Страница 23 из 25
Посетители в безмолвии наблюдали за происходящим, ощущая себя не в своей тарелке, переминаясь с ноги на ногу, ерзая на стульях, иногда отводя взгляд в сторону. Кто-то пытался несколько раз продолжить беседу с приятелем, отвлекая себя и свое внимание от девчонки, но эти попытки обрывались на полуслове и неловкое молчание вновь повисало в воздухе.
Наконец в обеденном зале показалась перепуганная хозяйка таверны. Она, заглянув племяннице в лицо и внимательно разглядев его, сразу же прижала бедняжку к себе.
– Всемилостивые боги! Вот как знала, что не стоило ее отпускать никуда, да ведь разве переубедишь эту упрямицу? – Алта растеряно посмотрела на супруга, чувствуя себя виноватой в произошедшем. – Я отведу ее наверх, чтобы… – тут она запнулась и что-то прошептала мужу и тот утвердительно кивнул.
– Я… я не хочу, но он сказал… он разговаривал со мной, я слышала его голос, видела его… слышала, как они все… их много…
– Тише, тише, милая, – Фарти тихонько погладила Сафир по плечу и поспешила ее увести с глаз, дабы больше не смущать постояльцев и дать окончательно успокоиться девушке. К тому же, женщине не хотелось, чтобы кто-то посторонний услышал то, что несчастная болтает в бреду – и без того хватало пересудов.
Дверь жалобно скрипнула, впуская в комнату Алту и Паланио, и тут же захлопнулась за ними. Уложив племянницу на кровать, Фарти принялась зажигать свечи и вытаскивать из сундука чистую одежду, то и дело бросая беспокойные взгляды на бедную девушку – та постоянно что-то бормотала неразборчивое. Ее бледное лицо покрылось испариной, волосы налипли на лоб и щеки, глаза иногда приоткрывались, но сквозь дрожащие ресницы были видны лишь белки. Столь тревожное и по-своему жуткое зрелище чета Фарти наблюдала не раз, хоть и давно, и всякий подобный неприятный случай и приступ вызывал опасение и встревоженность, и, конечно, пугал. И виной всему было то, что нес за собой припадок: галлюцинации, истерики, и, что самое главное – хоть и временные, но странные перемены в самой Сафир. Для посторонних они, разумеется, оставались неприметными, ведь никто не станет приглядываться к городской безумной, которая всегда была для них одной и той же. Однажды Дорей сказал супруге, что на него как будто смотрела глазами Сафир непонятная пустота и нечто неприятное, колючее, давящее, то, чего никогда не было в ее мягком от природы взгляде. И Алта сама увидела это в тот давний раз, и сейчас она мысленно молила всех богов, все силы, чтобы ее племянница осталась прежней.
– Мама?..
– Что ты, это же я, твоя тётушка, – встрепенулась трактирщица, решив, что девушка пришла в себя. Но не успела она и начать объяснять все, что произошло, как сразу же осеклась.
– Что… что я должна сделать? Для него?.. Кто идет за мной, мама?… Три неба. Три огня…
– Милосердные небеса. Бедная девочка, все пройдет, потерпи только. Боги, Рия, что же с твоей дочерью такое? Ах, если бы ты была сейчас здесь, то многое смогла объяснить нам. Что же за напасть такая с тобой, вами всеми приключилась?
Алта просидела в беспокойных думах до глубокой ночи у постели Сафир, которая все же успокоилась и забылась крепким сном, более не терзаемым кошмарными видениями и бредом. Однако ее вид по-прежнему оставался болезненным, слабость и усталость покоились на юном лике, и это не удивляло нисколько, учитывая недавние обстоятельства, но волнение от этого не уменьшалось. Несколько раз в дверях показывался Дорей, тихо заглядывавший в комнату, чтобы проверить домашних, шепотом спрашивал, как чувствует себя Сафир, и звал супругу спать. В конце концов, выбившись из сил и почти сдавшаяся навалившейся дремоте, Фарти оставила племянницу одну, поддавшись уговорам мужа.
– Ничего не случится, будь спокойна, – голос Дорея убаюкивающе шелестел в тиши и полумраке, – она же уснула, и все обойдется до утра. А завтра можно наведаться в храм к Ингиру, он обязательно подскажет, посоветует чего. А пока, тебе надо выспаться, иначе так заболеть недолго.
– Ты прав, – тяжело вздохнув, Алта укрылась одеялом и прильнула к плечу супруга. – Только вот…
– Нет, никаких "только", лучше засыпай, оставь все думы на завтра.
Остаток ночи прошел тихо и мирно, вопреки опасениям тётушки, так и не успевшей провалиться в глубокий сон, который под самое утро и вовсе рассеялся. За окном все еще стояла темень, которая неторопливо окрашивалась холодными предрассветными сумерками, и было совершенно очевидно, что немногочисленные гости, снявшие комнаты, еще спали. Так считала Алта, пока ее чуткий слух не уловил скрип досок и осторожные шаги, будто кто-то крался мимо их с Дореем спальни. Затем раздался грохот и все вновь затихло.
– И что это ты тут делаешь в такую рань? – в дверях нарисовалась Фарти, сложив руки на груди и мягко улыбаясь, так, будто поймала кота за кражей рыбы с кухни. Свежий и бодрый вид племянницы, ее сияющие глаза без тени усталости развеяли вчерашние тревоги, однако женщина все же подозвала девушку к себе – хотелось получше убедиться, что недомогание отступило.
– Я собралась спуститься вниз, в поварскую, чтобы немного подкрепиться – страшно проголодалась. Не понимаю, правда, почему, ведь ложилась вчера не на пустой желудок… наверное. Ничего не помню что-то, – Паланио растеряно пожала плечами. – А что вчера было со мной? Помню только то, что ходила к мадам Равии, помню, как гуляла в порту… ой!
– Что такое?!
– А где ткань, которую я купила? При мне же были свертки… там был и подарок от хозяйки лавки.
– Это все, что тебя волнует? – Алта положила руки на плечи девушки. – Послушай, вчера тебя привели домой, не сама пришла, и ты была не в себе, и очень напугала нас всех.
– Всех? – нахмурилась Сафир и настороженно посмотрела на тётю. – Кого всех?
– Меня, Дорея, того, кто тебя привел, – женщина поспешила исправиться, поняв, что сболтнула лишнего. – Твой недуг, он… скажи, ты совсем-совсем ничего не помнишь?
На прозвучавший вопрос Паланио лишь отрицательно покачала головой и тут же задумалась, будто засомневалась в своем безмолвном ответе. Трактирщица же решила, что нечего беспокоить бедняжку рассказами и подробностями о том, чем та бредила, что говорила, будучи в туманном помешательстве и темном наваждении, и потому умолчала об этом. Забылось, и ладно, ни к чему выспрашивать, напоминать и сеять недобрые семена в без того нездоровом рассудке, ведь они могут дать губительные ядовитые ростки, которые едва ли завянут.
– Тебе сегодня не стоит выходить за порог, а еще лучше – не бродить по таверне. Набирайся сил и отдыхай, без твоей помощи мое заведение точно не развалится.
– Но почему? А как же работа?
– Я все сказала, считай, это мой наказ, и не вздумай ослушаться, – лицо Алты внезапно накрыла тень нешуточной серьезности, а голос стал холодным и каким-то чужим. Такие изменения в мягкой и приветливой тётушке случались крайне редко, и если они происходили, то Сафир точно знала, что лучше не перечить и делать так, как велено.
– Тётя Алта, а кто меня привел?
– Сын Нута, и счастье, что хоть он помог и не оставил тебя блуждать где-то, другие бы точно так и поступили, – Фарти презрительно ухмыльнулась и посмотрела куда-то в сторону. – И что с людьми такое, вообще, творится, одним богам ведомо.
Многие горожане были неплохими людьми, совсем неплохими, с ними чета Фарти имели крепкие дружеские связи, но, увы, это дружелюбие не распространялось на Сафир, будто она являлась кем угодно, но только не человеком. И подобная неприязнь, открытая брезгливость и неприятие не то чтобы злили, а больше раздражали, будто эту черноту нельзя подавить и изничтожить всем тем, кто взрастил ее в себе и попутно заразил других. Алта не понимала, чем же так досадила ее сестра жителям Глациема, и хоть она и слыхала разные грязные небылицы о Рии, но никогда в них не верила, и предпочитала думать, что ее просто не любили. И эта нелюбовь передалась несчастной Сафир, как скверное наследство или незримое клеймо.
Время не медлило. Уже давно рассвело и город вновь закрутился в повседневных делах в привычном ритме, словно и не засыпал вовсе. Даже в Люциате кипела работа, несмотря на то, что внутри всегда витал дух спокойствия и размеренности. Служители обустраивали алтари, перебирали пергаменты, переписывали бесконечные ворохи рецептов, улучшая их состав, вписывая в них новые ингредиенты и вычеркивая старые. Одни занимались пожертвованиями, раскладывая их по мешочкам и отправляя в местное хранилище, другие – трудились в библиотечной, склонившись над столами с письмами, которые заключали в себе то, что должно попасть лишь лично в руки адресату. Кто-то принимал и просто визитеров, пришедших за благословением, и больных, которым требовалось лечение. Обычные лекарские, разумеется, имелись в городе, как и лавки с разными целебными снадобьями и порошками. Знахарей и врачевателей тоже хватало, но немало горожан все же стремилось попасть именно в Люциат, искренне веря, что в святилище самой Гермен их излечат быстрее, чем в местных лазаретах.