Страница 4 из 24
А дальше – больше. Всегда уверенный, решительный, он начал терять веру в себя, с затаённым страхом думал о том, что его извечная взбодрённость, реактивность может надоесть, и разочарованная Анюта отвернётся. Он слишком поздно ощутил, что она стала частью его жизни, поселившись в сердце, в помыслах. Обретя радость общения с ней, он почему-то стал неотступно тревожиться за их завтрашний день. Высокая, на небольших устойчивых каблучках, дающих хорошую осанку, приветливой красоты, с замечательно мягкой, доброй улыбкой, с локонами на плечах, с возбуждающим звонким смехом – певкий колокольчик! – и острым умом, умеющим схватывать все нюансы разговора, Анюта стала его идеалом. Вдобавок впечатляющие формы, сводившие его с ума. Шутки шутками, а в башке вертелось что-то слишком уж выспренное – о триединстве красоты, добра и истины. Он не знал, что каждого мужчину природа от рождения наделяет своим, неповторимым чувством женской красоты, которое побуждает его к поискам идеала и позволяет опознать идеал только при встрече с ним.
«Ха! Такая девушка для любого мужчины идеал, такие не ждут, когда их выберут, такие сами выбирают», – эти тоскливые мысли посещали его при каждой встрече. Он боялся выглядеть млеющим, а потому мельчающим, боялся, что она в любой день отложит его в сторону. И прилагал немало сил к тому, чтобы внешне оставаться прежним – подвижным, весёлонравным, быстрым в решениях; как всегда, он резал максимы по любым вопросам, достойным его внимания. Перемены случились внутренние, он мучился загадкой необычайной скорости этих перемен, униженно спрашивал самого себя: откуда, за что ему ниспосланы такие королевские милости в образе Анюты, не по ошибке ли, надолго ли? Пытался иронизировать над собой: уж не ждут ли его в Кащенко?
Безусловно, Анюта заняла слишком много места в его сознании, в его жизни.
Научничать ему предстояло в профильном исследовательском институте – московском. Возможно, дело не обошлось без аккуратного содействия заведующего кафедрой, Вальдемар знал, что Анюта сказала отцу о его серьёзных ухаживаниях. Но сам он в разговорах с ней никогда не касался деликатной темы распределения. Из принципа: считал недостойным использовать своё служебное, то бишь жениховское положение.
Склонный без промедления отзываться на все новшества, он, по банальным словам отца, с головой окунулся в незнакомую жизнь НИИ. О-о! Новшеств – пропасть сколько, как бы в них не пропасть! Отношения между эмэнэсами были гораздо теснее, плотнее, чем между студентами. Молодые перспективные таланты здесь расцветали в дружеской спайке и болели свирепой товарищеской завистью. Здесь росли карьерно и кисли на мизерных окладах, здесь увлекались возвышенными хобби и коснели в суетных увеселениях. Здесь водились истые научники и мерзкие наушники. Всё, что происходило в стенах НИИ, в их отрасли, наконец, за стенами института, дотошно обсуждали в курилках и на частых посиделках. Да, для него это была совсем новая среда, чарующие особенности которой он торопливо осваивал.
Обласканный госпожой Удачей, волею судеб избрав научное поприще, он в своей мечтательной манере загадывал далеко вперёд, мысленно конструируя жизненный путь, разумеется, без учёта побочных случайностей, которые до неузнаваемости искажают замыслы. Пожалуй, в академики не выбиться, не потянет, такое усердие ему не по силам. Но членкором… Почему бы и нет? А уж доктором технических наук – это как пить дать! Подобно мифологическому солдату, он носил в ранце маршальский жезл.
Но позабыл, что в ранце для него припасён и деревянный крест.
Анюта всегда была рядом. Ещё летом, после распределения, они впервые отправились на отдых вместе – в Алушту. И с тех пор он привык согласовывать с ней жизненные планы. После восторгов любви они размышляли: через три года он станет кандидатом наук, она к тому времени окончит институт – тогда самое время думать об устройстве земных дел, о семье.
И уже в первый год взрослой жизни младший научный сотрудник Вальдемар Петров сдал все кандидатские минимумы, чтобы скорее впрячься в скрипучую телегу диссертационных приключений.
Курилку в институте сделали одну на всех. Среди сотрудников было немало сигаретных женщин плюс папиросная Светка Башарова, которую мужики меж собой звали бабой с прибамбасами – звучно, а что это значит, никто толком не знал. Для привлечения внимания к своей персоне Светка табачила плебейским «Беломорканалом», а иногда «Герцеговиной Флор» – любимой забавой Сталина. Это на фотографиях, на картинах его изображали с трубкой во рту – как бы символом неторопливой мудрой задумчивости. В жизни-то он смолил папиросы, нянчиться с курительными трубками вождям некогда.
Степаныч, институтский плотник, он же слесарь и вообще мастер на все руки, когда-то давно сколотил для курилки три грубых скамьи без прислонов, узкую тумбочку с большой съёмной пепельницей, с металлической пластиной для гашения окурков и на этом исчерпал свои заботы о «комнате отдыха». Стены курилки окрасили в мутно-серый цвет, на потолок прилепили две неоновых трубки. И однажды кто-то сказал:
– Сюда бы пару лежанок – в точности тюремная камера.
– А ты почём знаешь? Сидел, что ли? – сразу вцепился Дмитрий Рыжак, душа табачной компании.
Он работал в институте давно, однако кандидатскую защитил совсем недавно, причём после серии таинственных кабинетных скандалов и двукратной смены научного руководителя. Глухо поговаривали, что за ним числятся какие-то художества по части неблагонадёжности. ВАК ещё не утвердил Рыжаку степень, возникли сложности плагиатного типа, он нервничал и был особенно язвительным.
Когда Вальдемар представился курящему сообществу, Рыжак с холодком, без стеснений спросил:
– Ты Петров настоящий или по псевдониму?
– Что значит «настоящий»? – не понял он.
– Ну-у, пишет же в газетах какой-то Соломон Волков. А ты Вальдемар…
Пришлось растолковывать, что это отцовское чудачество. Но тут же прозвучало бесцеремонное:
– У тебя отец-то кто?
Вальдемар с разгону, не сообразя себя, чуть не брякнул: «Никто». В выборе родителей он проявил неосторожность. Бывший сокурсник отца, картограф Гольдштейн, ставя в вину Петрову измену профессии, по-приятельски называл его шлимазлом, с еврейского – неудачник. И верно, отец, рядовой клерк в боковой министерской конторе, был хроническим неудачником, объясняя крах карьеры нелепым стечением недоразумений: на каком-то повороте судьбы его злосчастно перепутали с другим Николаем Петровым, за которым числились некие поведенческие аномалии. Однако своей родовой фамилией отец дорожил, менять не хотел, но считал, что нестандартное имя поможет сыну в жизнеустройстве.
Ответил Рыжаку резко:
– Это что, допрос? Отец у меня человек достойный, и об этом хватит.
Судя по взлетевшим ко лбу бровям, Рыжаку твёрдость новичка понравилась. И когда в другой раз они случайно сошлись в курилке вдвоём, он поучающе сказал:
– Давай, парень, врастай в нашу почву. Но имей в виду: сорняков здесь много, старпёры молодым ходу не дают. Будешь диссертацию готовить – я же вижу, ты из карьерных, – вспомнишь меня. Червонец они тебе точно закатают, и не парься.
Вальдемару уже разъяснили, что институтские балагуры диссертационные годы называют «сроками», которые тайно и, конечно, по сговору назначает эмэнэсам научное руководство. Опытный Рыжак знал, что говорил.
Значит, ему светит червонец? Такая перспектива, даже с «досрочкой», заставила Вальдемара обсудить проблему в собеседовании за кружкой пивка с новым приятелем Костей Орловым. Одногодки, они свели дружбу легко. Вместе перекусывали в столовой – щи да каша, а если с россыпью жирного мясца, то её называли гуляшом, – садились рядом на симпозиумах, коллоквиумах. Вдобавок они были примерно одного роста – Костя повыше, оба крепыши и внешне походили друг на друга. Местные острословы мигом сочинили Петрову и Орлову прозвища: Пётр Орлович и Орёл Петрович. Однако при общем внешнем сходстве характерами они не совпадали. Неторопливостью движений и суждений Костя был противоположностью Вальдемара, наверное, это их и сдружило – по принципу взаимодополняемости Нильса Бора.