Вендетта

То, с какой быстротой мои гении сделали запрашиваемое, наталкивало на мысль, что подобной «ерундой» им просто некогда заниматься. Философские труды и энциклопедии ремесел сами собой не напишутся. Мне же, как человеку глубоко практичному, а от того приземленному и не понимающему ценности рассуждений о природе человека, было глубоко плевать на философские труды. Ими вполне можно заниматься на пенсии, да в свободное время. Потому, выкатив им целый список мелочей, которые могут облегчить жизнь, пригрозил, что в случае отказа заниматься делом, отправлю домой, где сейчас идет война, и они получат хрен без соли, а не гранты на свои труды. Тем более, что все эти штуковины, типа усовершенствованного микроскопа, лабораторной посуды, прибора для сверления, им же и пригодятся в научной деятельности, тем более, что денег я на науку не жалел.

Мужик тем временем сбежал по трапу и свалил сундук на землю. Я посмотрел на суетящихся людей, вовсю идущую разгрузку, потом перевел взгляд на флагман, стоящий на якоре неподалеку и развернулся к Аверьянову.

— Ну что же, не будем мешать людям работать. Нет ничего хуже, чем болтающегося под ногами начальства: ни работу качественно не сделать, постоянно надо на эти рожи оглядываться, ни слова лишнего не скажи, чтобы Андрей Иванович тут же не схватил, заподозрив хулу, — Ушаков только поморщился, но ничего не сказал в ответ. Я же продолжил. — Пошли к морякам, солдатам, всем тем, кто выжил, а потом к Кондратьеву.

Аверьянов, уже жутко уставший от моих закидонов, с обреченным видом развернулся и пошел с пристани, к поселку, раскинувшемуся возле крепости. Ничего, потерпит. Я же терплю. И хожу кругами, чтобы успокоиться и прийти к адмиралу со светлой головой. Чтобы не наворотить таких дел, от которых всем тошно станет.

Для раненных выделили один из оружейных складов, в экстренном порядке перетащив оттуда боеприпасы и расставив койки, отгороженные друг от друга чем-то вроде занавесок. Склад выбрали потому что помещение могло отапливаться, и в нем были окна.

— Почему вот это склад? — я повернулся к Аверьянову. — Вы бы еще в бальной зале дворца ядро и бочки с порохом разместили.

— Приказано тут все складировать, — комендант развел руками. — Это еще при моем предшественнике было сделано.

— И кто такой умный додумался? — я осмотрелся по сторонам. Это явно предназначалось под жилое помещение. Может и взаправду бальная зала должна была быть. потом строительство дворца забросили, и... В общем, получили то, что получили.

— Разумовский Алексей Григорьевич, — вместо коменданта ответил Ушаков. Я закрыл глаза и досчитал до десяти. В целом, тетушка довольно грамотных типов на места расставляла, но иногда... Алексей Григорьевич пел хорошо, на кой хрен было его нагружать тем, в чем он ни хера не понимал?

— Свет как убирали? — я не сводил тяжелого взгляда с Аверьянова.

— Ставни глухие делали. Хуже с влагой было. Топить надобно. А как, ежели порох вокруг? Вот и таскали взад-вперед. Я раненных-то здесь разместил на свой страх и риск. — Он вопросительно посмотрел на меня, я же махнул рукой.

— Все ты правильно сделал. Раненные не порох, при них топить можно. Да и свет солнечный им нужен, и окна большие, открывать можно, чтобы воздух запустить. Гангрена-то жуть как воздуха боится. — Я еще раз осмотрел помещение, где уже сейчас стоял стойкий запах болезни. — Вот что, достройте это здание. Основа для госпиталя прекрасная. Фролов, на тебя возлагается особая ответственность. Бехтеев, пускай смету в счетной палате рассчитают. И поставьте уже на территории крепости нормальный склад.

Бехтеев снова вытащил свои принадлежности для письма и принялся набрасывать очередные поручения. Пока он писал, остальные на сводили с него пристального взгляда. Я же смотрел на Фролова.

— Иван Васильевич, какие в основном ранения и болезни у моряков? — задал я вопрос, от которого зависело очень многое. В частности, сколько еще людей мы потеряем.

— В основном резанные раны, много огнестрельных. Ампутации пока не делали, посмотрим, трое на особом учете, остальные могут выздороветь, не потеряв конечности, — отчитался он.

— Вы что, волшебник? Как вы этого добились? — я удивленно посмотрел на него.

— Не я, — он покачал головой. — Когда повязки открыли, то даже я едва не расстался с ужином, но когда присмотрелся, то увидел, что раны у многих чистые. Не у всех, но у многих. Потом узнал подробности. Думаю, что начнем этот метод изучать, пока ничего другого не придумано.

— Да не тяни ты, — поторопил я лекаря.

— В команде два грека находятся, в общем, они... хм... они сказали, что это древнейшие способы, что они в «Житии святых» описаны. Кондратьев разрешил. Он на что угодно бы пошел, только бы сохранить своих людей. И то, что они почти все находятся здесь, говорит о том, что способы, как минимум достойны изучения. — То как он мялся натолкнуло меня на мысль.

— Личинки мух и плесневелый хлеб? — спросил я, а Фролов медленно кивнул.

— А откуда вы знаете, ваше величество, — ты, твою мать, еще рот открой. Я передернулся. Понимаю, что метод жуткий, но сейчас других нет, поэтому нужно этот как можно шире распространять, особенно в армии.

— Я читать, Фролов, умею. В частности, «Жития святых», — рявкнул я так, что он заткнулся, переваривая новость. — Как сами люди относятся к такому лечению?

— Те пятнадцать, что отказались, умерли в жутких мучениях. Остальным их вида хватило, чтобы довериться грекам. Как они сказали, вся тонкость в том, чтобы вовремя убирать личинки. Тогда раны начнут быстрее затягиваться. Ну и смотреть, если снова гниль начнет появляться, то опять подсаживать, и обязательно раствором из плесневелого хлеба раны протирать. Только проблема у нас с огнестрельными ранами. Туда личинки не хотят заползать. — Пока Фролов говорил, а мое сопровождение боролось с тошнотой, я молча разглядывал его. Флемм нашел себе достойную замену. А я просто предвзято к нему относился, потому что еще не привык, так же, как и к Бехтееву. За то время, пока мы здесь, он все это успел разузнать, оббежать всех раненных, а их здесь около сотни не меньше, да еще и составить свое мнение о проводимом лечении.

— Продолжай, Иван Васильевич, у тебя все отлично получается. Эм, — я посмотрел на него. Прости меня, Пирогов, но мне твои познания здесь и сейчас куда важнее. — Иван Васильевич, я тут подумал, а почему бы вам этакие ряды раненных не делать. Все-таки война идет, и каждый боец на счету.

— Какие ряды, ваше величество, — Фролов нахмурился.