Под опекой

– Но это правда, – кивала Таня. – Разве в книжных США столько же русской, или французской, или латиноамериканской литературы, сколько у нас?

– На английском языке говорят свыше миллиарда людей. Что ты хочешь, Кроха? – разводил руками Широков. – К тому же Америка и Европа продают не только истории, но и свой уровень жизни. Часто люди читают иностранные книги или смотрят западные фильмы, чтобы полюбоваться интерьерами.

Позади же оставался золотой и величественный Египет девятнадцатого и двадцатого века. На что мы его променяли? На пустыню?

– А ты знаешь, что Гоголь писал «Мертвые души» в Риме на Счастливой улице? – ухмылялся Широков. У него был неисчерпаемый запас подобных сведений из истории русской литературы, которым Таня почему-то не хотела верить.

Но ему, наверно, так положено, он же печатает книги «не для всех». Видно, и не для себя в том числе, ведь то, что Владимир публикует, он читает лишь на приеме рукописи и перед сдачей в печать. К уже изданным книгам Владимир не прикасался, как вампир к чесноку. Он любил золотой век русской литературы, а из современников искренне читал лишь нескольких авторов женской прозы, за что богема, с которой ему приходилось дружить, отправила бы Широкова под трибунал, если была бы в курсе его предпочтений.

Но особенное место занимали в его сердце загадочные неопубликованные тексты. Таня видела в собрании Широкова даже один рукописный – заморачивался ведь кто-то. О том, что она сочиняет, Крапивина молчала. Ей было стыдно показывать свои каракули Широкову. Тот, кто печатает Нила Яслова, должен быть просто безжалостен к подростковому творчеству. Но Владимир не раз сам шутил об этом с подопечной.

– Талант писателя – это собирательное понятие, и очень важная его часть – это одаренная семья. Писателями не рождаются – ими воспитываются. Посмотри, у скольких авторов были творческие и образованные родственники. Взять, например, Пушкина, у него… – повторял Широков.

– Да, я помню, дядя, – перебивала Крапивина, – но их нельзя сравнивать! – она говорила с такой убежденностью, будто прочла хоть строчку Василия Пушкина.

И когда девочка делилась с Широковым негодованием по поводу того, что такому-то или такой-то вновь не вручили премии или награды, Владимир объяснял все невзгоды одним: – Не хватило знакомств. Знакомства, то есть семья и друзья – они как деньги, а точнее – прото-деньги: то, что им предшествует, – рассуждая, Широков играл циника, чтобы рассмешить подопечную. – У присланной по почте рукописи нет лица, Кроха. По сути, я не знаком с ее автором. Он – чужой, сторонний человек. Нужно понимать, новое имя – это всегда риск. Вот взять для примера Яслова. Он – молодой, перспективный, трудолюбивый. Я знаю, что от него ждать. Пусть я не поклонник его творчества и не хочу, чтоб ты принимала его истории всерьез, но зато он предсказуем. С ним легко работать. Что толку вкладываться в неизвестного автора, который напишет лишь одну книжку и выдохнется? – иногда вдавался в более подробные объяснения Широков.

– Ну а что, если очередная книга Яслова окажется бредом? – напирала Таня. Сама она, конечно, не верила в такое развитие событий. Ее вопрос – всего лишь провокация.

– Не суть, – отмахивался Широков. – Запутанно – значит, мизанабим; банально – значит, наивное искусство. Инструментарий современного критика и культурного журналиста развит настолько, что в состоянии похвалить или заругать любую книгу.

– Не верю, – отрицала девочка. – Ты так жестко о них отзываешься, критика ведь тоже – литература…

– За литературу отвечают только писатели и редакторы, – отталкивал Владимир. – Ну, еще иллюстраторы. – На Парнас критиков он не пускал, считая их искусство занимательным, но не первостепенным, а скорее обслуживающим, чуть ли не паразитирующим.

– А как же поэты? – подыгрывала Таня.

– Это неважно. Не забивай себе голову, Кроха. Захочешь творить – у тебя есть я: можешь посоветоваться. Я могу порекомендовать тебе хорошие книги, которые разовьют твой вкус и…

– Спасибо, я как-нибудь сама, – отнекивалась девочка. Ей хотелось пройти собственным тернистым путем в поисках духовных сокровищ, а не получать духовную пищу с ложечки.

– Захочешь рисовать, лепить, эпатировать – я сведу тебя с добрыми людьми, которые тебя поддержат, – продолжал Широков. Иногда он явно преувеличивал свои возможности, как многие родители, слишком зацикленные на безопасности своих чад. – Уверяю, что многие творцы продали бы собственный талант, чтобы оказаться на твоем месте, – комичная уверенность Владимира не убеждала его подопечную.

Она не видела в нем лидера мнений, его не узнавали на улицах, даже их быт, их квартира не отличались от обстановки верхушки среднего класса. Власть Широкова казалась ей призрачной, словно он – ожившая тень какого-то средневекового графа, который еще не в курсе, что его крепостным давно дали вольную.

После завтрака Таня и Владимир выкатили из кладовки велосипеды, на лифте спустились с ними на первый этаж, пронесли их через один лестничный пролет на улицу и отправились в Измайловский парк. Ехать было около тридцати минут по тротуарам. Девочка не любила кататься по городу: шум, прохожие, собаки на длинных поводках, светофоры и пешеходные переходы наполняли голову тревожной суетой.

Крапивина то и дело подозрительно озиралась и не подъезжала близко к дороге, ожидая зеленого света. Отовсюду мог вырулить неуправляемый водитель. Владимир держался увереннее, не мотал головой. Вот на противоположной стороне дороги возник фитнес-центр. Возле входа красовалась фотография мужчины и женщины в расцвете физической формы. Женщина сжимала гантель, демонстрируя разработанный бицепс, но при этом не скрывая главного – глубокий вырез спортивной розовой майки с аппетитными фруктами. Эти двое спортсменов были словно первые люди. Но они бы не сорвали запретного плода – в их глазах не читалось ни капли любопытства. У них уже все было. Две модели наслаждались обращенными на них взглядами и отвечали в ответ. Да, они знают, что прохожие смотрят на них – это же подтверждал и слоган под фотографией. Следовало бы приписать: и помирают от зависти или желания – в зависимости от интересов.

Таня невольно ссутулилась, модели с плаката взирали на нее, будто с презрением и насмешкой. На их фоне Крапивина чувствовала себя бесполой самкой в муравейнике. Девочка хотела возмутиться вслух, но сдержалась. Фитнес-центр остался позади. Если повезет, на обратном пути она уже забудет о нем и не заметит.

Но не дали Тане успокоиться, как впереди показался парфюмерный магазин уже со своей рекламой: юная девушка, одетая как принцесса бала, самозабвенно прижимала к губам яблоко. В наивном взгляде играл намек. Таня вздрогнула.

– Какая пошлятина! – не сдержалась она, поравнявшись с Широковым. – Вот от чего, по мнению производителя, девушки должны получать удовольствие?!

– Не сердись, – мягко, с полным сознанием, о чем речь, отвечал Владимир, будто давно следил за настроением девочки. – На каждый роток не накинешь платок. Ты не обязана походить на них.

Таня притихла, но только потому, что не хотела заводить об этом разговор на публике.

«Да, не обязана, – парировала она про себя, в душе у нее клокотало. – Но придется, ведь так? Ты либо замарашка, либо красотка с яблоком в зубах, словно поданный к столу поросенок. Последним достаются лучшие куски», – когда Таня злилась, ей в голову лезли каламбуры.

Еще десять минут пытки и – Измайловский парк. По бокам замелькали деревья, словно зеленый экран, на котором можно рисовать, творить, что хочешь. И воображение Крапивиной вытворяло разное. Образы с недавних рекламных плакатов преследовали девочку по пятам. Они прятались среди кустов и в кронах деревьев, словно нимфы и сатиры. Они были вопиюще распущенными. И притом самым подлым образом. Они были униженно распущенными. Их полу-животное состояние доставляло им главнейшее удовольствие.

Поведение этих существ особо пугало потому, что оно не было продиктовано необходимостью. Таня много прочла слезливых историй о девушках, вынужденных торговать собой из-за крайней нужды. Но эти опускались до такого состояния просто ради внимания, популярности.