Страница 8 из 18
Мы выходим из машины, и я останавливаюсь, достав камеру. Паб выкрашен в простой белый цвет, зеленые окна украшены цветочными горшками, из которых торчат бархатцы и васильки. Возле двери стоит шест, на нем висит ирландский флаг.
Это здание будто ожившая картинка из фольклора, из сказки, которую мой почивший отец рассказывал мне в другой жизни.
– Что тебя останавливает, Рори? – На полпути к пабу Мэл поворачивается и видит, что я, присев на одно колено, щурюсь и наставляю на него камеру.
– Покажи камере свою любовь, красавчик, – говорю я жутким дребезжащим голосом и жду, что он меня пошлет.
Но Мэл широко улыбается, хватает воображаемое раздувающееся на ветру платье и, как Мэрилин Монро, шлет камере воздушный поцелуй. Только благодаря своей искрометной мужественности он выглядит на сто процентов забавно и на ноль процентов женственно.
Клик. Клик. Клик.
Я встаю и подхожу к нему. Он протягивает мне руку. Устав от споров, я не отказываюсь.
– Здесь ты живешь? – Я обвожу руками. – В этой деревне?
– Прямо за тем холмом. – Мэл проводит пальцами по моим волосам, убирая их от лица. От неожиданного удовольствия по спине бегут мурашки. Парень улыбается, потому что замечает. – Со всеми этими придурочными овцами, о которых я тебе уже рассказывал. Скоро с ними повидаешься.
– Завтра я улетаю. – Я прочищаю горло, которое предательски сжимается от нахлынувших эмоций.
– И что?
– Не могу задержаться.
Мэл смотрит на меня со смесью непонимания и радости. Думаю, возможно, сейчас ему впервые отказали. А потом он делает невероятное: протягивает руку и ведет большим пальцем по моему родимому пятну, зачарованно на него глядя.
– Как это случилось? – спрашивает он настолько тихим голосом, что я едва его слышу.
Я чувствую жгучее тепло, словно кожу действительно греет солнце, хотя погода стоит холодная и пасмурная.
– Оно не случилось. Я родилась с ним.
– Ха, родилась? – Его палец опускается с виска на мои губы. Он ждал безумную историю с аварией или жутким инцидентом?
Я отстраняюсь.
– Я все равно не могу остаться. У меня в Дублине забронирован номер.
– Я отвезу тебя, чтобы ты расплатилась в гостинице. – Он приходит в себя, вынырнув из странного транса. – Сегодня ты остаешься у меня.
– Я не буду с тобой спать. Только через мой труп, помнишь?
Он обхватывает мои щеки руками. Эти руки артиста шероховатые и уверенные, и мое сердце грохочет от впервые пережитой жалости к маме. Теперь я понимаю, почему она переспала с папой. Не все бабники мерзкие. Мэл не такой.
– Не позволяй чувствам помешать фактам.
– То есть? – хмурюсь я.
– Пусть тебе не нравится заявление, что мы переспим, поверь, это случится. – Он проводит пальцем по моим губам. – Пусть мы и встретились только что, но это не значит, что мы незнакомы. Похоже, что мы незнакомы? – спрашивает он, резко прижав меня к себе.
Нет. Нет, непохоже. Я чувствую, будто он всегда находился подле меня. Словно с самого рождения я несла в себе частичку его, и теперь он здесь, и я обрела его полностью, как будто закончила пазл.
Я глотаю комок в горле, но молчу.
– Вот именно. А сейчас ты рушишь нашу идеальную первую встречу. Джина Дэвис в гробу переворачивается.
– Мэл, Джина Дэвис жива!
– Идем, мадам придира. Накормлю тебя.
Слопав три порции солонины и один пастуший пирог, Мэл салютует мне наполовину выпитой четвертой пинтой «Гиннесса». А я тем временем еще канителюсь с первым стаканом водки с диетической колой.
– Ты хотела о чем-то меня спросить. – Парень слизывает с верхней губы белую пивную пенку и прищуривает один глаз, как будто прицеливается в меня пистолетом.
Была не была…
– Я пришла на Друри-стрит по совету твоего деда. Он знал, что я дочь Глена О’Коннелла. Сказал, что ты можешь рассказать мне об отце. – Затаив дыхание, я всматриваюсь в его лицо. Мэл берет мою руку, переворачивает ее и пальцем выводит линии на ладони. По шее бегут мурашки.
– В детстве я каждое воскресенье ходил в церковь к деду. Глен жил за ней. Он разрешал слушать его записи. Научил меня нотной грамоте и помогал с текстами, когда я начал писать песни. Обучил меня изливать душу на бумагу. Так что да, мы отлично друг друга знали. Настолько, что он угрожал прикончить меня, если я хоть пальцем коснусь его дочери.
Что?
– Другой. – Мэл смеется, заметив мою реакцию, и качает головой. – Не тебя. Господи, да Глен пал бы замертво, познакомившись с тобой лично. Он бы армию снарядил, чтобы защитить твою честь.
– От тебя?
– И от всей Европы в целом, – ухмыляется он.
Таким извращенным способом Мэл пытается сказать, что я красивая?
– Почему дед не отправил тебя к Кэтлин, дочери Глена? Она же живет на этой улице. – Мэл хмурится и допивает пиво.
Кэтлин.
Мою сестру зовут Кэтлин.
До него доходит, что я не знала ее имени.
– Но ты ведь знала, что у тебя есть сестра?
Я задумчиво киваю.
– Мама отказывалась называть ее имя. Говорила, что это бессмысленно, потому что здесь никто не хочет меня знать. Почему вся деревня ходит в церковь в Дублине, если вы живете здесь? Странно как-то. – Я вожу соломинкой в бокале.
Мэл откидывается на спинку стула.
– Не вся деревня. Только мы. По выходным мама работает в супермаркете, поэтому мама Кэтлин таскает нас на воскресную мессу, чтобы поддержать дублинское представление моего деда, а по сути, присматривает за мной. Обычно домой я возвращался с дедом, но иногда оставался с Кэтлин у Глена.
– Каким он был ей отцом?
– Хорошим, – отвечает он, но хмурится и добавляет: – Но недостаточно хорошим тебе.
– А сколько Кэтлин лет? – Я пропускаю мимо ушей его попытку поднять мне настроение.
– Моя ровесница. – Мэл продолжает изучать мою ладонь, словно это самое интересное, что он видел в своей жизни. – Нам по двадцать два года, – добавляет он.
– Похоже, вы хорошо знакомы.
– Мы вместе выросли. – Он со стуком ставит пустой стакан на липкий деревянный стол. – Странно, что дед отправил тебя не к ней, а ко мне.
– Он сказал, что она скорбит и никого не хочет видеть.
– Ерунда, Кэтлин не такой уж пингвин-социофоб.
Как он любопытно выражается. Я пытаюсь не улыбаться от его выбора слов. Все в нем такое… другое.
– Какая она? – Чувствую себя агентом ФБР, но как же трудно сдерживаться, когда хочется узнать о папе все. О своей сестре. К тому же если я продолжу беседу, то не придется подвергать анализу ту нотку ревности, что проскочила в моем тоне. Кэтлин столько лет жила с папой. И рядом с Мэлом.
– Милая. Добрая. Святая. Сама увидишь. Пойдем знакомиться. У нее много снимков Глена.
– Сомневаюсь, что это хорошая идея.
– Ну а я – нет. С пустыми руками ты отсюда не уйдешь. Вставай.
Он берет меня за руку и рывком поднимает со стула. Бросает несколько купюр на стол, а я даже не покушаюсь оплачивать свой обед, поскольку моя поездка сильно сказалась на кармане после накладки с отелем.
Зажав мою ладошку, Мэл пулей мчит по главной улице. Льет дождь, и я пригибаю голову, пытаясь спрятаться от ливня.
Мэл смеется, его голос заглушает гроза:
– Поверить не могу, что летом идет дождь. Рори, ты словно привезла с собой зиму.
Странно, но благодаря дождю мы ближе и касаемся друг друга, поэтому мне все равно.
– Почему пешком, не на машине? – кричу я.
– Дело в том, что машину-то мы оставили прямо у ее дома. Да и она сжалится, увидев нас промокшими до нитки и жалкими.
– Ты вроде говорил, что она святая.
– И у добрых христианок возникают претензии, особенно учитывая, что я пренебрегал ею три месяца подряд, – фыркает он.
– Мэл! – ору я, но он хохочет еще громче.
Мы подходим к дому в викторианском стиле из белого кирпича и с черными ставнями. Мэл стучит в дверь и ведет пальцами по мокрым волосам. Они торчат в разные стороны, и я с досадой отмечаю, что выглядит он очаровательно. Через несколько секунд открывается дверь и на пороге появляется девушка, напоминающая более упитанную, не такую угловатую версию меня. У нее ярко-рыжие волосы, несколько светлее моих, но те же большие зеленые глаза, резко очерченный нос и пухлые губы с опущенными уголками. У девушки тоже есть веснушки и родинка над верхней губой.