Страница 15 из 16
Подъехав ближе, рассмотрел заострённые к верху брёвна, забитые под небольшим наклоном. Стена, скорее всего, поддерживается либо насыпью изнутри, либо козлами… Чёрт её знает. Желание посмотреть, что там да как есть, а вот возможности увы. Уверен, внутри дружинников больше, чем курей на прикорме. Высокие угловые башни крыты тёсом и в каждой несколько квадратных бойниц. На верхушках башен алеют небольшие стяги с раздвоенными концами и золотистым знаком Мстиславовичей. Серьезное сооружение. Высота стен, метров семь. Такую с наскока не возьмешь. Особо, со стороны кручи.
Проехав вдоль крутого берега, миновали запорошённую снегом пристань и начали тянуть вверх, петляя меж узких улочек, то и дело останавливаясь, чтобы разъехаться со встречными санями, всё же узковаты тут улицы. Особого внимания на дорожную суету не обращал, больше разглядывал насады, что «сшивали» вицей.[2] Так себе судёнышки. Однодревки с надставными бортами, но нос и корма высоко подняты. Такие идеальны для сплава и прохода по мелководным притокам. Богдан пояснил, их строили на лето, а после разбирали на дрова, ибо идти обратно вверх по течению себе в убыток выйдет. Стояли на зимовке и более крупные суда, струги, вытащенные на берег.
Поднявшись на кручу по широкой дуге, выехали к равнинной части города. Река и склон здесь не защищали город, оттого стену поставили на высоком валу, да выкопали глубокий ров с набитыми на дно кольями. Стены в этой части города имеют сложную конструкцию и собраны из «городней» — поставленных в два ряда срубов. Первый, обычно засыпали землей, а второй, использовали для хозяйственных нужд.
Чтобы попасть в Новосиль, путнику сперва придётся миновать подъёмный мост, а после пройти через надвратную башню и резные ворота. В сам город не пошли. Под стенами раскинулся конечный пункт путешествия, огромный торг. Сани направили к большому комплексу зданий, гостевому двору, за которым начались клети, лепившиеся к рву.
Клети, где хранился капитал семьи Ипата, были поставлены встык и срублены из прочных и массивных брёвен. Двери стенам под стать — массивные, неподъёмные, сбитые из плах без петель. Опоры доски шипами входят в сруб и монтируются при постройке. Нормальных петель тут пока не знают и взломать такую, та ещё задачка, полстены придётся раскурочить. Ко всему доски усилены железной полосой, да и замки не простые, со скрытой накладной пластиной.
Сторож — крепкий мужик в оборванной овчине угодливо поздоровался с Богданом, полностью проигнорировав мою персону, и поспешил отворить дверь. Гостевая изба помимо печурки и лавок забита крицами: рыжеватыми, ноздрястыми брусками и полумесяцами губчатого железа с чернеющими частичками шлака и несгоревшего угля. Вес криц гулял от восемнадцати до тридцати килограмм. Цена пуда крицы невелика. Всего пять резан, а учитывая оптовую цену, триста резан за тонну. Уклад стоил куда дороже и продавался в прутках, связках да батожках,[2] что лежали уже в ларях под замком. Их стоимость «гуляла» в зависимости от типа и места «варки». Причина ясна, уклад делили на чистый, тот стоил дешевеле, калёный или науглероженный был подороже и звался оцел. Чем качественнее выбивали шлак, чем лучше качество исходной руды и угля, тем чище и дороже уклад.
За пуд уклада новосильских ковалей Богдан просил шестьдесят резан, за Рязанский восемьдесят два, а за уклад из Устюга-Железного аж сто десять, похоже тот был много лучше других.
Металл забрал весь — две тонны криц, двенадцать пудов чистого уклада, шестнадцать дешёвого местного, десять рязанского и четыре устюжского. Здесь было не всё, часть криц и уклада имелась на торге, где у Игната стояла лавка.
Богдан пошёл в мать и беспрерывно болтал, что, несомненно, было мне на руку. Информацию впитывал словно губка. И её хватило, чтобы понять, брат Добрына — настоящий металлический магнат, в рамках княжества. Ипат продавал уклад и крицы средним и крупным оптом, мелким торговцам пожиже. На его склад не зарастала народная тропа, кто-то заносил крицы и уклад, а прочие их забирали. Зимой самая торговля. Ведь крестьяне с лета заготавливают и сушат руду, а сейчас, в свободное от работ время плавят её в сезонных домницах, получая от продажи криц неплохой приработок.
Бизнес у папы нехитрый: из Новосиля экспортирует крицы, чёсанную и нечёсаную коноплю, пшеницу, на торгу скупает шерсть, а продаёт их по всей Северо-Восточной Руси, от Рязани до Торжка. Обратно, из Устюжны да Рязани везёт уклад, воск в колодах, мёд да шкуры. Объяснилась и загадка слюдяных окон. Контрабанда. Купец вёз заповедный товар по каким-то хитрым схемам прямо из Водской пятины[2], минуя Новгород и многие таможенные заставы Московского и Рязанского княжеств.
Внушительные, по местным меркам, запасы уклада и криц овеществлённый капитал Игната. Через него уклад и крицы идут на юг, в Курское баскачество и Елецкое княжество, да на восток, в Карачаевское и Брянские княжества. Ко всему, дядя всё верхнее течении Оки окучивает, вплоть до Алексина.[2] Не только он, и так ясно. Новосильское княжество только за счёт транзита живёт, ибо раскинулось по обе стороны широкой Оки. Понятно почему Ипату выгодно держать капитал в металле, он так так двух зайцев разом убивает. Чистой воды инструмент регулирования рынка — и спрос сгладить, и конкурентов давить любой ценой. Сынок то, до конца не «вкуривает», зачем папа столько уклада про запас держит. Чувствую прилетит ему по шапке за «удачную» оптовую продажу. Ибо по состоянию прутков, вижу, не один год Ипат сей «резерв» копил.
Во второй клети, забитой барахлом, набрал всякой всячины: пять пудов мёда, воска в колодах, дёгтя две бочки, дюжину овчин да шапок, пару шкур медвежьих, немного битой и чистой слюды, топоры, гвозди, два кованых котла и бочонок подпорченного конопляного масла, а к ним до кучи мешок семян конопли. В ларе хранились меха и меховые деньги. Связки белок, куниц и соболей, завёрнутые в грубую ткань. Назывались они сороки, так как в каждой было обёрнуто ровно сорок шкурок.
Самое интересное, до ХIII века число «сорок» именовали логично — четыре десяти. После нашествия Бату, меховые шкурки снова вошли в силу, а их связки начали именовать сороками. Почему? Дык аккурат столько и уходило на шубу. Само же название идёт от одноимённой ромейской ткани, в которую те шкурки заворачивались. От этого корня и слово сорочка. Сорока белок примерно равна гривне кун. Но опять же, очень условно, ибо сороки беличьи, куньи, соболиные, горностаевые и прочие разнились в цене в зависимости от качества шкурки и выделки. Ко всему, меховые деньги в том же Новгороде дешевле, чем на юге вследствие того, что лесов и живности пушистой там много больше. У Ипата хранились куньи, да лисьи сороки на пять рублей, да сорок шесть резан. Живём!
Последняя клеть под самый потолок забита пучками конопли. Измерялась та в пядях с кувырком. Ага! Именно так. Богдан даже не понял отчего я рассмеялся. Заглянул в табличку, и вот что оказалось. Пядей в ходу ныне три. Малая, ровна где-то девятнадцати сантиметрам, то есть максимальному расстоянию от указательного до большого пальца среднего мужчины. Большая — двадцать два, а пядь с кувырком — двадцать семь сантиметров. Как их мерили, да к малой пяди прикалывали сустав указательного пальца, получали большую, а если к ней же ещё два или к малой, три, то пядь с кувырком.
Вокруг малой пяди выросла вся древнерусская «экосистема» мер длины. Думаете тут в точных пропорциях всё мерили? А как же, держи карман шире. У одного купца рука велика, а у другого махонькая, у третьего же и вовсе руки как у гиббона. А значит, что? Верно. Маховая, да косая сажень не будут соответствовать пропорциям пяди. Проведите обычный эксперимент и попробуйте приложить три пяди к своему локтю, увидите, что получится. Всё условно. Плавает, плюс-минус сантиметры.
2
Не видать, ни зги — в древнерусском языке слово «стьга» означало тропу (дорожку). При этом мягкий знак обозначал не смягчение согласной, а безударную слабо произносимую (в лингвистике это называется «редуцированную») гласную. Начиная примерно с XII века н. э. в древнерусском языке начался сложный процесс, который в лингвистике называется «падением редуцированных гласных». Например, «истьба» стала «избой», а «стьга» — «згой». Таким образом, не видно ни зги — не видно тропы впереди.
2
Не видать, ни зги — в древнерусском языке слово «стьга» означало тропу (дорожку). При этом мягкий знак обозначал не смягчение согласной, а безударную слабо произносимую (в лингвистике это называется «редуцированную») гласную. Начиная примерно с XII века н. э. в древнерусском языке начался сложный процесс, который в лингвистике называется «падением редуцированных гласных». Например, «истьба» стала «избой», а «стьга» — «згой». Таким образом, не видно ни зги — не видно тропы впереди.
2
Не видать, ни зги — в древнерусском языке слово «стьга» означало тропу (дорожку). При этом мягкий знак обозначал не смягчение согласной, а безударную слабо произносимую (в лингвистике это называется «редуцированную») гласную. Начиная примерно с XII века н. э. в древнерусском языке начался сложный процесс, который в лингвистике называется «падением редуцированных гласных». Например, «истьба» стала «избой», а «стьга» — «згой». Таким образом, не видно ни зги — не видно тропы впереди.
2
Не видать, ни зги — в древнерусском языке слово «стьга» означало тропу (дорожку). При этом мягкий знак обозначал не смягчение согласной, а безударную слабо произносимую (в лингвистике это называется «редуцированную») гласную. Начиная примерно с XII века н. э. в древнерусском языке начался сложный процесс, который в лингвистике называется «падением редуцированных гласных». Например, «истьба» стала «избой», а «стьга» — «згой». Таким образом, не видно ни зги — не видно тропы впереди.