Скитники

– Я тебе покажу, чертова образина, «не можно»! – заорал разъярившийся чин и приставил саблю к шее ослушника. – Бунтовать вздумал? Прочь с дороги! На каторгу в кандалах упеку!

Стоявший сбоку Колода, детина медвежьей силы, не стерпев прилюдного оскорбления наставника, так хватил пудовым кулаком обидчика по голове, что свернул тому шею. Офицер рухнул на снег замертво. Перепуганные казаки подхватили тело командира и спешно развернули сани обратно.

– Еще поплатитесь, раскольники треклятые, – прокричал один из них, отъезжая.

Маркел, осознав весь ужас и страшную нелепость происшедшего, наградил Колоду полновесной затрещиной:

– Кротостью и смирением надобно бороться со злом. Каждый ответ на удар вызывает новый удар, а кроткость наоборот гасит его.

Верзила воспринял внушение как должное, не посмев даже рта открыть.

Никто не заметил, как в начале этой стычки с дальних грузовых саней скатился на снег и заполз под разлапистую ель связанный человек. Когда ржание коней и гиканье казаков стихли, беглец подал голос:

– Эй, почтенные!

Всё еще топтавшиеся у ворот скитники, невольно вздрогнули:

– Спаси Исусе и помилуй! Кто здесь? – прогудел Колода.

– Лешак я. Развяжите, благодетели!

Колода с Никодимом осторожно приблизились и, перекрестившись, сняли путы с лежащего.

Со снега поднялся крепкотелый, простоватый с виду мужик, в вонючем коричневом зипуне, в грязных чунях и онучах19. Весь квадратный с короткими, словно обрубленными, руками, с черными от въевшейся грязи пальцами. На загорелый лоб из-под плотно надетой шапки выбивались немытые вихры темно-рыжих волос. Взъерошенная бородища, медно пламенея в лучах заходящего солнца, укрывала широкую грудь. Из-под мохнатых бровей буравили хитроватые глазки. Судя по повадкам, человек бывалый и ухватистый.

– Воистину Лешак! Откель будешь?

– Вольный я, без роду и племени. Ноне в старателях фарт пытаю, – дробной скороговоркой отрапортовал беглец.

– И давно промышляешь?

– Да где уж! Мне от роду-то двадцать четыре.

Скитники изумлённо переглянулись: на вид бродяге было далеко за тридцать.

– За что ж повязали?

– Дак золотишка чуток намыл. Хозяин питейного заведения прознал про то. Не погнушался, пройдоха, холера ему в дышло, и по бражному делу обобрал, а утром, шельма, указал на меня, яко на беглого колодника с Ангары реки.

– Так пожаловался бы кому.

– Пустое дело. Правды-то в этих чащобах не сыщешь – всё одно, что медведю жалобиться. Но Господь пожалел – вас послал. Благодарствую вам, люди добрые! – Лешак отвесил обступившей его братии земной поклон, – А подъесаула ты, дядя, крепко огрел! Силен! – уважительно добавил он, обращаясь к Колоде. – Только вот что скажу: теперича оне от вас не отвяжутся. Одно слово – бунт! Как пить дать вышлют карательну команду. Иха власть велика! Надоть уходить вам отсель, покуда не поздно. Иначе не миновать смертной казни зачинщикам, да и остальных не пощадят, в кандалы и на каторгу. А дома в разор пустят.

– Спору нет, грех свершен великий, да ведь ненароком, не по злому умыслу. Молитвами и покаянием искупим его. Казаки вряд ли скоро явятся: через пять – шесть дней пути не станет – распутица, до уезда же только в один конец седмица ходу. Но что верно, то верно: оставаться нам здесь не след – житья проклятые щепотники теперича не дадут, – заключил Маркел.

***

На соборе решено было по речке уйти на Лену и в тамошних горах искать глухое, безлюдное место.

Братия, не мешкая, отправилась валить лес для лодок. Никодим, выбирая подходящие для роспуска на доски стволы, заметил Лешака, кружившего неподалеку.

– Дозволь, почтенный, слово молвить, – вместо приветствия выпалил старатель, поспешно стянув с головы шапку. – Может, негоже мне в чужи дела соваться, да помочь ведь могу. Прибился к нашему прииску ещё осенью один схимник, вашего староверческого роду-племени, человек души ангельской. Так вот, сказывал он мне, што ведом ему на севере скит потаенный, Господом хранимый… Я што подумал: ежели пожелаете, могу доставить того схимника к вам для расспроса, тока с условием, што коли столкуетесь, то и меня с собой прихватите. Хочу золота самородного там сыскать. Мне тамошние угоры малость знакомы: с казаками в острог ходил, а скит тот заповедный где-то там запрятан.

– Это не мне решать. Должно с братией обсудить, – сдержанно ответствовал Никодим.

Вечером скитники долго обсуждали предложение Лешака, взвешивая все «за» и «против». Сошлись на том, что встреча с монахом будет не лишней: вдруг и впрямь скажет что дельное.

Поутру вышли к уже ждущему у ворот Лешаку.

– Вези своего знакомца, послушаем. Только вот как ты его доставишь? Снег-то поплыл, того и гляди вода верхом хлынет!

– Пустяшное дело! До прииска напрямки недалече. Ежели дадите коня и хлеба, мигом обернусь.

На второй день Лешак действительно привез худого высокого человека неопределенного возраста с голубыми, прямо-таки лучащимися добротой и любопытством глазами на прозрачном, кротком, точно у херувима, лице. Одет он был в драную рясу из мешковины и длиннополую домотканую сибирку20, висевшую на нём, как на колу.

Сотворив уставные метания21 и обменявшись приветствиями, все зашли к Маркелу и долго, дотошно пытали монаха: – Правда ли, что есть на севере потаенный староверческий скит? Бывал ли он сам в нем? Далеко ли до него? Крепко ли то место? И верно ли, что беспоповцы там живут?

– Доподлинно знаю, такой скит есть. Сам живал в нём – я ведь тоже беспоповец, только бегунского толка22. Сторона та пригожа. Отсель верст девятьсот будет. Дорогу я вам обскажу в подробностях, но прежде хотел бы потолковать с очи на очи.

И, обращаясь к наставнику, спросил:

– Могу ли переговорить с очи на очи с Никодимом? Хочу кое о чём для себя его просить.

Отсутствовали они недолго. О чем беседовали – неведомо. Вернувшись, схимник принялся рисовать карту, давая по ходу подробные пояснения.

– А сам скит-то где будет?

– Вот здесь, в этой впадине… Только нет к нему иного пути акромя водного. Поторапливаться вам надобно. Ажно до прииска слух докатился, что карательный отряд готовят. Как вода спадёт так вышлют.

Монах отвесил поясной поклон и со словами «Храни вас Бог, братушки» и уехал вместе с Лешаком обратно.

Покамест мужики срочно мастерили лодки-дощанки, конопатили, смолили бока, крепили мачты, женщины паковали скарб, сшивали для парусов куски полотна, собирали провиант в дорогу. Лошадей и коров пустили под нож, а нарезанное тонкими пластинами мясо коптили, вялили в дорогу.

Как только сошли крупные льдины, снесли всё приготовленное к реке. Волоком по каткам стянули и суденышки. Все было готово к отплытию. Уж и бабы, с тепло одетой ребятней, собрались на покрытом галькой берегу.

Маркел с Никодимом покидали скит последними. Окинув его прощальным взором, тяжело вздыхая, переглянулись:

– Эх, сколько годов здесь прожили: горести и радости вдосталь познали, к каждой берёзке, к каждой тропке привыкли. Горько предавать огню столь ладное хозяйство, но не оставлять же его христопродавцам на поругание! – промолвил Маркел. Никодим молча кивал головой.

Запалив избы, они спустились на берег…

Снов в пути

Караван плоскодонок, подхваченный весенним половодьем, несся по стремнине. Позади разрасталось жуткое зарево с клубами черного дыма. Оглядываясь время от времени на горящее поселения, суровые старообрядцы смущенно сморкались, иные не скрывали своих слез, а бабы и вовсе ревели как белуги: великих трудов и обильных потов стоило общине укорениться, обстроиться в этих диких местах.

Волны, разбиваясь о борта, то и дело захлестываясь в лодки, орошали беглецов ледяными брызгами. Женщины и детвора зябко ежились, а мужики не обращали на брызги внимания: они едва успевали отталкиваться шестами от угловатых льдин, норовящих опрокинуть утлые судёнышки и отправить людей в бурлящую утробу норовистой реки.

19

Чуни – лапти, сплетённые из пеньковой верёвки. Онучи – обмотка (портянки) на ногу под чуни.

20

Сибирка – верхняя мужская одежда из грубого сукна.

21

Метание – малый земной поклон, особо соблюдаемый старообрядцами.

22

Бегунский толк – течение в беспоповском старообрядчестве, возникшее в XVIII веке. «Спасение души» для бегунов – это «вечное странствие».