пиявка — не отодрать. Звонок Динь, её мёртвый и равнодушный голос, полные ужаса глаза матери. И пока он пересказывал то, что сообщила ему жена, Любовь Андреевна становилась всё бледнее и бледнее, прижимая ладонь к сердцу. Павлу стоило бы остановиться, подумать, отчего мать настолько плохо выглядит — но ему и самому было нехорошо, он переживал за Динь и не мог думать ни о чём другом.

— Это ты виноват, — простонала Любовь Андреевна, как только Павел замолчал, и распахнула рот, глотая воздух, словно воду. — Ты во всём виноват! Ты, ты… ты…

Она окончательно побледнела, начала заваливаться набок, и Павел, перепугавшись до полусмерти, подхватил мать под руки, каким-то чудом нащупал телефон на столе и вызвал скорую.

Инфаркт. Таким был сухой врачебный диагноз, примерно то же самое написали в справке о смерти, которую Павел получил в больнице сутки спустя. Растерянный, дезориентированный, лишившийся последнего близкого и родного человека, он застыл посреди заснеженного больничного двора, уставившись пустыми глазами в серое небо, и не понимал, что делать дальше. Организовал похороны на каком-то автопилоте, а потом…

«Это ты виноват».

«Ты во всём виноват!»

«Ты, ты… ты!»

Последние слова матери калёным железом выжигали душу и сердце, ломали кости, холодили кровь. Павел знал, что они правдивы, он сам был согласен с ними, и единственное, что удержало его от такого же загула, как после смерти Сони — это осознание того, что мать не гордилась бы им, если бы он вновь начал пить. Не зря она его чуть ли не за уши вытаскивала, не зря нашла психотерапевта. Павел не мог позволить пропасть втуне её трудам, поэтому… да, не стал пить. Погрузился в работу, регулярно посещал Сергея Аркадьевича, и через пару месяцев чёрная тоска ушла, сменившись печалью и сожалением.

Благодаря врачу Павел понял, что мать сказала это всё сгоряча, и возможно, она так в действительности не думала. Но даже если думала — каждый из нас совершает ошибки, иногда маленькие, но порой и большие, серьёзные, фатальные. Можно просто оставить их позади, махнуть рукой и закрыть дверь, а можно попытаться исправить. И Павел решил попытаться, зная, что этого хотела бы и мать, но делая это совсем не ради неё. Он делал это ради Динь и их любви, которая, как он верил, не могла пройти.

Павел привёл Кнопу обратно, прислушался к происходящему в квартире — тишина. Скорее всего, жена легла спать, но Павел на всякий случай проверил, заглянув в спальню. Полюбовался пару минут на спокойное и нежное лицо спящей Динь, потом вышел, оделся и отправился в магазин.

Купил её любимые розы — белые с красной каймой, пышные и свежие, пятнадцать штук — и чёрный виноград без косточек. Вернулся, обрезал цветы, поставил в вазу, помыл виноград и выложил его на тарелку. Не удержался, съел пару ягод и улыбнулся — он был очень сладкий, Динь любила такой.

Задобрить жену подарками Павел даже и не надеялся, не тот у неё характер. Ему просто хотелось порадовать её, и он надеялся, что угадал с виноградом. Желания беременных женщин — та ещё загадка…

6

Дина

Я проснулась в пять утра одновременно от двух вещей — во-первых, страшно хотелось в туалет, а во-вторых, голод грыз меня изнутри так, словно от безысходности принялся за поедание желудка. Я встала, направилась в ванную, сделала там все дела, а оттуда сразу завернула на кухню.

В предрассветной темноте на столе шапкой белели розы. Они раскрылись и распространяли вокруг сладковатый цветочный запах, от которого меня моментально затошнило. Я приоткрыла окно, переставила розы в гостиную, чтобы аромат рассеивался в большем пространстве, и только потом заметила тарелку с чёрным виноградом.

Это было похоже на извинения, да скорее всего, это и были извинения, но легче мне не стало. И дело было вовсе не в том, что Павел не сказал мне о смерти Любови Андреевны — за прошедшую ночь я остыла и приняла его поступок, хотя и не поняла до конца. Да, мне тогда было бы тяжело и больно узнать ещё и об этом, но я в тот момент хоронила маму, и ничто не могло сравниться с этой утратой. Даже предательство Павла померкло по сравнению с маминой неожиданной смертью от инсульта. Мужья-то приходят и уходят, а мамы — остаются…

Мне не становилось легче по другой причине. По правде говоря, мне даже становилось хуже. Я привыкла к отсутствию Павла, я вытравила из себя все чувства к нему, приучилась не вспоминать, не думать, двигаться дальше. Я знала, что он жив, но для меня он словно умер. А вот теперь труп восстал из гроба и стал напоминать о себе, погружая в прошлое, о котором я не хотела думать. Вот и сейчас… Эти цветы…

Я вздохнула и отщипнула виноград, положила в рот — вкус был почти медовый. Съела ещё несколько ягод, но потом всё же отодвинула в сторону тарелку. Надо нормально позавтракать, да и вообще — мне не хотелось винограда. Да, было вкусно, но не хотелось.

Пока варила овсяную кашу, поневоле вспоминала, как Павел в первый раз принёс мне такие цветы — в дальнейшем они стали моими любимыми. В тот день у нас многое было впервые.

Мой выпускной институтский вечер закончился абсолютно феерично — меньше всего на свете я ожидала, что окажусь в квартире и постели Павла. По правде говоря, когда он набросился на меня с поцелуями в саду дачи Дениса, я подумала, что ему просто не хватает секса: он сам говорил, что на тот момент уже пару месяцев ни с кем не встречался. Но ответила, потому что любила. И согласилась поехать с ним по той же причине. Ругала себя, опасалась, что потеряю нашу дружбу навсегда, но отказаться была не в состоянии, слишком уж сильные чувства я испытывала к Павлу. Я мечтала о его прикосновениях два года, и когда он наконец меня коснулся, от счастья едва не улетела. Хотя тело осталось на земле, а вот мозг точно отправился в полёт и не возвращался до самого утра, когда я проснулась от признания в любви и неожиданного вопроса:

— Скажи, ты выйдешь за меня замуж?

Помню, как лежала, смотрела на серьёзного Павла, на его взволнованные глаза и взъерошенные со сна волосы, губы, которые полночи терзали меня всю, и думала, что у меня слуховые галлюцинации.

— Что, прости? — просипела, кашлянула и дико смутилась, когда Павел поцеловал меня. Нечищеные зубы его явно не смущали. И не только они. И вот ведь вроде бы — сколько можно? А я всё равно чувствовала бедром, насколько он возбуждён, и даже чуть-чуть испугалась. — Ой, не надо, Паш… Всё саднит!

— Я не буду, — шепнул он, ласково поглаживая меня по спине. — Так ты ответишь на вопрос?

— На какой?

— Выходи за меня замуж, Динь.

Я глупо хлопала глазами, не понимая — неужели это была не галлюцинация, и он действительно… Да не может быть! Сейчас не девятнадцатый век, чтобы жениться на девушке после того, как «испортил» её!

— Паш, ты… серьёзно?

— Абсолютно.

Я сглотнула, ощущая дикую растерянность. Наверное, я должна была прыгать от радости, но никакой радости не было. Я не верила в то, что Павел влюблён в меня. Я думала, что он просто развлёкся, а теперь делает предложение из-за чувства вины.

— Паш… М-м-м… — Я запнулась, он помрачнел, и я, решившись, моментально вывалила на него всё, что в тот момент думала: — Я понимаю, тебя смутила моя девственность, но мы же не в средневековье находимся, не обязательно жениться. Всё в порядке, я сама этого хотела. Мы ведь можем остаться просто друзьями, а?