Очевидное-Невероятное

Было не очень понятно, как именно проводить заседание и что говорить, ведь никаких специальных рекомендаций я на эту тему не получал. Ещё раз внимательно осмотрев присутствующих, я вдруг понял, что ничего особенного от меня и не требовалось. Всё это только простая формальность, важен лишь протокол, а любые возможные недоразумения и недоработки с лихвой компенсируют гимнастёрка, фуражка и сапоги.

— Для начала предлагаю провести перекличку, — предложил Лев Шаевич, кладя передо мною обновлённую редакцию списка членов ЧК. — А это вам, от Густава Карловича лично.

На стол легла папка с золотым тиснением ВКП(б), а в ней один единственный листок. Я тут же внимательно ознакомился с его содержимым. То был слегка изменённый перечень фамилий, а точнее — одной и той же фамилии, состоящей всего лишь из двух букв «ОН».

— Что означает, «Очевидное-Невероятное»? — предположил я.

— Невероятно, но очевидно, — бодро подтвердил мою догадку Старший Брат. — Максимальная персонализация личного гражданского чувства. Я бы сказал: два в одном!

— Судьба и Родина — едины! — вспомнились мне слова из полузабытого сусально-патриотического ситкома.

— Именно так, Зигмунд Фрейдович! — похвалил меня мой надёжный друг и партнёр. — Попали в самое яблочко! Так у них в паспорте и записано. Ну, если женщина, то понятно, что «ОНА».

— А так, когда все вместе, то «ОНИ»!

Я аж завопил от восторга и переполнявшего меня тошнотворного чувства первооткрывателя, увидевшего перед собою стадо неведомых животных!

— Они! — открыто, по-детски засмеялся Лев Шаевич. — Точно! Они!

Так мы и веселились несколько минут, крича поочерёдно «ОНИ» и восторженно хлопая друг друга в раскрытые навстречу, ладони. Ну, знаете, есть игра такая.

«Всёже хорошо, что у него две руки, — помню, подумал я тогда, — а то б ничего не получилось!»

ОНИ тоже смеялись, их, скорее всего, забавляло наше дурачество. А, когда мы закончили, Старший Брат отправился за дверь.

— В данной ситуации мне лучше выйти, — сказал он, — Так делают все Старшие Братья. Но вы не волнуйтесь, если что — моя рука на пульсе! При изготовлении замка, скважину специально сделали побольше.

И он вышел, ещё раз поздравив всех с назначением.

Перекличка, как вы понимаете, прошла очень быстро. Буквально в один клик. Я смотрел на тех, кто ещё вчера о чём-то мечтал, чего-то хотел и к чему-то стремился, а главное, носил пусть не своё, но зато абсолютно неповторимое имя, и мне становилось буквально дурно, будто обидели лично меня!

Ну, что тут сказать? Надо бы, а нечего. Главные мысли приходят потом, а тогда мне хотелось просто молчать. Да и молчать не хотелось. Хотелось оказаться с Хранителем на его Шевардинском Редуте и выпить с ним молока!

Потом вдруг возникла неловкость за своё местоположение. Я поднялся, вышел из-за стола и туда-сюда прошёлся по комнате. Они молча наблюдали за мною, как по команде плавно поворачивая головы.

Так, должно быть, некогда приветствовали доблестные защитники Отечества своего любимого фельдмаршала!

Сапоги мои приятно похрустывали, аромат кожи ремня, портупеи и особенно, кобуры, приятно щекотал нос.

— Божественный звук, — сказал златокудрый ЧКист, с трудом подбирая слова. — Добавьте сюда малиновый звон и вы распознаете Родину! Будь я поэтом, непременно реализовал бы эту амбивалентность в стихах!

— Он прав, — поддержал соотечественника крепкий парень с хрипотцой. — Что до меня, то я бы написал песню. И не одну! Жалко слуха нет.

Сказав это, крепыш, почему-то принял «позу крокодила».

На листке со списком в нижнем правом углу была небольшая сноска, я её не сразу увидел. Довёл до сведения высокого собрания.

— Работа у нас с вами, товарищи, буквально — не бей лежачего. Остальных, как я понимаю, можно. Явка на совещание два раза в неделю: понедельник и четверг. Вопросы есть?

Вопросов, судя по всему, не было. Вообще.

За дверью кашлянули. Типа, регламент! Держим руку на пульсе! Я как будто реально услышал эти слова!

— Раз уж мы здесь, нужно высказываться. Таково правило.

— Каждому? — спросил ЧКист без головы.

— Каждому, — настаивал я. Хотя именно для этого парня я, кажется, готов был сделать исключение.

— Что касается меня, то я согласен, — то ли сказал, то ли подумал безголовый. — Как видите, у меня просто нет вариантов. Но я ни о чём не жалею, иметь голову в наше время — это такой геморрой!

— Я вот только не понял, — вернул я ЧКиста к истокам мысли, — с чем именно вы согласны?

— А со всем… — Безголовый тяжело вздохнул. — Одного жалко — не покурить!

— Покурить — это бы хорошо, — вступил в разговор старый ЧКист с непричёсанной седою головой. — Нет в душе ни смятения, ни томления, ни сожаления… Всё это теперь элементы какой-то другой, чужой для меня, таблицы. Но вот ощущение, что я не выкурил свою последнюю папиросу, у меня есть, господа! Я теперь только о том и мечтаю, чтобы закрыть этот несносный гештальт.

Тут с неба донёсся шум сверхзвукового самолёта пролетавшего где-то очень высоко.

— В это же самое время, — сказал ЧКист, опиравшийся на палочку, верхним искривлением напоминавшую клюку ведьмы. — Вчера. Прям, секунда в секунду, хоть часы сверяй! Кстати, был тому личным свидетелем!

— Свидетелем чего? — спросил я осторожно. Осторожность казалась мне теперь едва ли не самым важным условием, которое мне необходимо было соблюдать.

— Того, как вылетел в окно Юрка из шестьдесят первой. Сказал, что без него они не долетят!

— Точно, — сказал кто-то. — Я тоже видел.

— И я.

— И я тоже. Шмяк о мостовую — и нету человека! Так что поставьте там, где положено знак нашего всеобщего согласия!

Я живо представил себе одинокого старика, охраняющего никому не нужный, давно уже вышедший из строя мост. Как он сидит сейчас на своём бревне с бутылкой молока и с удивлением произносит необычное слово: «Са-мо-лёт!»

— А вот у вас, чувствуется, есть кое-какие претензии? — обратился я к ЧКисту с гримасой человека, севшего на ежа.

— Претензия одна… — пожаловался тот. — Сна — ни в одном глазу. Так всю ночь возле окна и простоял.

— Малиновый звон? — сочувственно спросил златокудрый.

— Да не, звон — фигня! — Неспящий встряхнул головою, прогоняя навязчивый бред. — Мне, как только глаза закрою, видится книга большая. Так и называется «Большая книга». И будто я её автор. Самое жуткое, это, когда обложка открывается и оттуда буквы сыплются. Живые. Бегут ко мне словно детишки малые и вопят: «Папа! Папа!».

— Все бегут? — спросил тот, что сидел по соседству.

— Все, кроме одной — ять.

— У-у, — с сожалением сказал сосед. — Ять — моя любимая! Без неё ни один матёк не загибается! — Он поискал взглядом златокудрого. — Как вы сказали? Амбивалентность? Мне понравилось!

Так, слово за слово, мало-помалу высказались все. То есть, единодушно выразили своё соборное согласие с политикой Чёрного Квадрата.

В замочной скважине удовлетворённо хрюкнули.

Значит, можно было прощаться. И тут я вдруг понял, что не смогу отпустить этих парней просто так. Что я должен сделать для них что-то особенное, что-то такое, на что они не рассчитывали даже в самых смелых фантазиях!

Уже в начале нашего разговора у меня возникла одна робкая, но при этом крайне заманчивая, мыслишка и я параллельно всё время жадно обдумывал её, словно боялся, что ещё немного и я навсегда утрачу саму возможность думать.

— Лев Шаевич! — позвал я начальственным голосом.

Вот чудеса — я даже не заметил, как он оказался напротив меня. Будто и не выходил никуда!

— Слушаю вас.

— Был у меня один знакомый Лев, — встрял в разговор до того скромно молчавший ЧКист с лысой головой. Парень сильно картавил и, должно быть, оттого предпочитал лишний раз не высовываться. — Только он на самом деле не Лев, а Лейба. И не Шаевич, а Давидович. Чуете? Мы с ним в одной автоколонне слесарили. Поняли теперь, откуда это ближневосточное «г»? Отчаянный был малый, скажу я вам! Но без тормозов! Врал так, что хоть не затыкай. Его на рыбалке соседские чмыри ледорубом зарубили. Чтоб рыбу не смешил.