Под опекой

4

Последняя неделя свободы продолжалась. Перед отъездом в деревню на природу Таня решила побывать в Пушкинском изобразительном музее на Кропоткинской. Это был один из ее любимейших музеев наравне с Историческим музеем на Красной площади и Новой Третьяковкой на Крымском валу. К тому же в последние майские дни там проходила выставка художников Лондонской школы, среди которых особое место в памяти Крапивиной занимал Фрэнсис Бэкон с его глубокими телесными цветами и расплывчатыми, изгибающимися фигурами.

С произведениями Бэкона она познакомилась еще в детстве, но сразу после трагедии духовная связь с живописцем была разорвана. Почти любая картина английского художника напоминала об аварии. Рассматривая на сайтах-галереях любимые полотна, Крапивина отныне видела лишь мертвечину, измученные, искалеченные тела на кровавом фоне.

Девочка уже смирилась, что потеря родителей обернется для нее потерей и вкуса, и любви к искусству. Но открывшаяся весной выставка явилась знаком проведения. Может быть, Таня готова столкнуться со своим страхом лицом к лицу. В конце концов, она смотрела много фильмов ужасов. Возможно, они все-таки незаметно пугали ее, расстраивали нервы. Логическое заключение, но человек, тем более, подросток, хранит в себе под рациональной скорлупой иррациональное ядро. Кровь в хоррорах была бутафорская, крики – натужные – многие атрибуты ужастиков на самом деле высмеивают, уничтожают страх. Поэтому хорроры так популярны среди молодежи, которая, несмотря на внешнюю независимость и провокацию, все еще боятся монстров под кроватью.

«Кошмары на улице Вязов», «Крики», «Пятницы 13-го» и многие другие подобные киноленты, напротив, доказывали, что никаких чудовищ не существует. Точнее – они все заперты в маленьком мирке заокеанских городков, где-то очень далеко. Почти что в Тридевятом царстве. А вот Бэкон говорит иначе. Его картины – не приглашение расслабиться. Он, наоборот, указывает, что у людей внутри. А внутри – бесформенные нагромождения серо-бурой плоти. Есть ли у этой массы душа?

Широков остался дома в окружении постоянно прибывающих рукописей и документов. Сегодня его особенно атаковали иллюстраторы. Один, самый упорный, не хотел ничего менять в присланных рисунках. И Широков, решив сам с ним переговорить, уже битый час растолковывал ему, почему работу надо переделать.

– Смотри жанр, это трагедия, понимаешь, печальная история? Это Шекспир, а не Зощенко! Почему у несчастных влюбленных такие бандитские выражения и кривые носы?.. Нет, конечно, интересно… но… Никакой сатиры! – несмотря на эмоциональный разговор, Владимир не жестикулирует. Одна рука прижата к уху, другая дремлет на столе, волнуется и возмущается только голос.

Перед уходом Таня заглядывает в кабинет Владимира. Возле его стола принтер слизывает лист за листом бумагу с большой стопки и выдает на-гора страницы мелкого текста. По краям стола уже сложились оборонительные стены и башни из бумаги. В руках Широкова электронная книга. Большую часть присланного он читает с электронной страницы.

А чернильная вода все пребывает. Владимир в своем кабинете походил на человека, до изнеможения вычерпывающего морскую воду со дна прохудившейся лодки.

– Я собралась, ухожу, – предупредила девочка.

– Осторожней – смотри по сторонам, – поднял на нее глаза Широков. Вид у него был как всегда спокойный, не поймешь: нравится ему то, что он сейчас читает или нет. Крапивина заметила возле него на столе знакомую флэшку.

– А, тот человек, – вздохнула девочка.

– Да вот, решил почитать его вне очереди, – кивнул Широков, погружаясь в электронные страницы. – Читалка иногда очень раздражает: кажется, будто читаешь одну и ту же книгу день за днем.

– Тебе эта рукопись нравится? – не удержалась Таня. Может, незнакомцу из кинозала повезет? Она плохо разглядела его лицо в полутьме, но оно показалось девочке симпатичным. В душе она сочувствовала этому человеку. Неужели у Нила Яслова могут появиться соперники?

– Очень сумбурно. Автор, вероятно, думал, что это его первый и последний шанс сказать обо всем, о чем он когда-либо размышлял, – заключил Широков без всякого раздражения.

– Значит, это его первая рукопись? – добавила девочка, чтобы продемонстрировать накопленные за несколько лет знания издательского бизнеса.

– Да, скорее всего, – улыбнулся Широков.

Ему нравилось, когда его подопечная показывала, что переняла от него какие-либо знания или мнения. Владимир словно ожидал, что, накопившись, они смогут по-настоящему привязать к нему Таню. Сам он оставался прежним. Нельзя было заключить, чтоб появление в его жизни чужого ребенка сильно изменило его прежний взгляд на мир. Треволнения подрастающей девочки отражались от него словно солнечные лучи.

Владимир не перенимал суждения Крапивиной, а старался пустить их по уже привычному для него руслу. О предложении удочерить Таню он больше не упоминал, стараясь делать вид, что ничего не произошло. И именно это подчеркнуто искусственное притворство служило напоминанием для девочки. Молчание Широкова было красноречивым вопросом. Но Таня еще не готова дать на него ответ. Установка: не мешать, не спорить, не сердить – тут не помогала. Как в такой ситуации сказать «нет», если это наверняка расстроит Широкова? Следовательно, придется соглашаться?

– Пока, – девочка вышла из кабинета.

– Возвращайся поскорее! – прозвучало в ответ.

Работая с литературой, Широков был на редкость равнодушен к живому проявлению искусства. Подлинник в галерее или снимок картины в онлайн-музее были для него равны. А точнее – он отдавал предпочтение снимку, потому что его можно спокойно рассматривать часы напролет без мелькающих перед глазами затылков других посетителей музея и притом сидя в любимом кресле. Разговоры об ауре произведения искусства Владимир считал пережитками и суевериями прошлых эпох.

В метро Таня слушала музыку, поглядывая на людей вокруг. С начала пути она успела занять место, но теперь стояла, уступив его другому человеку. Места по углам вагона были заняты, и Крапивиной негде было прислониться. Она, держась одной рукой за поручень, покачивалась в такт поезду. Возле нее сидела парочка. Они были почти что ее ровесниками. Наверное, это были их первые отношения, и они изо всех сил подражали взрослым. Наблюдать за их поведением со стороны было немного трогательно и забавно, как за малышкой, примеряющей мамины туфли.

Но Крапивина не умилялась на эту сцену, она была еще слишком юна для подобных чувств. Таня испытывала раздражение. Мальчик и девочка рядом с ней напоминали Крапивиной Нила и Светлану. Таня не могла объяснить, почему. Возможно, потому, что эта незнакомая парочка тоже заставляла Крапивину ощущать себя изгнанницей, неприкасаемой. Как будто рядом с ней веселится и пирует жизнь, а ее так и не пригласили к столу.

«Зато они оба наверняка абсолютные бездарности и бездари», – сверкнуло в голове. Крапивина пугалась подобных мыслей. Она чувствовала, как в ней накапливается гниль и обида, но не могла найти источник этого яда.

Вроде бы объективно все хорошо. Таня жива и здорова, у нее есть дом и человек, который о ней заботится, есть своя комната и карманные деньги. Ее уже давно спасли из той перевернувшейся машины – можно двигаться дальше. Однако Крапивина снова и снова возвращалась к исходной точке, словно блуждая по одному из уровней компьютерной игры, не в состоянии найти портал, ведущий к следующему.

Парочка вышла за остановку до Таниной станции. Тем лучше, счастливого пути. Не хватало еще, чтобы они отправились в музей вслед за Таней.

На улице припекало. Выйдя из метро, девочка поторопилась перейти пешеходный переход, чтобы вновь очутиться под крышей. Бэкон скоро возвращается на родину. Вместе с Крапивиной покупали билеты те, кто по каким-то причинам опоздал на встречу с искусством. На билетике Тани были изображены древнегреческие статуи из классического зала на первом этаже. В том же зале, возле лестницы, будто заворачиваясь в нее, стояла копия «Давида» Микеланджело. Взгляд ее был обращен на зал Средневековой живописи. Почти все античные фигуры были слепками с оригиналов, рассеянных по всему миру. Наверняка они мечтают вернуться на родину. А эти копии стоят там, где и родились.