Страница 6 из 24
– Мне кажется, ваша страна вступает в новый исторический этап. Но есть хорошая русская поговорка: иное время – иное бремя. У вас плановая экономика, ускорение требует ужесточения командно-административного пресса. А это тупик.
– Не жать, так и соку не будет, – вбросил Рыжак.
Канадец не обратил внимания на реплику, продолжил уклончиво:
– Мне кажется, в СССР скоро станут актуальными вопросы политики. Перемены надо начинать именно с них. Только в этом случае откроются новые перспективы экономики.
– Это дело забавное, как бы чулки не отморозить, – снова вбросил Рыжак.
– Чулки отморозить? – недоумённо переспросил Алекс.
– Шутка! – смешливо воскликнул Дмитрий, пародируя киношную репризу.
Канадец вежливо улыбнулся, хотя было видно, что он так ничего и не понял. Продолжил в прежнем лекционном режиме и снова с уклончивым «мне кажется»:
– Мне кажется, скоро Горбачёв сменит политические декорации, без этого экономический рост невозможен.
Тут и Вальдемару настало время удивиться:
– Простите, о какой политике вы говорите? О тёрках с американцами?
– Тёрки? – опять не понял Алекс. – Нет, я не о внешней политике, перемены нужны в системе хозяйства. Мне кажется, они не за горами. Я сравнительно недавно в Москве, но готовился к работе у вас, взял курс советологии и русской истории в Стэнфорде, в Штатах. Мы изучали Бердяева – «тёмное вино в русской душе», – слегка усмехнулся Алекс. – Надо дать ему перебродить, в этом смысл близких дней. И мне кажется… Нет, я почти уверен, что без политической перестройки Горбачёву не удастся перестроить экономику. Сначала надо посмотреть на себя в зеркало, а это возможно только через политические окуляры.
Из Зюзина они возвращались молча, было что обдумать. Наконец Дмитрий сказал:
– Ты понял, что бабушка пророчит?
– Я запомнил его слова. Их надо переварить.
Теперь Вальдемар знал, откуда растут перестроечные слухи, будоражившие институтский народ.
Но переварить сказанное канадцем он не сумел. До вечера мучился разгадками, спал с просыпками, а утром со своей Автозаводской помчался в конец шоссе Энтузиастов, где жил Орёл. Чуть ли не с выпученными глазами, под страшным секретом рассказал о встрече с канадским журналистом. Не забыл упомянуть, что этот Алекс как-то по-особенному нажимал на «мне кажется». Так нажимал, что из проходного речевого оборота оно как бы перерастало в тайное знание о завтрашнем дне, намекало на загадочную подложную суть. Вообще-то именно странное настойчивое «мне кажется», подкреплённое решительной интонацией, более всего и смущало. Канадец что-то знает, о чём-то догадывается или же просто предполагает? А если всё-таки что-то знает, то откуда? И этот «смысл близких дней»?
Орёл тоже спикировал на эту странность.
– Антере-е-сно… Говоришь, он сравнительно молод? – Вальдемар согласно кивнул. – Значит, вряд ли порет отсебятину. И предвидение, и догадки, и знания – что бы ни было – у него наведённые, от кого-то. Ты же понятия не имеешь, с кем он в Москве общается.
– Незнание – сила.
Но Костя, в отличие от Вальдемара, глядевшего по линии своего носа и хорошо различавшего лишь близстоящее-близлежащее, умел обозревать дали:
– Увы, нам о твоём канадце ничего знать не дано. А в музеях запасники, как известно, интереснее выставочных залов… То, что ему кажется, он вообще мог подцепить не у нас, а у себя.
– Как это?
– А почём я знаю как? Через свой лорнет они видят нас иначе. Твой канадец, он умник стэнфордской выучки, а мы с тобой пребываем во тьме невежества.
Потом они долго бились над смыслом этого вброса – о близкой политической перестройке и её связи с экономическим обновлением. Понятия были новые, плохо укладывались в привычные представления. Договорились лишь о том, что для размышлений открылась новая загадочная тема, совсем-совсем не техническая, не научная. В этих размышлениях Вальдемар и оставил Орла, с края Москвы помчавшись в центр, на Волхонку, к музею Пушкина, где он условился встретиться с Анютой.
Сбивчиво, но с прежним воодушевлением обрушил на неё потрясающие, сногсшибательные новости о встрече с канадским корреспондентом и предстоящей политической перестройке. Иностранный журналист просто так трепаться не станет, знает, о чём говорит. Это и его, и Орла взбудоражило на дерзания.
– И что говорит Костя? – сразу спросила она.
Вальдемар познакомил Анюту с Орловым и его подругой Региной ещё год назад. Регина, как и Костя, закончила «Сталь и сплавы», но годом раньше, и в НИИ занималась авиационными металлами. Сюда же распределили Костю. В «Стали» они знались, а в исследовательской группе задружились. Пётр Орлович и Орёл Петрович, а соответственно, Анюта и Регина, скромненько, но со вкусом отмечали праздники и дни рождения, усаживались рядом на редких, но шумных, иногда с эксцессами, банкетах, отмечая чью-то кандидатскую. Тон в их дружной компашке, конечно, задавал неугомонный всезнай Вальдемар, которого переполняли жизненные радости. Костя со своей рассудительной нудятиной не капризничал, охотно отдал лидерство. То, что у Вальдемара вызывало бурный восторг, Костя воспринимал нехотя, под нажимом дружеских эмоций. Верх Орёл брал нечасто, в основном по части застольных тостов. Кашлянув в кулак – привычка, – говорил замысловато, но интересно, его не перебивали даже за разухабистым от возлияний банкетным столом. Однажды замдиректора по науке воскликнул:
– Этому орлу всегда есть что сказать!
В общем, Орёл мух не клевал, и Анюта неспроста спросила, что про сногсшибательные новости думает Костя.
Вальдемар только руками развёл, дружески пошутил:
– Ну ты же его знаешь, он должен основательно поразмыслить. Уела попа грамота.
Впрочем, результат Костиных мыслительных усилий Вальдемара не интересовал, как и загляд вперёд по части загадочной политической перестройки. Верно сказано: что в час написано, то в час и позабыто.
Тем не менее после визита «к бабушке», после суждений загадочного канадца, приправленных не жестами сомнений, как должно быть при оговорках «мне кажется», а, наоборот, утверждающей, напористой интонацией, Вальдемар нутром ощущал, что настают зыбкие времена. Порой в его мозгах всё плыло кругом; словно хулахуп вокруг талии, вертелась в голове мысль о том, что пора, пора переходить на галоп, чтобы не засидеться на старте.
А тут ещё эта тётенька в тёмно-фиолетовом балахоне до пят…
В одно из воскресений они отправились побродить по Старому Арбату, о котором по Москве уже ходили легенды: чего и кого там только нет! Карнавал с балаганом, свобода вкусов, нравов и одеяний, под гитару поют барды, грохочут джаз-банды, паясничают городские сумасшедшие. И сразу, уже у ресторана «Прага», наткнулись на средних лет женщину с причудливой высокой причёской и чёлкой почти до глаз. Над чёлкой в волосы вправлены две светлые бляшки наподобие больших пуговиц, и казалось, что на её голове притаилась чёрная кошка. Поверх тёмно-фиолетового балахона болталась табличка: «Волхвование по ладоням». Вальдемар со смехом опустил рублик в узкую щель почтового ящичка на складном стуле, приспособленного под копилку, и заговорщицки кивнул Анюте, чтобы она протянула руку.
Потом он жестоко корил себя за ту глупую затею. Нельзя дразнить счастье! Само собой, гадания по ладони – чепуха, бред собачий, белиберда. Но так рассуждает рассудочный мозг, а сердцу-то не прикажешь, что на него ляжет, то умом не сбросить. Гадание вышло смутным: «чёрная кошка» напророчила Анюте тюрьму для желаний и неразбериху с мечтой. А что всё это значит, гадалка объяснить не могла.
Ему не оставалось ничего иного, как тоже сунуть запястье в её чёрно-кружевные перчатки. Она долго разглядывала ладонь, водила указательным пальцем по линиям жизни, наконец, изрекла:
– Вам, молодой человек, предстоят сомнения в душе и постоянство в мыслях. А что это значит, мне неведомо.
Напутствие было так себе, но Вальдемар вздохнул с облегчением. Он опасался, что гадалка выдаст ему что-то удачливо-счастливое, и на фоне грустных пророчеств Анюте это было бы совсем никуда. А теперь они как бы сравнялись безрадостным дурацким заглядом в будущее; можно вместе посмеяться над этой мошенницей в балахоне с набором готовых туманных пророчеств и навсегда забыть о ней.