Две женщины

7

Через несколько дней вечером, в восемь часов, барон де Ливри был чрезвычайно удивлен и обрадован. Каждый вечер он пунктуально являлся к дому графини де Брионн узнать о ней новости и справиться о здоровье. В этот вечер он тоже приготовился уйти, не повидав Елену, но лакей, который обычно принимал его на пороге дома, пригласил барона войти.

При этом приглашении, на которое он больше не надеялся, барон побледнел и зашатался, но, сделав над собой усилие и не произнося ни слова, так как он не мог отважиться заговорить, проследовал за лакеем в салон графини.

Только когда он увидел, что этот салон был пуст, дар речи вернулся к нему и он захотел убедиться в своем счастье.

– Вы не ошиблись, друг мой? – спросил он лакея, немного робко. – Графиня вам ясно сказала…

– Пригласить вас войти, господин барон, если придете сегодня вечером.

– Значит, она намерена меня принять?

– Вероятно, сударь, – сказал торжественно лакей.

Господин де Ливри признался себе, что сказал глупость, но в подобный момент было не до этого. Радость, сперва лишившая его способности говорить, теперь привела к противоположному результату: он испытывал настоятельную потребность болтать, жестикулировать, действовать и, не имея рядом никого, кроме лакея, принял его в компанию.

– Видишь ли, – сказал он ему, – ты так долго отвечал мне стандартной фразой: «Мадам больна и не может принять господина барона», что в этот вечер, когда ты мне дал иной ответ, меня это очень удивило. Ах, мошенник, разве ты мало повторял свою заученную фразу, преграждая мне вход в дом!

– Полноте, сударь, я исполнял приказы.

– Я тоже так думаю, – воскликнул барон, – не хватало еще, чтобы ты задерживал меня в дверях без приказа! Но сегодня ты получил новый приказ и выполняешь его так же хорошо. Теперь я сержусь на тебя меньше, чем прежде, и хочу что-нибудь для тебя сделать. На, возьми этот луи.

– Это вы мне? – спросил лакей.

– Конечно, тебе. Или я должен дать его еще кому-то? Ведь со мной говорил только ты.

– Я, господин барон.

– Возьми, болтун! – воскликнул господин де Ливри, вручая ему еще два луи. – Но скажи мне, почему не идет графиня? Ты уверен, что не ошибся?

– Если сударь желает, я ему повторю…

– Не надо. Кто известил графиню о моем приходе?

– Никто.

– Как никто?

– Я ожидал, когда больше не буду нужен господину барону, чтобы доложить хозяйке, что вы в салоне.

– Да я никогда и не нуждался в тебе! – закричал барон сердито. – Пойдешь ли ты исполнить то, что от тебя требуется?

Когда господин де Ливри подтолкнул лакея к двери и остался один, он сел и огляделся вокруг. Ничто не изменилось в этом салоне, который он так любил и о котором столько сожалел. Каждое кресло на своем обычном месте; барон узнал свое бывшее, чуть больше потертое, чем другие. В углу стоял игральный стол, словно ожидая шевалье и виконта. В камине горел огонь, и четыре лампы, прикрытые абажурами, разливали, как и прежде, мягкий свет кругом.

Господин де Ливри чувствовал, что его охватывает умиление. Графиня оставила строгость в отношении старого друга: она появится, он ее увидит, изгнание закончилось. В этот момент, полный радости, он забыл о прошлых неприятностях, о своей грусти и о том, как он неприкаянно расхаживал по Парижу, не в силах прогнать унылые мысли.

Тогда он не раз обещал себе, что, если увидит мадам де Брионн, то засыплет ее упреками и жалобами на то, какое малое значение придает она его испытанной дружбе; он себе клялся наговорить ей самых обидных вещей и отплатить безразличием за безразличие, холодностью за холодность, – одним словом сделать все, чтобы ее огорчить. Но едва он вошел в салон своей подруги, как все эти проекты растаяли, словно по волшебству. В самом деле, разве не достаточно одного превосходного дня, чтобы забыть все скверные дни? Весной, когда природа радуется, когда цветут цветы и поют птицы, разве будет кто-нибудь сетовать, вспоминая зимний холод и снег?

Но барон еще сомневался в своем счастье. Как узник, который ждет свободы, когда получает ее, отказывается поверить в то, что он может покинуть свою камеру, так господин де Ливри, не видя мадам де Брионн, спрашивал себя, не стал ли он жертвой ошибки и имеет ли он право радоваться.

Однако в соседней комнате послышался легкий шум. Барон насторожился и уловил шелест шелкового платья. Это она! Наконец-то!

Тогда, избавившись от сомнений, уверовав в победу, он почувствовал уже меньшую робость и прежние замыслы возродились в его сознании.

– Как я хочу видеть ее! – пробормотал он. – Как я хочу высказать ей все, что я думаю о ее поведении, как я хочу ей отплатить!

Дверь отворилась и появилась Елена.

Она сильно изменилась: лицо ее осунулось и потеряло свежесть и тот пленительный цвет, которым оно всегда отличалось. Губы ее были бледными, фигура заметно похудела и походка казалась нетвердой. Однако она была еще прекрасна, может быть, более прекрасна, чем когда-либо. Взгляд Елены излучал теперь меньше пламени, но зато в нем появилось больше выражения. И если она несколько потеряла в смысле здоровья и бодрости, то одновременно выиграла благодаря какой-то новой прелести и грации. Если красота ее стала менее совершенной, зато теперь она была более властной; видно было, что она перенесла болезнь и что этот крепкий организм подвергся сильным испытаниям.

На пороге салона Елена остановилась и, прислонившись к стене, сказала взволнованным голосом, протягивая руки к господину де Ливри:

– Подойдите ко мне, мой милый старый друг, чтобы я могла выразить всю радость, которую я испытываю от того, что вижу вас.

Барон поправил свои усы, чтобы сдержать себя и скрыть свое волнение, но не двинулся с места.

– Как! Вы не идете? – сказала мадам де Брионн. – Значит, я сама должна попытаться…

И она, шатаясь, шагнула к господину де Ливри.

Он не мог больше сдерживаться; твердость характера, достоинство, которые он намерен был продемонстрировать, мгновенно улетучились. Одним прыжком он подскочил к Елене и поддержал ее, со слезами целуя руки. Долгое время он молча разглядывал ее и наконец спросил: